Тем более, что и волки тут были. Вернее, собаки – крупные, кудлатые, с жёлтыми клыками в капающих слюной пастях. К ним- то и поскакал щенок – и самый крупный пёс обнюхал его, облизал от носа до кончика хвоста большим розовым языком, а несмышлёныш в полнейшем восторге повалился на спину, виляя хвостиком, поскуливая, выпрашивая у больших новые ласки.
Псы выстроились полукругом. Они не рычали, не скалили зубы, просто стояли и, не мигая, смотрели на гостью, распространяя вокруг густой, едкий запах псины. Хвосты не мельтешат из стороны в сторону в извечном жесте собачьей доброжелательности – наоборот, напряжены, вытянуты горизонтально, чуть подрагивают в готовности… к чему?
Лешачонок снова улыбнулся и неожиданно уселся на землю там же, где и стоял, скрестив по-турецки узловатые ноги- корневища. Протянул визави сучковатые пятерни, поверх которых светились в дуплах-глазницах тёплые изумрудные огоньки.
Лиска тоже села и попыталась повторить его жест – мешал наган. Она разжала ладонь, оружие упало в траву. Кончики пальцев встретились с шершавой корой, покрывающих пальцы- корешки, странным образом тёплые, мягкие, живые…
«…пойдём, сказал Малой, сюда скоро явятся плохие гладкокожие, те, что живут в парке. Нельзя, чтобы они увидели Стаю, надо идти…
Знаю, согласилась гостья, мы с друзьями тоже попались плохим, и я убежала, чтобы позвать помощь.
Помощь – это правильно, ответил Малой. В тебе нет черноты, и ты добрая, раз спасла детёныша – значит и те, кого ты позовёшь тоже добрые. Они прогонят плохих, и тогда не будет черноты, Стая снова сможет жить в парке и никто не будет ловить Собак, чтобы превратить их в других.
Добрые обязательно прогонят и черноту и плохих, подтвердила гостья. Но ведь тогда придётся убить других – а разве это не ваши, не те, кто попал в беду?
Ну что ты, успокоил её Малой, никого убивать не придётся. Собак, которых поймали плохие, уже нет, они ушли. Куда, спросила гостья, и Малой удивился её непонятливости: конечно, туда, где много чистой воды, где колючки не ранят лапы, а в траве не прячутся ядовитые змеи и пауки. Туда, где гладкокожие не умеют предавать тех, кто научил их любить.»
За время разговора собеседники не издали ни звука. Лиска держала в руках пальцы-корешки, тонула в зелёных озерках Лешачонковых глаз. Речь лилась ей в мозг, минуя уши, и она понимала все до единого несказанные слова. А потом вдруг оказалось, что она идёт за Лешачонком, а по бокам – два огромных пса. И всякий раз, когда нога подворачивалась, цеплялась за корешок, руки находили опору – лобастую, покрытую густой шерстью голову. Или же мягкий собачий бок поддерживал, подталкивал её, не давая упасть.
Сколько они шли – Лиска так и не поняла. В какой-то момент она поняла, что снова сидит напротив Лешачонка, и безмолвная беседа возобновилась. На коленях у неё уютно свернулся щенок, а псы лежали рядом, словно большие, тёплые и пушистые диванные валики. К ним можно было привалиться, давая отдых истерзанным ногам. Лиска по-братски разделила между собаками остатки вяленой оленины и осторожно, то и дело шипя от боли, сняла со ступней изодранные (ненадолго же их хватило!) тряпки. Ноги выглядели неутешительно. Девушка потрогала пальцем самую болезненную рану – в ногу ей ткнулся чёрный, мокрый нос. Пёс решительно оттолкнул её руку – «не лезь, если не понимаешь!» – и принялся старательно зализывать ссадины. Язык у него был шершавый, похожий на грубый наждак – но он не причинял ободранным до мяса ступням ни боли, ни дискомфорта. Лиска откинулась на устроившуюся позади собаку и закрыла глаза. Облегчение было несказанное, куда там самым редким, самым действенным лесным бальзамам…
«…он доставит твои слова добрым, объяснил Малой.
Хорошо, кивнула гостья, только сначала я должна написать письмо, чтобы они знали, что случилось. Не надо, ответил Малой, Пёс всё сделает.
Как, удивилась гостья.
Сделает, повторил Малой, обязательно сделает, это очень умный и верный Пёс, он справится. Просто доверься, не спрашивай, думай о том, что ты хочешь передать добрым, и всё будет очень-очень хорошо…»
Лиска вынырнула из зелёного тумана. Лешачонок сидел напротив и в глазах-дуплах играли изумрудные весёлые искорки. Пёс оставил её ступни – они почти перестали болеть и даже, кажется, начали подживать – посмотрел долго, спокойно, как смотрят после непростого, но законченного к обоюдному согласию спора. Задорно гавкнул, мотнул ушами – и скрылся в кустах.
XXX
– Матка боска, а я-то разумел, же то вшистко байки… прошептал Яцек. От потрясения он, сам того не замечая, немилосердно путал польскую и русскую речь.
– То по просту… о чем только не розмовльяли: то есть в Измайлово, то есть в Запретном Лесу, то есть в Лосинке… А оно – то гдже! Дльячего никт о том не вье… пшепрашем, никто не знает?
Как и предупреждал Кубик-Рубик, «партизаны» дожидались в дружбинском парке. Поляк сразу узнал Бича и Егора. Они недавно встречались – тогда после стычки с золотолесскими наёмниками «партизаны» приволокли егеря в шинок Шмуля на носилках – беспомощного, отравленного, с распоротой ногой. Узнав, что старые знакомые собираются в Грачёвку, и мало того, полностью в курсе их миссии, Яцек долго не раздумывал. Не прошло и четверти часа, как группа, увеличившаяся до пяти бойцов, вышла на Фестивальную и направилась по следам Чекиста и его бойцов.
– Почему же никто? – егерь пожал плечами. – Дружбинцы, к примеру, отлично знают – и называют его ОтчеДерево. Правда, с чужаками на эту тему не откровенничают.
Егор приставил ладонь к глазам козырьком – летнее солнце слепило немилосердно.
– Сколько в нём высоты, метров двести?
– Триста пятьдесят, клык на холодец! Сам мерил.
– Ты? Как?
– С рулеткой наверх не лазил. Дальномеры тут тоже не помогут, так что и пришлось по старинке: рейки, транспортир, угловое расстояние… Школьный курс геометрии, помнишь? Не слишком точно, но уж как есть.
– А толщина ствола? Её-то измерить проще! Берешь моток шнура…
Егерь покачал головой.
– К ОтчеДереву другой раз лучше не соваться, что-то там нечисто. Не знаю, в чём дело, местные не говорят. И выяснять не собираюсь – оно мне надо?
Они стояли на крыше башни-«лебедя». С высоты, как на ладони, просматривалось зелёное море, вспучившееся бесчисленными волнами на месте разрушенных зданий, торчащий на западе шпиль Речвокзала, и по соседству – обглоданные Лесом и непогодой семнадцатиэтажки. А на северо-востоке, рукой подать, возвышался пологий холм. Склоны кучерявились лиственными рощами, а на вершине…
Дерево, венчающее холм, было поистине титаническим – куда там прочим лесным переросткам, едва дотягивающим до жалкой сотни метров! Немыслимых размеров крона, верхушка которой терялась в облаках, раскинулась на верных полкилометра, укрывая своей тенью сразу несколько кварталов.
– Всё равно, нездрозумляю… – Яцек справился с потрясением и рассматривал ОтчеДерево словно редкую диковину на прилавке старьёвщика. – Пся крев, таке колос повинно… должно вьедать с любой высотки!
– А ведь верно! – встрепенулся Егор. – Я как-то раз поднялся на шпиль ГЗ, там есть технические балконы – но ОтчеДерева не видел. Хотя и в бинокль глядел, и в подзорную трубу! А вот огрызок Телебашни оттуда просматривается, хоть до него и гораздо дальше.
Во время экспедиции в Шукинскую Чересполосицу он имел возможность полюбоваться знаменитой башней вблизи – вернее, тем, что от неё осталось.
– Да, история непонятная. – кивнул Бич. – Ясно, что с земли его не увидишь – в Лесу вообще мало открытых горизонтов, всюду деревья. Но ведь ОтчеДерево не видно не только с высоток, но и с точек поближе – скажем, с крыши Речвокзала или с башен Москва- Сити.
– Ты и туда забирался?
– Делать мне нечего! Яська рассказывала. И вообще, Студент, не перебивай старших, дурная это манера!
– Да я чё, я ничё…
– А раз ничё – слушай. Думаешь, зачем мы сюда поднялись?
– Ну… хотел мне всё это показать?
– Делать мне нечего, устраивать тебе ликбез! – хмыкнул Бич. – Просто надо было сначала на него посмотреть. Тут ведь какое дело: раз мы увидели отсюда ОтчеДерево, то и дальше с пути не собьёмся, выйдем куда нужно.
– А что, можно его не увидеть? – изумился Егор. – Эдакую-то громадину?
– Ещё как можно. Некоторые подолгу пытались разглядеть ОтчеДерево, но не видели даже холма – только туманная мгла по всему горизонту. А потом сутками плутали, ища дорогу в обход. В чём тут дело – не спрашивай, понятия не имею. И никто не знает.
Егор помолчал, любуясь лесным чудовищем. Чтобы рассмотреть крону, приходилось задирать голову – и это на расстоянии не меньше километра!
– Ты тут не в первый раз?
– В третий.
– И каждый раз его видел?
– Каждый.
Пауза.
– А сфоткать не пробовал?
Егерь посмотрел на напарника с жалостью.
– Сколько раз объяснять, Студент: не любит Лес, когда его фотографируют. Многие пробовали – всё время муть какая-то получается, разводы… И, кстати, знаешь, что самое любопытное?
– Что?
– Раньше здесь никакого холма не было, ровная местность.
– То есть, холм возник уже после Зелёного Прилива? Странно, я думал Лес не меняет рельеф…
– Так и есть. – егерь кивнул. – Разве что, появится провал, промоина – станция метро завалится, или, скажем, подземный паркинг. Может измениться русло речки, или возникнет болото, как к северу от ВДНХ. Но чтобы целый холм вылез – такого нигде нет.
– А тут, значит, есть?
– И тут нет. На самом деле это никакой не холм, а корневища ОтчеДерева. Со временем их занесло землёй – видишь, даже деревья на склонах выросли. Там, внизу, пустоты, коридоры, гроты – настоящие лабиринты, куда там университетским подвалам… Друиды вообще считают, что корни ОтчеДерева расползлись под землёй по всему Лесу и связаны с каждым деревцем, с каждой тростинкой.