Правда, локоны немного припорошены годами, но Пекас и Феня сейчас точно переживают свою лучшую пору.
От умиления захотелось расцеловать их обоих. Великие боги! Пусть моим близким будет хорошо! Пусть они будут счастливы, хотя бы сейчас, на закате жизни.
Я довольно улыбнулась. Никакой ещё не закат, живут здесь долго!
— Пойдём к колодцу, девонька, покормлю тебя там, — вздохнула Феня. — Пекас, принеси из дома похлёбки. Да хлеба не забудь и взвара ей. Пусть досыта покушает, каждый раз к колодцу не находишься.
— Фенечка, зачем колодец? — не поняла я.
Чего я там не видела? Не хватало ещё сидеть на виду у прохожих, на площади на колоде, и жевать остывшую похлёбку.
Пекас сочувственно посмотрел на меня:
— Ульна, тебе нельзя помогать, но подаяние дать можно. И взять ты его тоже можешь — великие боги позволяют любому. Пошли на площадь, мы теперь только там можем тебя накормить.
Понятно. Как нищая, я имею полное право принять продуктовый паёк. Или надо для полноты эффекта с протянутой рукой сидеть? Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но мне — молодой, здоровой и неглупой?
Я повязала чистый фартук и надела единственные уцелевшие башмаки. Под погром они не попали, потому что вчера я их надела в храм. Что же, на площадь, так на площадь. Пошли.
Глава 38
Кажется, с моим появлением жизнь в селе забила ключом. Во всяком случае, теперь у колодца собирались не несколько баб, которым откровенно нечем заняться, а чуть ли не треть всех хозяек.
Сегодня, по причине отличной погоды и горячих, в прямом и переносном смысле, ночных событий, у колодца дамы и девы общались активно, и даже яростно.
— А я говорила и говорить буду — сама она подожгла! Специально! Потому и тушила нога за ногу, как улитка ползала, — вещал знакомый громкий голос моей несостоявшейся свекрови.
— Да не мели ты языком, можно подумать, ты одна на пожаре была! — отвечала ей женщина средних лет, тетешкая на руках то ли внука, то ли сына. — Ульна за водой бегом гоняла, что та собака бегала, аж язык на плече!
Неужели? Я, конечно, тушила активно, но, чтобы с высунутым языком? Хотя, в том нестабильном состоянии психики, после всего пережитого — всё может быть.
— Бабоньки, кто ей хозяйство-то порушил? — пропищал звонкий, но противненький голосок. — Говорят, ни плошки, ни тряпицы целой не оставили. За что этак-то? Не иначе — на чужих женихов заглядывалась, космами трясла. Всякими местами завлекала! Ни дать, ни взять — кикимора болотная.
Бабы загомонили, вспоминая мои грехи. И ведьмачка, и дитя ненужное, по всей вероятности, прижитое в грехе. И мальцы-то их меня всегда боялись, стороной как есть, обходили.
Надо отдать коллективу должное — он разделился на два лагеря. Правда, лагерь защитников был значительно меньше, но я приятно удивилась, что он вообще был.
— Оставьте вы девку, не забижайте. И словами грязными не марайте! Дурного она не сделала, значит, и обижать её не за что, — потребовала сухонькая старушка.
На вид ей было от восьмидесяти до ста двадцати. Маленькая, хрупкая, из-под вдовьего чёрного платка выбивается белоснежная прядь. Зато какой взгляд! Спокойный, уверенный, мудрый. Надо бы с ней поближе познакомиться.
— Алую ленту сняла! — выплюнула другая старуха, из враждебного мне лагеря.
— Господин снял, — поправила моя. — Значит, была на то воля богов. Вы, неразумные, про их волю сплетничать надумали?
Бабы немного притихли, и я решила, что в мизансцене явно не хватает меня.
— Дамы и девы! — провозгласила я, и чуть не прикусила язык.
Начала, называется, речь! Можно сказать — успешно переключила внимание на себя.
К счастью, первых моих слов или не поняли, или не услышали. Зато теперь все смотрели, повернулись лицом, ждали продолжения.
— Тётеньки, я с просьбой пришла, — тихо и вежливо сказала я. — Хозяйство моё порушили, а жить надо. Осталась у меня птица и две свинки. Продайте мне, за мою цену, посуду, самую необходимую, и немного дров из ваших запасов.
— Ой, я не могу, — весело взвизгнул молодой девичий голос из партии оппозиции. — Уж тяни руку, чего там! Деньгу не дам — жирно тебе будет, но корку, так и быть, кину, морковину варёную от свинушки заберу. Все знают, что тебе жратушки нечего!
Ах ты, поганка! Я прищурилась, разглядывая девицу. Высокая, крутобёдрая, с тёмными гладкими волосами, она была всем хороша, если бы не злые глаза и не тонкие, сжатые в ниточку, губы. Ладно, пышечка румяная, запомню я тебя. Нет, я не злопамятная, ни в коем случае, просто обладаю хорошей памятью. И ещё не люблю, когда меня унижают.
— Возможно, моя цена покажется вам скромной, — продолжала я, спрятав руки за спину.
Руки не хотели прятаться, а хотели вцепиться в чёрную косу и от души отшлёпать румяные щёчки красотки.
— Но, если поверите мне и поможете, обещаю отплатить добром. Той, кто принесёт и продаст по моей цене, то есть той цене, которую я в силах заплатить, я к каждому празднику буду приносить свою продукцию. Это очень вкусно, вам понравится. Каждый год, на каждый праздник, на вашем столе будет моя продукция.
Вот только возможен ли для меня такой бартер? Или уменьшение моих будущих доходов — тоже приемлемый вариант?
Я замерла, мысленно спрашивая великих богов. Не нарушаю я правила? Боги молчали, и я решила, что вопрос не является для них принципиальным.
— Чё-чё? — икнула румяная деваха. — Чего ты болтаешь, недоразумение глазастое? Кому ты с твоей продукцией (слово она произнесла медленно, но правильно, старательно повторила каждый звук) далася?
На передний план тут же, словно ждали этого момента, выскочили две сестрёнки Саввы и громко заголосили:
— Она тупенькая, тупенькая! Руки кривенькие — кружку взвара удержать не смогла. Чего она сделать может?
Старшая, вероятно, для полноты эффекта, добавила:
— Лишили её разума великие боги! Они её не любят, не приняли они уродку!
За что тут же получила затрещину от высокой дородной женщины, стоящей рядом:
— Не обсуждай великих, — рявкнула женщина и, как ни в чём не бывало, повернулась ко мне, наблюдая за нашим представлением.
Моя несостоявшаяся свекровь подскочила к женщине:
— Руки не распускай! Своих лупить будешь!
— Научи девок помалкивать, когда их не спрашивают, — не полезла та за словом в карман. — Или считаешь, что им деяния великих богов виднее?
Несостоявшаяся свекровь благоразумно промолчала.
Так можно было? Дать увесистый подзатыльник за то, что ляпнула глупость о великих богах? Запомню.
— Чего тебе надо-то, девонька? — спросила меня сухонькая старушка с мудрыми глазами.
— Три чугунка. Хотя бы три, но один, обязательно, вёдерный. Несколько плошек глубоких и мелких, кружек. Кухонную посуду глиняную, деревянную и из бересты.
— Из бересты у меня купишь, — тихо сказала Феня. — Продам дёшево, как только можно, посуда у меня загляденье, мало у кого такая есть. Корзинок под сыры тоже принесу.
Точно, корзинки. Все мои запасы жестоко переломали, похоже, что топтались по ним ногами.
— Холстов немного тонких и плотных, небелёных. Дров, хоть на месяц. Ещё мёд, орехи, пряные травы.
— Мёд у меня есть, хороший мёд, в этом году много накачали. Столько не съесть, — заметил кто-то из толпы.
— Орехов я принесу, с утра ребятню отправлю в лес — насобирают столько, сколько дотащат, — сказала улыбчивая молодая женщина.
— Пожалуй, продам тебе ведёрный чугунок, — решилась приземистая тётечка неопределённого возраста. — За три порося.
— У меня два! — ахнула я.
— Ладно, за два продам, — на удивление легко согласилась тётечка.
Хотя чему тут удивляться? Две! Две приличных по размеру свинки за средневековый чугунок объёмом в десять-двенадцать литров! Можно подумать, что я покупаю мультиварку последней модели. Которая не только готовит сама. Она сама чистит, режет, трёт и вообще добывает овощи и мясо. Скатерть-самобранка, короче — вот цена за ведёрный старый чугунок. Но без него никак. Хоть плачь.
Глава 39
Предложение тётечки шокировало не одну меня.
Молодуха, та, что пообещала орехи, повернулась к ней:
— Не с лавки ли ты, нынче, тётушка, упала? За чугунок поросятами брать!
Та воинственно упёрла руки в бока:
— Твоё какое дело? Дуй в лес, орехи собирай.
— Где видано за такую цену чугунок продавать? Чай, не телка торгуешь! — поддержала молодуху старушка с мудрыми глазами. — На ярмарке Ульне за порося три чугунка дадут, ещё и кувшин в придачу, чтобы почаще заглядывала.
Я посмотрела на Феню. Что, правда? Феня одобрительно кивнула и плотно сжала губы. Мол, помалкивай, Ульна, не мешай народу развлекаться.
В самом деле. Вечер у сельчан сегодня точно удался — это же не просто посиделки с семками, это же целый цирк с конями! Разве что драки не хватает, но я очень надеюсь, то обойдёмся без неё. Физически я не в лучшей форме, к тому же голодная и уставшая. Я в принципе не люблю таких поворотов в выяснении отношений. Некрасиво это, и совсем неженственно.
— То на ярмарке, — протянула жадная тётенька, владелица чугунка. — Ярмарка только через месяц.
— Через два дня в соседнем селе рынок будет, они там каждую неделю в выходной день торгуют, — подсказал голос из толпы.
Тётенька небрежно от него отмахнулась:
— Рынок-то будет, но будут ли чугунки продавать? Большие. Как ей надо? Молчите? Вооот, — опять протянула она. — Потому, что в простой день мастеровые не попрутся, зачем им надо-то, за семь вёрст киселя хлебать? А прибудут, как удобно, со всеми купцами через месяц.
Владелица заветного чугунка посмотрела на меня:
— Так чё, берёшь за два порося? Больше предлагать не буду, ещё не хватало — уговаривать тебя! Себе оставлю, пусть дальше в чулане лежит. Есть не просит.
Я растерянно посмотрела на Феню. Что делать? Чугунок мне нужен, как воздух, не куплю сейчас — все планы прахом пойдут.
Старушка с мудрыми глазами вышла из толпы, и, опираясь на клюку, подошла ко мне.