– Клара!
– Да, и Клара тоже. Я помогаю вам потому, что так надо, так правильно. Но в то же время… Вы мне резко не нравитесь, оба. Если бы не моя общая кровь со Славкой, фиг бы я и пальцем пошевелила.
– Ничего не понимаю, – вздохнул Валентин. – Знаешь, Юля, иногда я гляжу на тебя и теряюсь. Вот кто ты? Какая ты? С одной стороны, эгоистичная и в чем-то легкомысленная девчонка. Стоит перевернуть страницу – и оттуда уже смотрит решительная стерва, которой и тысячу людей положить не проблема. А стоит перелистнуть еще один лист, прости за тавтологию, – и открывается слабая, нежная и неуверенная в себе женщина. А вот какая ты на самом деле?
– Обыкновенная, – пожала я плечами. – Ты фильм «Чародеи» смотрел? Абдулов, там, Гафт…
– Да. И?
– Ну вот. Алёну Санину помнишь? Каждая женщина становится такой, какой ее хотят видеть. Каждая из нас – зеркало. А вот какое именно? Кривое, дурное, запыленное или с золотым напылением – никто не знает. Да и не до того нам. Давай, пока мы здесь, поговорим по делу?
– А что ты хочешь знать по делу?
– По делу – нам нужна была Клава.
– Клара!
– Прости, забыла.
На самом деле я ничего не забыла. Просто наблюдала, как меняет цвет аура раздраженной лисицы. Теперь это была скорее протухшая солянка. Ощущение складывалось именно такое. На братца и то смотреть было приятнее. Ничего не понимаю. Такое самопожертвование, такая судьба – и такая аура? Мне бы еще пару дюжин проглядеть. Перевожу взгляд на Валентина. Вполне симпатично: зеленый, голубой, светло-синий, темно-красный, желто-оранжевый. Зеленого с голубым мало, остальные цвета находятся примерно в равных пропорциях, разве что синего могло быть и побольше, и ничуть не пачкают друг друга. Очень эстетично. И даже серебряный узор здесь к месту. Кстати, у Клары он тоже яркий. Перевожу взгляд на брата – у того узор тусклее. Потому что недавно инициировался? Ох, мало материала для сравнения, мало…
– Валь, у нас фотографии с места происшествия есть? Покажи Кларе, пусть посмотрит. Авось кого опознает.
Что Валентин и сделал. Клара брезгливо переворачивала фотографии. И опять я ничего не понимала. Ее аура полыхала вспышками красного и желтого, а лицо было спокойным, даже чуть скучающим. Красный и желтый – сильные чувства. Так какой смысл показывать, что ты их не испытываешь?
– Есть тут пара вампиров. Вот этот – советник Ивана, Николай. Вот этот – тоже какой-то сильный вампир, его зовут Виктор. Третий – мелкая сошка. Оборотней здесь нету.
Я кивнула. Валентин подписал фотографии с названными вампирами и отдал мне.
– А мне-то зачем?
– Может, попробуешь погадать по фотографии?
Я аж ошалела от такого предложения.
– Валь, я тебе что, экстрасекс на полставки? Я по фотографиям ничего не скажу. Не сумею. Не мое поле действий.
– Но ты учишься и совершенствуешься. Кто знает…
Я чуть не взвыла. Да я! Я и так знаю, что ни черта не знаю. Все мои способности, вот все, проявляются только в экстремальных ситуациях. И надеяться что-то решить с моей помощью может только особенно неудачливый самоубийца-мазохист, потому что есть куда больше способов покончить с собой намного приятнее и легче.
Аура Клары полыхала багровыми огнями. Странно. Ничего не понимаю. Лицо спокойное, даже скучающее. Хоть поволновалась бы для приличия, да и остальные тоже…
Что я и сказала. Всем и сразу. Мохнатые нахалы даже и не подумали смутиться.
– Юля, после общения с Андрэ нас мало что может напугать, – честно предупредил Валентин. – Клара, я полагаю, тоже насмотрелась в Туле, – кивок и яркая вспышка красного, розового и оранжевого в ауре лисицы, – а твой брат до сих пор думает, что в сказку попал. И размолвка с дедом его беспокоит намного больше всего остального.
– Старый мерзавец, – буркнул Славка.
Я было зашипела, но слов не понадобилось – Валентин шагнул к нему и одним ударом смел на пол.
– Юлия Евгеньевна Леоверенская – фамилиар нашего Князя. Константин Савельевич – ее дед и личный знакомый Князя. Поэтому фильтруй базар, сопляк!
Последние три слова вышли низким, почти инфразвуковым рычанием. Я довольно улыбнулась, а вот Клава выпрямилась и дернулась к Валентину.
– А он – ее брат!
– Он сам ушел. Иуды мне не братья, по ним осинка плачет, – пояснила я.
Буровато-красные вспышки какой-то дурной ярости в ауре лисицы.
– Вы могли бы помирить его с дедом, гос-с-спожа!
Вот так шипение! Не будь она лисицей, я бы сказала, что она кобра.
– У меня и без того дел хватает, – отмахнулась я. – Вот годика через три, когда дед чуть поостынет… Что еще ты можешь сказать про убитых вампиров?
– Да ничего особенного. Не самые сильные, но и не слабые. Николай – самый сильный, Виктор – его друг, третьего почти не знаю.
– А как Иван к ним относился?
Я спрашивала уже без особой надежды. Так и вышло.
– Что может знать пади?
Я поглядела на Валентина. Но оборотень покачал головой – мол, не врет. А аура так и полыхает. Ничего не понимаю. Ой, кажется, я повторяюсь, но ведь правда не понимаю!
– А с кем они дружили? Больше всего?
– Вампиры – дружили?! Так не бывает!
– Бывает. Борис и Вадим – друзья.
– Неправда, – Клара говорила как первый апостол христианства. Убежденность в ее голосе можно было развешивать килограммами. – Если вампиры не убивают друг друга, то только из-за запрета Совета.
Я попробовала представить себе Мечислава, который убивает Бориса или Вадима. Не получилось. Потом ребят, убивающих друг друга. Даниэля, вонзающего нож в спину Мечислава. Нереально. Чушь.
– Дружить они просто не умеют. Это жестокие и неблагодарные существа, в которых больше от змеи, чем от человека!
– Я приму к сведению твое мнение, – окрысился на нее Валентин. – Пади навсегда останется пади.
– Пади и не могла видеть ничего хорошего от вампиров, – вступилась я. – Ладно. Мне и так ясно, что ничего мы не узнаем. Надо отправляться к ИПФовцам.
– Ты общаешься с ИПФовцами?! – У Клары отвисла челюсть. – Но… они же считают, что всех нас надо убивать!
– Да, но они не знают, что я из вас, – объяснила я. – Валь, Мечислав больше ничего не говорил?
– Нет.
– Ладно. Тогда к ИПФовцам, потом переодеться – и в «Три шестерки».
– К ИПФовцам – это в Покровскую церковь. Ладно, Костя и Глеб с тобой, они или справятся, или дадут нам знать.
– Именно, – подвела я итог. – Всем чао!
Я помахала рукой и вышла.
Покровская церковь встретила меня открытой дверью. Я подумала, прошлась по храму, вызывая неодобрительные взгляды умоленных старух, и поинтересовалась у одной из них:
– Лекция тут где?
– Ты бы хоть голову-то платком прикрыла, безбожница!
– Бабуся, я к вам по делу, а не по болезни. Лекция тут где? Или мне во все двери стучать? Ты учти, я их ногой открываю. А мальчики, – я махнула в сторону оборотней, маячивших у двери, – мне с удовольствием помогут. С косяком вынесут, если что!
Бабка сверкнула глазами и махнула рукой.
– Выйдешь во двор, там пристройка. Туда стучись.
– Вот и ладненько, вот и умница, – пропела я. – И не больно было, правда?
Развернулась и вышла.
Точку поставил оборотень, так хлопнувший массивной дверью, что та скрипнула, странно хлюпнула и перекосилась.
– Ребята, посидите в машине, – приказала я оборотням. – Где я и что – вы знаете. Буду вам отзваниваться. А заходить не надо – там могут и узнать, кто вы такие.
– Ладно, – согласился Глеб. Более молчаливый Константин кивнул, и я отправилась искать загадочную пристройку.
Нашла. Постучалась. И что? Никто даже не открыл. Поорать, что ли? Звонка нет. Можно и поорать. Только творчески. Что на ум придет…
– Я вышла на Пик-кади-и-и-и-илли, набросив на попу шаль, за что вы меня люби-и-и-или, за то, что мне вас не жа-а-а-аль…
Музыка – великая вещь. Я и довыть не успела, как передо мной распахнули дверь.
– Юлия Евгеньевна? – открывший мне дверь монашек смотрел строго и неуживчиво.
Может, спеть еще один куплет? Ладно, пожалеем окружающую среду. А то от моего голоса все деревья облетят.
– Она самая. Рокин здесь?
– Он занят.
– Так скажите ему, что я пришла! – Я была не в настроении. Адреналин все еще гулял по телу, а встреча с Клавкой не давала покоя мозгам. Ну вот чего она так радовалась чужой беде? И аура у нее плохая… Если бы Славка не говорил, что она его любит и даже смогла удержаться от жора после превращения… да я бы в жизни не поверила, что с такой аурой можно хоть кого-то любить!
– Я не могу этого сделать.
– Он что, с бабой или с начальством?! – окончательно взъерепенилась я. – Так стащите за ноги! Или покажите мне где, я сама стащу!
Монашек смотрел так, словно я начала проповедовать идеи Лавея[8] аккурат во время богослужения.
– Что происходит? – густой голос прорезал пространство, и монашка потеснили с порога. Передо мной воздвиглось… пузо. Или брюхо. Или мамон. Короче, увидев такое у женщины, я бы подумала что у нее девятый месяц и тройня. М-да, с таким брюхом попу действительно можно говорить «вы». Они (сам поп и брюхо), взятые по отдельности, весят больше меня.
– А что тут может быть хорошего? – агрессивно ответила я. – Вот, пришла к Рокину, пришла по делу, а ваш холуй меня не пускает.
– Холуй?! – взвился монашек. – Да как смеешь ты богохульствовать в доме Господнем?
– Если Господь тебя терпит, то на меня он точно не прогневается, – отрезала я. – Ты лучше прыщи выведи, а то на морде буквально написано: диагноз – спермотоксикоз!
Монашек задохнулся, и дело взял в свои руки поп.
– Дочь моя, – прогудел он, – Рокин сейчас слушает прибывшего к нам из Америки пастора. Мы не можем его вызвать. Но если хочешь, мы проведем тебя в зал, и ты сможешь найти его и тихонько поговорить.
Я чуть остыла. Однако…
– Умного человека и послушать приятно. Ведите.