Вдруг он почувствовал, что ему не хватает музыки. Когда-то он очень любил музыку, но затем она исчезла из его жизни. Сейчас же, когда мягкий ночной воздух проникал через открытое окно, завивая кольцами дым от сигареты, ему захотелось услышать чистые восхитительные звуки, ощутить сладкую гармонию, почувствовать ритм красивой мелодии. Уильям подошел к пианино и полистал ноты. Елена молча за ним наблюдала. Он заиграл «К Элизе». Первые несколько нот прозвучали с обычной для Бетховена подкупающей простотой и сменились нарастающими витиеватыми переливами. Способность играть моментально вернулась к нему, как будто он никогда не бросал. Его пальцы сами забегали по клавишам — он всегда считал это чудом.
Закончив играть, он вернулся к Елене, сел рядом с ней и поцеловал ее в щеку. Ее лицо было мокрым от слез. Она сказала:
— Уильям, я люблю тебя всем сердцем.
Они шепчутся.
— Я люблю твои уши, — говорит она.
— Никто еще не пробовал их облизывать, — говорит он.
Она хихикает.
— Тебе так нравится?
— Да, да. — Он вздыхает. — Можно я?..
— Расстегни пуговицы… здесь… да, вот так…
— Я выключу свет.
— Нет, я хочу видеть тебя…
— Светит луна, — щелчок, — видишь, как светло…
— Скорее, иди сюда.
— Я уже здесь.
— Поцелуй меня еще раз, Уильям.
Они некоторое время не разговаривают.
— Можно я это сниму? — спрашивает он.
— Давай помогу… вот так.
— О! Какие же они красивые…
— Я рада, что тебе нравится… сделай так еще раз… сильнее… сожми немного… о Боже…
Через мгновение:
— Теперь я хочу почувствовать твою грудь. Чертовы пуговицы… я порвала рубашку.
— Черт с ней.
— О, я так и знала… Смотри.
— Что?
— Наша кожа в свете луны… ты такой бледный, а я такая черная, смотри…
— Вижу.
— Прикоснись ко мне. Погладь меня. Тискай меня, щипай меня, изучай меня, я хочу, чтобы твои руки были везде…
— Да…
— …Повсюду, твои руки — здесь, о да… особенно здесь, о, ты знаешь, ты точно знаешь где…
— Ты такая мягкая внутри.
— Это сон.
— Нет, это реальность.
— Я не хочу просыпаться.
— Такая нежная…
— А ты такой твердый… можно я поцелую?
— Да, прошу тебя… А! Господи, как хорошо… Господи!
— Уильям?
— Да?
— Сейчас?
— О да.
— …Сними их.
— Шелковые.
— Да, снимай скорее.
— Хорошо.
— Я так долго этого ждала…
У нее вырывается стон, он издает какой-то звук, похожий на рыдание, а потом — только их прерывистое дыхание. Наконец он начинает громко кричать, она заглушает его крики поцелуями, а затем и она зарывается лицом в подушки и пронзительно кричит, а он, не привыкший к этому, спрашивает, что он делает неправильно, и она говорит:
— Все хорошо, все хорошо, все хорошо…
…И вот ее тело обмякло. Она лежит с закрытыми глазами, на обнаженной груди блестят капельки пота. Как только ее дыхание нормализуется, она открывает глаза и говорит:
— Теперь я знаю, как это должно быть!
Он смеется и, поймав ее лукавый взгляд, признается:
— Именно об этом я сейчас и думал.
Тогда они оба смеются, и он говорит:
— Знаешь, после этого я делал разное… ну, знаешь… но не думаю, что я когда-нибудь смеялся…
— Я так рада, — говорит она. — Уильям, я так рада!
18
Роммель чувствовал запах моря. В Тобруке жара, пыль и мухи досаждали так же, как и в пустыне, но, когда он ощущал на своем лице соленую свежесть, принесенную с моря легким бризом, все это казалось не таким уж невыносимым.
В передвижной командный пункт зашел фон Меллентин с отчетом от разведотдела.
— Добрый вечер, фельдмаршал.
Роммель улыбнулся. Его повысили после победы при Тобруке, и он еще не привык к новому званию.
— Есть новости?
— Донесение от агента в Каире. Он сообщает, что оборонительный рубеж Мерса-Матрух плохо защищен посередине.
Роммель взял отчет, начал просматривать его и тут же усмехнулся: союзники предполагают, что он предпримет обходный маневр на южном фланге обороны противника, — похоже, англичане наконец-то начали работать мозгами.
— Значит, вот в этом месте минное поле наименее насыщенное… Но здесь же линию защищают две колонны. Что такое колонна?
— Они используют новый термин. По словам одного из военнопленных, колонна — это бригада, которая имела два столкновения с бронетанковыми войсками.
— То есть ослабленные части?
— Да.
Роммель ткнул пальцем в отчет.
— Если это правда, мы можем прорвать линию Мерса-Матрух сразу, как только до нее доберемся.
— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы проверить сведения в ближайшие дни, — сказал фон Меллентин. — В прошлый раз этот агент оказался прав.
Дверь в штаб открылась, вошел Кессельринг.
Роммель был неприятно удивлен.
— Фельдмаршал! — воскликнул он. — Я полагал, что вы на Сицилии.
— Я был там. — Кессельринг потопал ногами, отряхивая пыль со своих изящных ботинок. — Я прилетел сюда, чтобы повидаться с вами. Черт возьми, Роммель, разве отданные вам приказания недостаточно ясны? Вы должны были продвинуться до Тобрука, не дальше!
Роммель уселся в походный шезлонг. Надежда, что обойдется без вмешательства Кессельринга хотя бы на этот раз, не оправдалась.
— Обстоятельства изменились.
— Но полученные вами приказы были подтверждены верховным командованием итальянской группы войск, — вскричал Кессельринг. — А вы что сказали в ответ на это? Поблагодарили за «совет» и пригласили Бастико отобедать с вами в Каире!
Ничто так не раздражало Роммеля, как приказы от итальянцев.
— Итальянцы ничего не сделали в этой войне! — мстительно буркнул он.
— Это не имеет отношения к делу. Сейчас от вас требуется помощь при наступлении на Мальту. После того как мы возьмем Мальту, вы сможете продвигаться в Египте.
— Вы так ничему и не научились! — вскричал Роммель, но тут же сделал над собой усилие и понизил голос: — Пока мы тут копаемся, враг не спит. Если бы я играл в ваши игры, я бы до сих пор топтался на месте. Кто так воюет — продвинулись на сантиметр, закрепились, продвинулись еще на полмиллиметра? Когда меня атакуют, я уворачиваюсь; когда враг обороняется, я иду в обход; но когда противник бежит, я его преследую. Так вот сейчас англичане улепетывают, так что самое время брать Египет.
Кессельринг сохранял спокойствие.
— У меня есть копия вашего обращения к Муссолини. — Он вынул из кармана бумагу и прочел: — «Нынешнее положение и моральное состояние войск, материальные ресурсы, пополненные благодаря захваченным полевым складам, а также ослабленное состояние сил противника позволяют нам преследовать его в глубь египетской территории». — Он сложил бумагу и повернулся к фон Меллентину. — Сколько германских танков и солдат у нас имеется?
Роммель подавил желание приказать фон Меллентину не отвечать на заданный вопрос: Кессельринг знал, куда бить.
— Шестьдесят танков, фельдмаршал, и две тысячи пятьсот человек.
— А у итальянцев?
— Шесть тысяч человек и четырнадцать танков.
Кессельринг повернулся к Роммелю.
— И вы собираетесь захватить Египет с помощью семидесяти четырех танков? Фон Меллентин, каковы ваши сведения о силах врага?
— Союзники приблизительно в три раза превосходят нас по численности, но…
— Вот так.
Фон Меллентин продолжил:
— …но мы полностью обеспечены провиантом, обмундированием, грузовиками, бронемашинами и горючим; и люди находятся в прекрасном боевом настроении.
— Фон Меллентин, сходите к связистам и посмотрите, что у них там нового…
Фон Меллентин нахмурился, но, поскольку других объяснений Роммель не предоставил, ему пришлось уйти.
— Войска союзников перегруппируются при Мерса-Матрух. Они ожидают, что мы двинемся на их южный фланг… Мы же вместо этого ударим прямо в середину, в их слабое место…
— Откуда у вас такие сведения? — перебил Кессельринг.
— Наши разведчики…
— На чем основаны данные разведывательного управления?
— В первую очередь на донесениях агента в Каире…
— О Господи! — Кессельринг даже повысил голос. — У вас нет танков, зато у вас есть ваш любимый шпион!
— В прошлый раз он не подвел.
Вернулся фон Меллентин.
— Это не меняет дела. Я здесь для того, чтобы подтвердить приказ фюрера: вы не должны двигаться с места.
Роммель улыбнулся:
— Я послал собственное обращение к фюреру.
— Вы?
— Я фельдмаршал, и у меня прямой доступ к Гитлеру.
— Да, конечно.
— Я думаю, фон Меллентин как раз принес нам ответ фюрера.
— Так точно, — подтвердил фон Меллентин и зачитал вслух пару строк, написанных на листе бумаги: — «Богиня победы улыбается лишь однажды. Вперед, на Каир! Адольф Гитлер».
Повисло молчание. Кессельринг вышел.
19
Придя утром в свой кабинет, Вандам первым делом узнал, что накануне вечером войска Роммеля продвинулись на шестьдесят миль от Александрии.
Неужели его невозможно остановить? Оборонительная линия при Мерса-Матрух сломалась пополам, как спичка. На юге 13-й корпус в панике отступил, а на севере крепость Мерса-Матрух капитулировала. Союзники еще раз отступили — и этот раз мог стать последним. Если новая линия, занимающая промежуток в тридцать миль между морем и непроходимой впадиной Каттара, падет, Египет окажется в руках Роммеля.
Однако даже столь неутешительные новости не смогли окончательно испортить Вандаму настроение. Прошло уже больше суток с того момента, как он проснулся на рассвете в своей гостиной, держа в объятиях Елену. С тех пор он пребывал в состоянии ликования и возбуждения. Он постоянно вспоминал мельчайшие подробности прошедшей ночи: какими соблазнительно коричневыми оказались ее соски, какой сладкой была ее кожа на вкус, как впивались в его спину ее острые ноготки. В офисе Вандам вел себя немного странно и сам это понимал. Он вернул своей машинистке письмо со словами: «В нем семь ошибок, лучше перепечатайте его», и лучезарно улыбнулся. Она чуть не упала со стула. Думая о Елене, он спрашивал себя: «А почему нет? Почему, черт возьми, нет?» И не находил ответа.