[5] Герр Райнц жил в Праге и работал непосредственно в самом Клементинуме, но никогда не слышал о рукописи? Что ж, монахи, как известно, ревностно охраняют свои тайны.
По прибытии в Кёнигсберг профессор Люфон с неподдельным энтузиазмом принялся за изучение имеющихся материалов, в том числе уже упомянутой рукописи отца Иоакима, и вскоре изложил Карлу свою теорию. Смысл ее состоял в том, что здесь, в Кёнигсберге, имеется некое тайное место, где хранится нечто ценное, или, вернее, бесценное. Ни одна рукопись, ни одно материальное свидетельство не давали прямых указаний на то, что именно было сокрыто посвященными в этих землях много веков назад. Но косвенные улики указывают на то, что тайна эта связана с огромной властью и мощью, которая способна сокрушить любое царство и подчинить как человека, так и целые народы. Карл был настроен скептически, но все же согласился проверить кое-какие аргументы профессора. И к ужасу своему понял, что тот прав. Более того, Карл смог обнаружить некоторые указания на путь, ведущий к тайному месту. И тогда он испугался. Между собой они с Люфоном называли таинственное нечто зверем, хотя ничто не указывало на животную природу мистического объекта. Это могла быть книга или артефакт – да все что угодно! Но страх, внушаемый тайной, был столь велик, что ни один из древних хранителей или посвященных не рискнул определить сокрытый предмет. И теперь пришла пора Карлу задуматься, что будет, если они с Люфоном верно определили направление поисков. Что, если они найдут путь к тайне?
Карл застонал и спрятал лицо в ладонях. Жив ли рабби? Вряд ли, он ведь и в тот памятный год в Праге был уже очень стар. И не у кого спросить совета, не с кем поделиться. Он подумал было о Клаусе – и отверг мысль посвятить племянника в свои находки и сомнения. Излишняя осведомленность может стоить мальчику жизни.
Что же делать, как убедить Зоммера, что его планы найти зверя – чистой воды безумие? И зачем-то начальник на прошлой неделе притащил в лабораторию странных темнокожих аборигенов… Откуда же их привезли? С какого-то далекого острова, с Ямайки кажется. Зоммер не желает ограничиваться теми направлениями исследований, что заложены были еще до войны. Карл сильно подозревал, что начальником во многом руководит паника, и, хватаясь за все подряд, он просто надеется, что какой-нибудь из проектов вдруг выстрелит, даст сногсшибательный результат, спасет рейх и их всех.
Карл протянул руку и придвинул к себе лист плотного пергамена.[6] Его только сегодня… вернее, уже вчера принес ему сам герр Зоммер.
– Это ключ, – значительно сказал он. – Тот, о котором вещает без умолку ваш французский друг.
Карл взглянул на начальство красными от бессонницы и напряжения глазами. Герр Зоммер был лыс, носил монокль на золотой цепочке и усики в подражание фюреру. Еще он носил корсет, чтобы подтягивать солидный пивной животик, но это не добавляло его тщедушной фигуре с покатыми плечами мужественности, что бы он там себе ни воображал.
– Ключ к чему? – устало спросил Карл.
Но герр Зоммер не был расположен к откровенности. А скорее всего, и сам не знал, о чем идет речь. Сказал только, что за эту вещь немецкие патриоты заплатили своими жизнями и что задача Карла – понять, как ее использовать, ибо это – сильнейшее оружие. Ученый сидел и молча смотрел на свиток, а герр Зоммер еще некоторое время что-то бубнил о сверхзадаче, о времени, которого нет, о судьбах рейха, что решаются не только на фронте, но и здесь… наконец, он ушел, и Карл вздохнул с облегчением.
Пергамен был безжалостно свернут, так что чернила кое-где расплылись… и пятна на нем… он сразу понял, что это кровь, и довольно свежая. Разворачивая лист, Карл старался не касаться бурых пятен, не думать, чья кровь залила старинную рукопись – того, кто ее защищал, или того, кто забрал ее у прежнего хозяина.
Текст на пергамене написан был на варварской латыни, том языке, который употребляли не слишком грамотные монахи, врачеватели и алхимики Средних веков. Нижний край листа обгорел, и текст сохранился не целиком.
Собственно, текст не сохранился вовсе, лишь несколько слов, которые легко читались: «Ключ сей ко злу и ужасу, что скован был мудростью древних…» Еще несколько слов, но их разобрать почти невозможно. Нужен свет и, возможно, кое-какие реагенты. Оставим это на завтра, сегодня он не способен на тонкую работу. Карл перевел взгляд на рисунок, что занимал центр пергамена.
Круг, покрытый множеством знаков и символов. Навскидку можно разобрать звезду Давида и несколько букв древнееврейского алфавита. Для ученого, посвятившего столько лет изучению знаков и символов, в нем не было ничего особо загадочного. Это так называемая древнееврейская роза, в виде которой часто отражали в старых книгах древнееврейский алфавит. Как и любой древний алфавит, он всегда значил больше, чем просто система для записи слов. Впрочем, раввинская традиция требовала хранить учение в секрете, чтобы не смущать простые умы, не поколебать веру в Бога и не дать непосвященным в руки ключ к магии, которую они могли бы использовать во зло. Основные положения доктрины, положенной в основу каббалы, изложены в книге «Сефер Иецира», написанной где-то между третьим и шестым столетиями нашей эры. По преданию, учение это было открыто праотцу Аврааму путем откровения. Учение гласит, что основой всех вещей в мире являются 22 буквы. Три из них материнские, семь – двойные, а остальные 12 – простые. Карлу не нужно было даже заглядывать в книгу, чтобы вспомнить все это. Не зря он считался крупнейшим в Германии специалистом по каббалистике. Итак, в центре розы мы видим печать Соломона, или звезду Давида. Вокруг нее – три лепестка с тремя материнскими буквами. Буква «Алеф» означает воздух, «Мем» – воду, а «Шин» – огонь. Кроме того, это можно рассматривать как годичный цикл, ибо «Алеф» символизирует одновременно весну и осень, то есть время перемен, «Мем» – зиму, а «Шин» – лето. Вокруг них расположены еще семь лепестков, на которых начертаны двойные буквы. Карл потер глаза и придвинул лампу поближе. Вот «Бет», которая означает противоположность «жизнь-смерть». А это «Тау» – «бессилие-могущество». Но кроме двух этих знаков он не смог разобрать другие символы. Они были знакомы, похожи на что-то… Часть, пожалуй, на руны, другая – все на тот же древнееврейский алфавит. Но начертания букв отличались от привычной традиции, и смысл их ускользал от ученого.
Карл вскочил и заходил по комнате. Не может быть, чтобы он не понял знаков. Впрочем, наверное, это сказывается переутомление и возраст. Невозможно удержать в памяти все. Он подошел к полке с книгами. Так, это труд по алфавиту тамплиеров. Некоторое время он сравнивал знаки. Похоже, но не то! Древнегреческий, рунический, этрусский – один за другим перебирал он древние книги и мертвые, но не исчезнувшие языки. Подошли еще пара символов из рун. Но остальные? А ведь есть еще двенадцать лепестков, и значки, начертанные на них, Карл не смог бы идентифицировать даже приблизительно. Может, это финикийский алфавит?
Виски сжало болью. Застонав, он посмотрел на часы. Три утра. Господи, нет сил идти домой, нет времени! Больше всего ему не хватает времени. Оно течет меж пальцев как песок… О, если бы это был песок! Но последние дни ему все больше кажется, что кровь его народа утекает из ран, нанесенных войной. И как ни зажимай ладонью рану, теплая кровь все равно сочится и время уходит.
Карл подошел к полке, открыл коробочку с серыми и не слишком приятно пахнущими пилюлями. Он сам изготовил это лекарство: травы и кое-какие минералы позволяли быстро восстанавливать силы, но имели весьма неприятные побочные эффекты. Карл чувствовал, что желудок болит все сильнее, он почти не мог есть, и порой душной волной накатывало ощущение, что конец близок. Но он почему-то не сильно страшился этого, словно предвидел такой исход давно. Кому, как не ему, умеющему читать знаки, знать о своем времени. Старик решительно проглотил пилюлю, запил водой и лег на жесткую кушетку, притулившуюся в углу. Пара часов, и в голове просветлеет. Он сможет работать и тогда, вероятно, сумеет опознать загадочные значки и символы, покрывающие лепестки розы.
Глава 8
Разбудил Раду стук в дверь.
– Кто? – Она переминалась босыми ногами на холодном полу и спросонья не сразу узнала голос соседа. Потом все же открыла.
Володя оглядел ее насмешливо – заспанное лицо, растрепанные светлые волосы, длинная футболка с лупоглазым котенком – и недовольно спросил:
– А вы в больницу разве не собираетесь?
– А сколько времени?
– Да уж почти десять.
– Да вы что? Я сейчас! – Рада попятилась. – Вы проходите, я быстро. Вчера никак не могла заснуть…
Бородач оглядел квартиру, увидел разгром в комнате Терезы, который Рада не успела полностью ликвидировать, заметил включенный везде свет и сообразил, что девчонка, должно быть, полночи не спала от страха и одиночества. Он смягчился и буркнул:
– Я уже позвонил в больницу, сказали, что состояние стабильное, но все же с врачом бы надо поговорить. Собирайтесь, не спешите. Я пойду чайник поставлю.
Ирада одарила его благодарной улыбкой и скрылась в ванной. Прислушиваясь к шуму воды, Владимир включил чайник и прошел в комнату Терезы. Он сразу увидел на столе ларец, открыл его и быстро перебрал содержимое. Схватил серую бархатную коробочку и поднял крышку. И едва сдержал стон разочарования, хоть и помнил: вчера Рада уже говорила ему, что коробочка пуста. Он провел пальцем по круглому следу, отпечатавшемуся на темно-вишневом бархате, вздохнул и вернул все на место.
Когда Рада вышла из ванной, умытая, причесанная и вполне проснувшаяся, на кухне ее ждал горячий чай и омлет с сыром. Они с Володей мирно позавтракали и поехали в больницу. Перед уходом девушка сунула в сумку книгу Канта.
В отделение их не пустили. Вышел врач, не вчерашний, уже заступила на дежурство другая смена. Сказал, что пока больному ничего не нужно и говорить о прогнозах рано. Второй инсульт остается реальной угрозой, да и сердце не очень, а потому записочку с пожеланиями выздоровления он передаст, а больше ничего не возьмет. Нет, нельзя фрукты. И сок не нужен. Воду негазированную только. Володя быстро извлек из сумки литровую бутыль. Врач кивнул сестре – такой же суровой на вид, как вчерашняя, та забрала воду – и сказал: