— Какой тебе травы? — удивилась Данка. — Для вкуса? Я такими глупостями не занимаюсь, делать больше нечего — траву приправную полоть. Надо будет — всегда соседи дадут, она у всех растёт.
Странный подход. Зачем просить, если можно посадить у себя? Тем более земли много, часть сорняками с весны заросла.
Вот ещё непонятный вопрос. Почему на своём огороде соседи сажают меньше половины, а мой засеяли весь?
— Чего тут непонятного-то, — усмехнулась Феня, дёргая для меня приправную травку на своей грядке. — У тебя земля лучше и чище, значит, а свою они занехаяли, запустили, вот и ленятся целиком обрабатывать. На ухоженной-то землице всяко легче овощи растить.
— У меня-то кто ухаживал? Дом же пустовал.
— Значит, сама по себе такая жирная да чистая. Бывает, Ульна, всякое бывает, не удивляйся. Вон, смотри — с этой стороны дома я каждую неделю сорняки дёргаю. А с той — за лето два-три раза загляну, потаскаю чуть, что выросло, и опять там благодать овощная. Вот как так?
За приправную траву я принесла Фене пару яиц. Она покачала головой, вздохнула и взяла. Знала, что мне нельзя нарушать условия.
Утро принесло прохладу, влажный ветер и мелкий, моросящий дождь. Правое колено Пекаса не подвело с прогнозом!
Сено мы успели вывезти, и теперь я, со спокойной душой, могу заняться своими делами. Да и к богам пора съездить — даров скопилось вполне достаточно.
Я поставила вариться следующую партию сыра. В этот раз сделаю с орехом. Вчера, возвращаясь с поля до темноты, заметила заросли орешника.
— Баловство одно, — отмахнулся дед. — Детишки собирают, щёлкают. Здесь мало, в лесу надо искать.
— Почему никто не ищет и не собирает? Господин запретил?
Феня рассмеялась и ласково потрепала меня по щеке. Как быстро она меняется! Где злобная, вечно всем недовольная тётка, почти старуха, которая ругала меня за каждый промах, а могла и по спине чем тяжёлым пройти?
Где впалые глаза, поджатые тонкие и бедные губы, недоверчивый взгляд? Сейчас рядом со мной сидела совсем другая Феня. Помолодевшая, счастливая, довольная проделанной работой.
Неужели это я так на неё действовала? Не стало рядом меня — раздражающего фактора, и жизнь повернулась к Фене солнечной стороной?
Я огорчённо вздохнула.
— Господину ореха не жалко, всё, что в его лесу растёт, можно собирать смело. Разве что на дрова разрешение надо. Только кому, Ульна, придёт в голову в конце лета баловаться орехом, если дел и без того невпроворот? Да и куда его много-то?
Тут я могу поспорить, но пока не буду.
— Деда, притормози, хоть горсточку попробую, — попросила жалостливо.
Я заметила, что переход на жалобно-детский тон влияет на Пекаса положительно. То ли сказывается нереализованное до конца отцовство (по здешним меркам один ребёнок и не ребёнок вовсе, а так, баловство для мамки с папкой. Вот пять-семь — уже нормально). То ли Пекас испытывает чувство вины, за то, что не долюбил меня в детстве.
Как всегда — сработало.
Вдвоём с Феней мы быстро набили мой фартук спелым орехом. Один я попробовала — похож на наш фундук, но значительно мельче. Ничего, я не ленивая и придумаю, как решить проблемы с этим важным продовольственным запасом.
У въезда в село нам встретился Савва. Остановился, широко расставив ноги, завёл руки за спину, и хмуро смотрел, как по дороге трясётся наша телега. Я напряглась.
— Феня, здороваться надо? — спросила тихо.
— Тебе да, а нам сейчас посмотрим, — так же шёпотом ответила Феня. — Мы с Пекасом его всяко постарше будем.
— Здрасте, — пискнула я и спряталась за Фенину спину.
Савва промолчал. Пекас укоризненно покачал головой. Феня поджала губы и отвернулась.
До самого поворота я чувствовала спиной злобный, тяжёлый взгляд.
Глава 32
Заниматься кухней под тихий шорох дождя было хорошо и приятно. Я очистила орешки, немного обжарила на сковороде. Ох и запах пошёл! Сразу есть захотелось. Теперь хорошенько измельчить и тонкими слоями добавить в будущий сыр. Представила, как вкусно получится, довольно зажмурилась.
А когда раскрыла глаза, увидела перед собой Данку. Как тихо она вошла, даже дверь моя не скрипнула!
— Ты чего без стука?
Данка тряхнула головой, с любопытством огляделась:
— Вот ещё! Не госпожа, чай, стучаться к тебе, — засмеялась она. — Чего делаешь-то? Рассказывай! Пахнет вкусно, аж до нашей избы.
Угу, учту. В другой раз закрою окна или кину в печь чего-нибудь пахучего, чтобы не привлекать незваных гостей. Помощники мне пока не нужны, а уж любопытные и подавно — я ещё сама на стадии разработки технологий.
— Чё это у тебя тута? — Данка заглянула в чугун с ещё не разогретым молоком и чуть не сунула в него палец, но я вовремя перехватила руку.
— Не трогай! Данка! Ты руки когда последний раз мыла?
— Ой-ёй, можно подумать, они у меня грязные. Чистые у меня руки, с утра два корыта постирухи сушить повесила!
В доказательства своих слов соседка протянула ко мне ладони. Грязные пальцы с обломанными ногтями, царапины. С таким руками к продуктам вообще близко подходить нельзя!
На всякий случай я быстро прикрыла крышками сыворотку и оставшееся в ведре молоко.
Данка бесцеремонно плюхнулась за стол:
— Давай взвару попьём, поболтаем по-соседски. А то скучно мне целый день с детьми да с детьми.
В деревенском доме? С тремя малыми детьми, огородом, скотиной, птицей, колодцем и условиями во дворе? Да что можно придумать веселее? Разве только на работу каждый день с утра вставать, как в моём мире.
— Иди скотине травы нарви, — посоветовала я.
— Так у нас нет никого, — Данка развела руками. — Откуда деньга-то на неё? Только птички у меня, и то мало, с дюжину наберётся. Это ты, как богачка, приехала — сразу с поросями.
— Почему не разведёшь?
— Когда за ней смотреть, если у меня дети — мал-мала-меньше.
— Степ пусть смотрит.
— Ой, ну что ты, он же хворый. Как что тяжёлое поднимет, так и всё — неделю, не меньше, спиной мается и с лавки не встаёт.
— А ты здоровая?
— Тоже больная вся, да что делать? Бабья доля — она такая, страдальческая. Да откуда тебе знать, ты бабой-то теперь не будешь никогда, так в девках, седая да безкосая, и помрёшь, — жалостливо вздохнула Данка.
Про косы я уже в курсе. Одну косу могли носить только незамужние девицы, им же, кстати, в редких случаях разрешалось походить с распущенными волосами. Два раза в году, по большим праздникам. В День летних солнц и в День зимних ночей проходили хороводы, гулянья, танцы-пляски и угощения. Работать в такой день считалось большой глупостью, потому что великие боги тоже любили повеселиться. И если кто-то веселиться не хотел, могли и наказать.
Правда, не жёстко. Феня рассказывала, что, когда одна из сельчанок поругалась из-за пустяка и ушла с зимнего праздника, внезапно поднялась метель и за считанные минуты превратила женщину в живого снеговика. Чтобы больше неповадно было ругаться в такой день, на голову женщине прилетел дырявый чугунок, а в рот попал солёный огурец.
В праздники незамужние девы украшали волосы лентами, бусами и специально для такого случая приготовленными налобными повязками. Повязки могли носить только девушки, вышивали их месяцами и не жалели самых лучших материалов.
После бракосочетания, на котором тоже надевалась на лоб особая, свадебная повязка, её снимали с девушки навсегда и переплетали волосы, теперь уже жены, в две косы.
Данка запустила руку в миску с готовыми орехами:
— Чегой-то у тебя? Орехи? Ой, как дитё малое — то молоко пьёт, то орехи собирает, — развеселилась она и закинула горсть в рот.
Я взяла миску, переставила на подоконник.
— Чего у вас Саввой-то вышло? Рассказывай, — лихо пережёвывая орешки, спросила соседка. Покрутила головой в поисках добавки и недовольно скривилась. — Правду болтают, будто он тебя повалять успел?
А вот это уже перебор! Я могу потерпеть нытье, но никак не оскорбления!
Я упёрла руки в бока и развернулась к Данке:
— Тебя, соседка, ухватом перетянуть? — грозно спросила я. — Так могу! Раз просишь!
Данка вскочила из-за стола, где совсем недавно собиралась со мной чаёвничать, и, на всякий случай, придвинулась ближе к двери. Округлила маленькие серые глазки, кончиком языка облизала полные губы.
— Прости ты меня, Ульна! — Данка умоляюще сложила на груди руки. — Я баба доверчивая, чего люди болтают, то и я несу.
— Неси куда хочешь, но не в мой дом! Всё, иди, у меня дел полно!
Молоко в самом деле вот-вот дойдёт до нужной температуры. Пропущу нужный момент — испорчу ценный продукт. Не вылью, конечно, но той вкусноты, на которую рассчитываю, уже не получится.
Данка схватила с лавки туесок, прижала к груди. Что за посуда? У меня такой нет.
— Твой что ли? — спросила я, кивая на туесок.
Соседка торопливо закивала:
— Видела через забор, как ты чуть ли не полное ведро молока принесла, вот и зашла. Подумала, может, не пожадничаешь, угостишь моих малых деточек.
Что за люди? Недельный надой, почти семьдесят литров, стоит одну медяшку. И попить, и кашу наварить — на всё хватит. А она просить пришла.
Ладно, для детей мне в самом деле не жалко, пусть перекусят молоком с хлебом.
Я взяла ведро и налила Данке полный туесок. Ничего так получилось, почти полведра в него влезло. Делать сыр из того, что осталось, смысла нет. Напеку блинов побольше, Фене с собой дам и в храм возьму. Жрец тоже хочет кушать.
Соседку я проводила до выхода и, возвращаясь, закрыла дверь на засов. Нечего ко мне таскаться без приглашения.
Я пошла было к своим сырам, но остановилось. Что-то было не так. Что? Я внимательно осмотрела дверь и поняла. Петли, чтобы не скрипели, были заботливо смазаны льняным маслом. Так вот почему я не услышала, как Данка вошла.
А если кто-то придёт ночью? Надо закрываться. Кто же у нас такой заботливый? Феня дверь точно не смазывала, я тоже. Тогда кто? Кому надо, чтобы в моём доме не скрипела входная дверь?