– Как услышал, так и мовье… говорю. – Поляк сделал вид, что обижен недоверием собеседника. – Я предупредил: информация непроверенная, сырая.
На самом деле, о ловле замкадников «партизанам» рассказал Хорёк. Не рассказал даже – так, упомянул вскользь. Но Яцек за это упоминание ухватился, и вытянул детали, сначала из Хорька, а потом и из дружбинского председателя. Выходило, что о похищениях – в том числе, и о готовящейся охоте на «зеленушек» обмолвился невзначай кто-то из грачёвских гостей.
Теперь эти сведения пригодились.
– Слюшай, дарагой, а когда они их ловить пойдут, а? Или уже поймали? Скажи, очень надо!
Яцек развёл руками.
– Нье было о том мовы… речи. Вообще подробностей не было так, слышали что-то.
Не следовало сразу открывать карты – тем более, что собеседник явно заинтересовался.
– Подробности-шмодробности… – Кубик-Рубик состроил недовольную гримасу. – Слюшай, Яцек-джан, давай говорить, как серьёзные люди. Вы разузнайте всё об этом деле, слухи проверьте – ну, как полагается. А я вам за это вэсь долг закрою. И сверху заплачу… дэсять тысяч! Евро! Идёт?
Яцек насторожился. То, как легко Кубик-Рубик предложил столь солидную сумму, могло означать только одно: ему очень нужна эта информация. А значит, стоит она куда больше жалких десяти тысяч. Пусть даже и евро.
– Я не могу решать такие вопросы сам. – твёрдо ответил поляк. – Муше чекач… придется ждать дождаться наших.
Владелец «СТАРЬЁ БИРЁМ» возмущённо всплеснул руками:
– Зачем дожидаться, Яцек, уважаемый? Вы ведь наверняка договорились о связи?
– Ну…
– Вот и пошли белку, да? Напиши на бумажке – так, мол, и так, дядя Рубик просит, очень будет благодарен, очень! А белка твою бумажку отнесёт. Хочешь, я тебе желудей дам, ей заплатить? Харошие жёлуди, правильные, без обмана, мамой клянусь!
Яцек встал, поправил пряжку ремня и натянул конфедератку, давая понять, что разговор окончен.
– Дзенькуе, жёлудей у меня дужо… достаточно, да. Я всё передам, а вы пока пшемышлеч… обдумайте размеры вашей благодарности.
К Грачёвскому парку, где обосновался загадочный друид, вела улица Фестивальная. Судя по карте (той самой, исчерканной пометками) до цели было всего ничего – километра три по прямой. Увы, в Лесу прямые дороги бывают, разве что, на основных направлениях, вроде Ленинградки, Кутузовского или Ленинского проспектов. Всё остальное – не более, чем путаные кривые тропки, пересекающие случайным образом то, что осталось от густонаселённой некогда застройки.
Судьба не баловала спальные районы разнообразием. Лес одинаково безжалостно расправлялся с рядами стандартных коробок. На их месте, через равные интервалы возвышались невысокие, продолговатые бугры – груды обломков кирпича и бетона, укрытые слоем земли, остатками сгнивших растений, мха и лишайника. В безликих, словно сошедших с одной чертёжной доски, кварталах и раньше-то было легко заблудиться. Теперь же, путник, опрометчиво сунувшийся в этот лабиринт, обречён был петлять, тщетно разыскивая хоть какие-нибудь ориентиры – пока, в итоге, не заблудится окончательно.
Дорогу здесь мог найти либо дикий зверь, либо старожил, и Чекист, скрепя сердце, признал, что без Хорька они далеко бы не ушли. На то, чтобы преодолеть не такое уж большое расстояние ушло больше шести часов. То и дело приходилось менять направление, углубляться в непролазные дебри, обходя буреломы и заросшие колючим кустарником завалы бетонных плит. Эти завалы таили немало опасностей – прочная, устойчивая с виду поверхность могла податься под ногой, и человек валился в яму, на ощетиненные арматурины, в логово росомахи или гнездо огненных муравьёв – наихудшего, по словам Хорька, бедствия в этих местах. Один раз они вчетвером больше часа просидели на уступе рухнувшей стены, которую неспешно обтекала река этих созданий – крупных, с мизинец длиной, ярко-красных, кусачих. Всё это время Хорёк развлекал бойцов рассказами о том, как после таких вот миграций находят очищенные до бела скелеты кабанов, лис, а то и беспечных челноков. Мессер, в конец от этого озверевший, порывался сбросить Хорька вниз, в багровый поток – чтобы на его примере подтвердить справедливость баек.
Из всех домов, стоявших вдоль улицы Фестивальная, сохранилось несколько серых семнадцатиэтажных башен, построенных в начале семидесятых. Об этом рассказал бойцам Чекист – оказывается, его мать жила в одной из них задолго до Зелёного Прилива. Поддавшись сентиментальному порыву, командир даже порывался искать её дом – спасибо Хорьку, который зарубил эту идею на корню, сославшись на семейку особо крупных и агрессивных медведей, якобы обитавших по соседству.
Пришлось любоваться на «лебедей» со стороны. Они громоздились серыми скалами так, как поставили их когда-то в соответствии с Генпланом - параллельными, по три башни, линиями, прорезающими квартал. Позже по соседству построили немало зданий и повыше, но ни одно из них не уцелело. Как не уцелели и панельные девятиэтажки, возведённые на заре застройки района.
А «лебеди» почему-то уцелели. Казалось, каждый из них окружён своего рода нейтральной полосой – на десятки метров вокруг не росло ни одного дерева, высотой выше третьего-четвёртого этажей. Зияющие дырами фасады, обвалившиеся, повисшие на арматуре, лоджии, столбы-опоры первого этажа, облупленная плитка стен просвечивали сквозь кружева древолиан, дикого винограда и плюща, создавая завораживающий образ творений рук человеческих, слившихся с изначальной природой, которая и есть – Лес.
Готовясь к вылазке, Чекист с Яцеком заранее наметил перекрёсток улиц Онежская и Фестивальная как контрольный пункт. Спросили Хорька – он, помявшись, признался, что так далеко не заходил. Но командира это не смутило – на карте в выбранном месте была площадь с дорожным «кругом», и Чекист рассчитывал, что сориентироваться на местности будет несложно.
Сильнее он ошибиться не мог. Уже на подходе стало ясно, что пейзаж вокруг сильно меняется. Место невзрачных берёз и елей, заняли кряжистые дубы и буки. Пропал непролазный подлесок; пространство между стволами наполнилось воздухом и золотисто-зелёным светом, льющимся сквозь непроницаемые с виду древесные кроны. Исчезли, словно и не было их никогда, груды строительного мусора, скрытые мхами и малинником. Вместе с ними пропали куда-то серость, муть, тоска, которых немало на душе у любого человека. И даже Мессер (парень циничный ,нечистоплотный как на язык, так и на помыслы) заулыбался особенной, почти детской улыбкой, чего за ним не замечалось никогда.
Местность заметно поднималась, хотя возвышенности на карте не значилось. Чекист совсем, было собрался устроить проводнику допрос с пристрастием, когда впереди, в просветах между деревьями, замаячила стена. Слегка изогнутая, бурая, уходящая в зелень крон, иссечённая вертикальными трещинами – в самой малой легко укрылся бы боец в полной амуниции.
Но это была не стена. Приблизившись на полсотни шагов, «партизаны» поняли: перед ними ствол немыслимо огромного дерева. Рядом с ним и великанские ясени Воробьёвых гор и дубы Лосинки – не более, чем жалкие ростки. Толщину ствола невозможно было оценить даже приблизительно. Что до высоты – им не удалось разглядеть хотя бы нижние ветви.
Хорёк почтительно с тянул с головы кепку.
– ОтчеДерево… – прошептал он. – Надо бы его слева обогнуть, там тропинка, ведёт примерно куда нам надо.
– А может, поближе подойти?
Проводник испуганно замотал головой.
– Ни в коем случае! Ежели ОтчеДерево тебя примет, от него уже не отойти – так и будешь стоять, пока не растворишься.
– Так оно людей жрёт? – неприязненно осведомился Мессер. – Как росянка, или ещё какая дрянь?
От его минутного просветления не осталось и следа.
– Не… помотал головой Хорёк. – Ежели к ОтчеДереву слишком близко подойти – сам уходить не захочешь – прижмёшься и врастёшь в кору, задеревенеешь. Только, болтают…
Он опасливо огляделся по сторонам, …болтают будто эти, которые, вросли – они здесь, вокруг, всё видят и слышат. А тела ихние таки остаются в коре.
Чекист шёпотом выругался.
– Что ж сразу не предупредил, проводник хренов?
– Так, эта… – Хорёк виновато отвёл глаза. – Я ж не знал, покажется оно вам или нет.
– Покажется? Што за хрень? Внятно говорит, без загадок?
– Как бы вам объяснить… ОтчеДерево не всякий увидеть может, и на холм подняться – тоже. Одних оно пропускает, вот как нас с вами, а другим глаза застит, и путает так, что хоть неделю ходи – всё одно вернёшься туда, откуда начал.
Чекист задумался, созерцая лесное чудо.
– И что, многим оно… показывается?
– Не знаю. Наши, дружбинские, когда ходили сюда – видели. Только они редко здесь бывают, места там, дальше, уж больно нехорошие. А вот челноки с Дмитровки как-то к нам добрались – так три дня плутали, пока нашли дорогу вокруг холма. И грачёвские, будто бы, тоже, только в обход шастают, и даже тропка у них есть, своя, секретная. Не показывается им ОтчеДерево, не пропускает …
Чекист покосился на проводника с подозрением.
– Ну и куда ведёт эта твоя тропка?
– Куда ж ей вести? – удивился Хорёк. – Спустимся с холма, пройдём немного и снова выйдем на Фестивальную. А там и до Грачёвки рукой подать!
Чекист сплюнул, взглянул в сторону ОтчеДерева и торопливо растёр плевок носком сапога.
– Ладно, веди уже… Сусанин!
Хорёк не обманул. Спустившись с холма (местность вокруг стала прежней, унылобезликой), они миновали длинный, заполненный грязной водой провал, тянущийся вдоль улицы, и оказались на площади. Деревьев здесь почти не было; впереди гнилыми зубьями торчали обломкирухнувшей эстакады, с права и слева привычно высились заросшие бугры на месте панельных многоэтажек. А наискось, через площадь, в завесе ползучей растительности виднелась проржавевшая, с кирпичными столбами, церковная ограда.
XXIII
– …в конце тоннеля оказался вентиляционный колодец – по нему-то я и выбрался наверх. Вылез и повалился ничком на траву. Сил пошевелиться нет, ноги в хлам, подмётки резиновые ещё в тоннеле оторвались. Лежу, сохну – мокрый же, как цуцик! – вверх гляжу, на листочки, воздух свежий, не то, что в грёбаном метро. Пичуга какая-то на ветке цвиркает, благодать! Ну, повалялся, немного отошёл, и тут меня торкнуло – что ж я разлёгся-то а? Меня ж голыми руками взять можно, клык на холодец: рогатина у медведки осталась, приклад в щепки, правый ствол раздут, как из неё стрелять, одному