-- О, нeтъ, я понимаю... Мнe такъ нравится!..
Клервилль дeйствительно былъ въ восторгe отъ поeздки, въ которой могъ наблюдать русскую душу и русскiй разгулъ. Самый трактиръ казался ему точно вышедшимъ прямо изъ "Братьевъ Карамазовыхъ". И такъ милы были эти люди! "Она никогда не была прекраснeе, чeмъ въ эту ночь. Но какъ, гдe сказать ей?" -думалъ Клервилль. Онъ очень волновался при мысли о предстоящемъ объясненiи, объ ея отвeтe; однако, въ душe былъ увeренъ, что его предложенiе будетъ принято.
-- Мосье Клервилль, давайте помeняемся мeстами, вамъ будетъ здeсь у?д?о?б?н?e?е,-- предложила {408} Глафира Генриховна.-- Григорiй Ивановичъ, несутъ ваши папиросы. Слава Богу, вы перестанете всeмъ надоeдать...
-- Господа, кто будетъ разливать чай?
-- Глаша, вы.
-- Я не умeю и не желаю. И пить не буду.
-- Напрасно. Чай великая вещь.
Никоновъ жадно раскуривалъ папиросу.
-- Григорiй Ивановичъ, дайте и мнe,-- пропeла Сонечка.-- Я давно хочу курить.
-- Сонечка, Богъ съ вами! -- воскликнула Муся.-- Я мамe скажу.
-- А страшное честное слово? Не скажете.
Она протянула руку къ коробкe, Никоновъ ее отдернулъ. Сонечка сорвала листокъ.
-- Господа, это стихи.
-- Стихи? Прочтите.
-- Отдайте сейчасъ мой листокъ.
-- Григорiй Ивановичъ, не приставайте къ Сонечке. Сонечка, читайте.
"Въ дни безвременья, безлюдья
Трудно жить -- кругомъ обманъ.
Всeмъ стоять намъ надо грудью,
Закуривъ родной "Османъ".
-- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ",-- прочла нараспeвъ Сонечка.
Послышался смeхъ.
-- Какъ вы смeли взять мой листокъ? Ну, постойте же,-- грозилъ Сонечкe Никоновъ.
-- Mesdames, на моей коробкe еще лучше,-- сказалъ Березинъ.-- Слушайте:
"Ручеечки вспять польются,
Злое сгинетъ навсегда,
Пeсни "Пери" раздадутся,
Такъ потерпимъ, господа".
{409}
-- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ".
Смeхъ усилился. Настроенiе все поднималось.
-- Господа, ей-Богу, это лучше "Голубого фарфора"!
-- Какая дерзость! Поэтъ, пошлите секундантовъ.
-- Слышите, злое сгинетъ навсегда. Горенскiй, собственно, говорилъ то же самое.
-- Ахъ, какъ жаль, что князь съ нами не поeхалъ.
-- Господа, несутъ шампанское.
-- Несутъ, несутъ, несутъ!
-- Вотъ такъ бокалы!
-- Наливайте, Сергeй Сергeевичъ, нечего...
-- Шампанское съ чаемъ и съ баранками!
-- Я за чай.
-- А я за шампанское.
-- Кто какъ любитъ...
-- Кто любитъ тыкву, а кто...
-- Ваше здоровье, mesdames.
-- Господа, мнe ужасно весело!
-- Вивiанъ...
-- Муся...
-- Сонечка, я хочу выпить съ вами на ты.
-- Вотъ еще! И я вамъ не Сонечка, а Софья Сергeевна.
-- Сонечка Сергeевна, я хочу выпить съ вами на ты... Нeтъ? Ну, погодите же!
-- Григорiй Ивановичъ, когда вы остепенитесь? Налейте мнe еще...
-- Mesdames, я пью за русскую женщину.
-- О, да!..
-- Лучше "за того, кто "Что дeлать" писалъ"?
-- Выпила бы и за него, да я не читала "Что дeлать".
-- Позоръ!.. А я и не видeла!
-- Можно и не читамши и не видeмши. {410}
-- Мусенька, какая вы красавица. Я просто васъ обожаю,-- сказала Сонечка и, перегнувшись черезъ столъ, крeпко поцeловала Мусю.
-- Я васъ тоже очень люблю, Сонечка... Витя, отчего вы одинъ грустный?
-- Я нисколько не грустный.
-- Отчего-жъ вы, милый, все молчите? Вамъ скучно?
-- Атчиго онъ блэдный? Аттаго что бэдный...
-- Выпьемъ, молодой человeкъ, шампанскаго.
Сонечка вдругъ пронзительно запищала и метнулась къ Никонову, который вытащилъ изъ ея муфты крошечную тетрадку.
-- Не смeйте трогать!.. Сейчасъ отдайте!
-- Господа, это называется: "Книга симпатiй"!
-- Сiю минуту отдайте! С-сiю минуту!
-- Что я вижу!
-- Муся, скажите ему отдать! Сергeй Сергeевичъ...
-- Григорiй Ивановичъ, отдайте ей, она расплачется.
-- Господа, здeсь цeлая графа: "Боже, сдeлай такъ, чтобы въ меня влюбился"... Дальше слeдуютъ имена: Александръ Блокъ... Собиновъ... Юрьевъ... Не царапайтесь!
Всe хохотали. Сонечка съ бeшенствомъ вырвала книжку.
-- Сонечка, какая вы развратная!
-- Я васъ ненавижу! Это низость!
-- Я вамъ говорилъ, что отомщу. Мессалина!
-- Я съ вами больше не разговариваю!
-- Сонечка, на него сердиться нельзя. Онъ пьянъ такъ, что смотрeть гадко... Налейте мнe, еще, поэтъ.
-- Повeрьте, Сонечка, вашъ Донъ-Жуанскiй списокъ дeлаетъ вамъ честь. {411}
-- Господа, а вы знаете, что здeсь былъ убитъ Пушкинъ? -- сказалъ Березинъ.
Вдругъ наступило молчанiе.
-- Какъ? Здeсь?
-- Не здeсь-здeсь, а въ двухъ шагахъ отсюда. Съ крыльца, можетъ быть, видно то мeсто. Хотя точнаго мeста поединка никто не знаетъ, пушкинiанцы пятьдесятъ лeтъ спорятъ. Но гдe-то здeсь...
Большинство петербуржцевъ никогда не было на мeстe дуэли Пушкина. Муся полушопотомъ объяснила по англiйски Клервиллю, что сказалъ Березинъ.
-- ...Нашъ величайшiй поэтъ...
-- Да, я знаю...
Онъ дeйствительно зналъ о Пушкинe,-- видeлъ въ Москвe его памятникъ, что-то слышалъ о мрачной любовной трагедiи, о дуэли.
-- Мeсто, на которомъ былъ убитъ Пушкинъ, ничeмъ не отличается отъ мeста, на которомъ никто не былъ убитъ,-- произнесъ съ разстановкой Беневоленскiй.
-- Это очень глубокомысленное замeчанiе, сказала Муся, не вытерпeвъ. Она встала.
-- А вы знаете, господа, здeсь очень душно и керосиномъ пахнетъ... У меня немножко кружится голова.
-- У меня тоже.
-- На воздухe пройдетъ... Но поздно, друзья мои, пора и во-свояси...
-- Въ самомъ дeлe, пора, господа.. Такъ вы говорите, съ крыльца видно?
Муся открыла дверь. Пахнуло холодомъ. Березинъ подозвалъ полового. Муся вышла на крыльцо. Справа жалостно звенeлъ колокольчикъ отъeхавшей тройки. Слeва у сосeдней лавки уже вытягивалась очередь. Дальше все было занесено снeгомъ. {412}
"Нeтъ, ничего не видно... Онъ, однако, не вышелъ за мною"...-- подумала Муся. Вдругъ сзади сверкнулъ свeтъ и она, замирая, увидeла Клервилля.
-- Ахъ, вы тоже вышли, Вивiанъ? -- спросила она по англiйски.-- Нeтъ, отсюда ничего не видно... Смотрите, это очередь за хлeбомъ. Бeдные люди, въ такой холодъ! Вeрно, у васъ въ Англiи этого нeтъ?
Онъ не сводилъ съ нея глазъ.
-- Какая прекрасная ночь, правда? -- сказала она дрогнувшимъ неожиданно голосомъ.-- "Да, сейчасъ, сейчасъ все будетъ сказано",-- едва дыша, подумала Муся.
-- Я вышелъ, чтобъ остаться наединe съ вами... Мнe нужно вамъ сказать... Намъ здeсь помeшаютъ... Пройдемъ туда...
Видимо очень волнуясь, онъ взялъ ее подъ руку и пошелъ съ ней въ сторону, по переулку. Черезъ минуту онъ остановился. Снизу прiятно пахло печенымъ хлeбомъ. Было почти темно. Людей не было видно. "Неужели у мeста дуэли Пушкина?.. Это было бы такъ удивительно, память на всю жизнь... Нeтъ, это простой переулокъ.. Стыдно думать объ этомъ... Сейчасъ все будетъ кончено... Но что ему сказать?" -- пронеслось въ головe у Муси.
-- Муся, я люблю васъ... Я прошу васъ быть моей женою.
Слова его были просты и банальны,-- Муся не могла этого не замeтить, какъ взволнована она ни была, какой торжествующей музыкой ни звучали эти слова въ ея душe. "Такъ съ сотворенiя мiра дeлали предложенiе. Но теперь м?н?e!.. Сейчасъ отвeтить или подождать?.. И к?а?к?ъ сказать ему? Лишь бы не сказать плоско... И не сдeлать ошибки по англiйски..." {413}
-- Я не могу жить безъ васъ и прошу васъ стать моей женой,-- повторилъ онъ, взявъ ее за руку.-- Согласны ли вы?
-- Я не могу отказать вамъ въ такомъ пустякe.
Онъ не понялъ или не оцeнилъ ея тона, затeмъ съ усилiемъ засмeялся,-смeхъ оборвался тотчасъ.
-- Вы говорите правду?.. Вы шутите?
-- Это была бы довольно глупая шутка.
Онъ поцeловалъ ей руку, затeмъ обнялъ ее и поцeловалъ въ губы. Она чуть-чуть отбивалась. Опять, съ еще гораздо большей силой, чeмъ при ихъ телефонномъ разговорe, счастье залило душу Муси, вытeснивъ все другое. Ей стало стыдно и себя, и своихъ мадригаловъ... "Надо стать достойной его!"
Они молча пошли назадъ. Не доходя до крыльца, Муся остановилась, "Такъ нельзя войти. Всe сейчасъ догадаются по нашимъ лицамъ, ужъ Глаша, конечно... Ну, и пусть!.. Нeтъ, не надо",-- подумала она. Какъ она ни была счастлива и сердечно-расположена ко всeмъ людямъ, Муся не хотeла такъ сразу все открыть Глашe.
-- Оставьте меня, Вивiанъ... Я хочу побыть одна.
Онъ взглянулъ на нее съ испугомъ, затeмъ, повидимому, какъ-то очень сложно объяснилъ ея слова. Наклонивъ голову, онъ выпустилъ ея руку и отошелъ, взбeжалъ на крыльцо своимъ легкимъ, упругимъ шагомъ. Муся вздохнула легче. "Да, все рeшено! Неужели можетъ быть такъ хорошо?" -- книжной фразой выразила она самыя подлинныя свои чувства.-- "Онъ изумительный!.."
Теперь все было другое, дома, снeгъ, эти оборванные люди. Конецъ очереди, у фонаря, былъ отъ нея въ двухъ шагахъ. "Бeдные, бeдные {414} люди!.." Муся оставила сумку въ муфтe, да и въ сумкe почти не было денегъ,-она все раздала бы этимъ людямъ. "Нeтъ, теперь и имъ будетъ житься легче, идутъ новыя времена",-- подумала Муся, вспомнивъ рeчь Горенскаго. Она яснымъ бодрящимъ, сочувственнымъ взглядомъ обвела очередь, встрeтилась глазами съ бабой и вдругъ опустила глаза,-- такой ненавистью обжегъ ее этотъ взглядъ. Мусe стало страшно. Она быстро направилась къ крыльцу.
-- Шлюха! -- довольно громко прошипeла баба.-- ...... въ шубe...
Въ толпe засмeялись. У Муси подкосились ноги. На крыльцe сверкнулъ свeтъ, появились люди. Колокольчикъ зазвенeлъ. Тройки подъeхали къ крыльцу.
-- Мусенька, что же вы скрылись? Вотъ ваша муфта,-- сказала Сонечка.
Назадъ eхали скучно. Было холодно, но по иному, не такъ, какъ по дорогe на острова. Клервилль сeлъ во вторыя сани: повидимому, сложное объясненiе словъ Муси включало и эту деликатность, давшуюся ему нелегко. Вмeсто него, рядомъ съ Витей, на скамейку сeлъ Никоновъ. Онъ начиналъ скисать,-петербургская неврастенiя въ немъ сказалась еще сильнeе, чeмъ въ другихъ. Глафира Генриховна была крайне озабочена, даже потрясена. Она сразу все поняла. Въ томъ, что, по ея догадкамъ, произошло, она видeла завершенiе блестящей кампанiи, которую Муся мастерски провела собственными с