— Со-а. — Никита невольно дернулся, когда Ясень обратился к нему. Минуту они стояли, глядя друг на друга. — Со-лгал, — произнес Ясень уже четче, и Никита понял, что речь идет о Страннике.
Не дожидаясь ответа, Ясень кое-как запихнул арбалет обратно в переметную суму, сунул ногу в стремя и тяжело перевалился в седло. Руки в перчатках еще некоторое время перебирали повод. Ясень смотрел на Рокти, но не нашел, что сказать. Да и не смог бы, наверное, даже если бы и захотел. Чуть сдавил коленями бока Серого, посылая его вперед. Направляясь под своды леса, Серый прошел, едва не задев Рокти, и Никита увидел вдруг в ее глазах страх.
Она не поднялась, не обернулась проводить взглядом своего старого друга, друга детства. Она заплакала. Сначала слышалось только сдавленное сопение, а когда стих треск веток под копытами Серого, сопение перешло в тихие, ровные всхлипы.
Никита тряхнул головой. Понимая, что никогда не умел утешать плачущих девушек, и сейчас — не лучший случай, чтобы начать учиться, направился к Сумраку. Волчица лежала в траве, глядя желтыми глазами, и, распахнув пасть, как собака, кажется, смеялась.
— Сгинь! — бросил он зло, проходя мимо, и она послушалась вдруг, поднялась и перетекла в тень у кромки леса, разом скрывшись с глаз.
В сумках, прямо под попонами, нашлись и вяленое мясо, и хлеб, и фляги с чистой родниковой водой. Первым делом он прополоскал рот, избавляясь от тошнотворного привкуса. Приложился надолго, не спеша делать длинные, прохладные глотки, смывающие ощущение горячей крови, льющейся в глотку.
Затем он подошел к Рокти, скинул и расстелил крутку, присел на краешек, и, толкнув тихо плачущую девушку в бок, предложил:
— Поднимайся с травы — сыро и холодно. Садись сюда, ешь.
Конечно же, она его не послушалась. Он сомневался, что она вообще слышала его слова. Пришлось вставать и, подхватив ее на руки — она была удивительно маленькой и легкой — сажать на расстеленную на земле куртку. Она испугалась. Тут же перестала плакать и вытаращилась на него круглыми от страха глазами.
— Лист просил позаботиться о тебе, — сказал Никита, сунув ей в руки ломоть хлеба и кусок оленины.
— Лист? — спросила она, вытирая рукавом красный, распухший нос. — Лист слишком много о себе думает. Как и ты!
Он молчал, позволив ей срывать злость. Смотрел, как убегают через степь к полям гонимые ветром ковыльные волны. Как жарит идущее на закат солнце, как вокруг него кругами, медленно и величественно парит, покачивая крыльями, коршун. Злые слова обиженной девчонки тонули в стрекоте невидимых кузнечиков.
— Дурень! Не принимаешь наших обычаев? Так не пей кровь первой добычи! — «Ну да, конечно, мне все объяснили заранее». — А раз омочив губы, вылей остаток наземь, как велит ритуал! — «Если честно, девочка, меня достали ваши дикие нравы. — Зачем ты отдал флягу мне? Ну, кто? кто тебя надоумил только? Уж не Лист ли? — «Да, конечно. Будь ты повнимательней, маленький следопыт, поняла бы, что я лишнего раза не обернусь к Ясеню. Кому еще я мог отдать флягу?». — Триста лет... триста лет не было союзов на крови, и вот приходит какой-то чужак... — Она снова заревела, уткнулась лицом в хлеб.
— Постой, погоди. — Взяв за подбородок, он попытался заставить ее поднять голову, посмотреть ему в глаза. — Ты что хочешь сказать? — Тут только до него начало доходить. — Хочешь сказать, что Ясень взбеленился так потому, что я совершил какой-то там ваш древний ритуал... и мы теперь... вроде как обвенчаны?
Она закивала мелко и, давясь слезами, надкусила круглую булку.
— Это древний обычай, — подтвердила она, шмыгая носом. — Чтобы взять девушку в свой дом, юноша должен заплатить родителям выкуп. Но если юноша беден, или родители не хотят отдавать за него дочь, юноша может поступить иначе. Убив на охоте зверя и выпив его крови, он дает избраннице пить из того же кубка. С этого момента душа убитого зверя связывает их, и уже никто не может им помешать... — Кажется ей удалось, наконец, успокоиться, она положила мясо поверх хлеба и впилась зубами в импровизированный гамбургер.
— Но ты же могла отказаться? Не пить из фляги?
— Ага, могла бы... И отказалась бы, если бы тебя, дурака, не пожалела! — Глядя, как она давится сухим мясом, Никита протянул ей флягу с водой. Она кивнула благодарно, уселась на куртке поудобнее. — Тебе повезло бы, если бы Ясень тебя убил. Или, может, ты не боишься гнева клана? Где это видано?! Человек, претендующий на девушку ктранов! Ты жив еще только благодаря тому, что ты теперь мой муж! Никто теперь не посмеет тронуть тебя и пальцем... — Он глянул на нее с удивлением. В последних словах ему почудилось торжествующее злорадство. Видимо его новоиспеченная жена решила для себя что-то.
Рокти спешно запихнула остатки походного гамбургера в рот, проглотила, не жуя, запила водой и поднялась, отряхивая крошки с колен.
— Пошли! Иначе рискуем провести ночь по эту сторону частокола. В Торжке нет гарнизона, никто не станет отпирать засов ради нас.
Никита понял, что так и не успел толком поесть, тяжко вздохнул.
— Ну, идем же, — Рокти не услышала его вздоха, она сидела уже верхом и в нетерпении перебирала повод. Ему пришлось-таки тоже карабкаться в седло.
Всю дорогу, пока они спускались к полям по отлогим просторам степи, Рокти рассматривала плюсы и минусы своего нового положения, и, кажется, вся затея начинала ей нравиться.
— Только не думай, пожалуйста, что это что-нибудь значит. — Это предупреждение заставило его усмехнуться. Он вспомнил Юлию. Рокти была хорошенькой, Юлька была мечтой.
Воодушевленная открывающимися перспективами, Рокти строила планы, в которых возвращалась в клан торжествующая и независимая, ведя в поводу ктрана-ренегата, ктрана, покинувшего клан. Ее болтовню Никита пропускал мимо ушей. Ясень никогда не был бы счастлив с этой взбалмошной девчонкой — Странник не лгал, и Никита всем сердцем стремился в Торжок, где ему была обещана встреча. К вечеру они были уже в полях.
Пришлось сворачивать в сторону и искать обходных путей, мимо посевов. Вскоре они увидели тракт, по которому — как ни в чем не бывало — сплошным потоком текли телеги. Сперва Никита привставал на стременах, рискуя свалиться и свернуть шею — оглядывался, выискивая знакомые лица. Но обоз наверняка ушел уже далеко вперед, а по тракту, не пугаясь разбойников, шли и шли простые люди двух королевств.
На закате уходящая весна отбушевала грозой. Мощный порыв ветра разорвал тяжелую пелену густого, раскаленного воздуха, среди внезапно появившихся грузных лилово-фиолетовых туч заплясала молния, гром разразился хрипловатым смехом, и полновесные капли раскроили воздух стремительными, отвесно падающими линиями. Люди, смеясь и весело переругиваясь, спешили спрятаться от падающей с неба воды. Лишь вечно-отважные мальчишки смело смотрели в глаза беснующейся грозе. Не замечая струящейся по телу воды, они щурились на небо, стараясь проследить путь спешащих упасть капель.
Веселая, буйная, распоясавшаяся гроза кончилась так же внезапно, как и началась. Стряхивая воду с отяжелевшей куртки, Никита смотрел вперед. Где-то там его ждала девочка и надежда вернуться домой, с ней или без нее. Рокти, вдохнув полной грудью свежайший воздух, тихонько засмеялась от удовольствия.
— Хорошо? — улыбнулся он.
— Спрашиваешь! — Ответила она тем же.
Гроза смыла с души осадок печали. Дорога вновь убегала за горизонт, а лошади разбивали копытами солнце, отраженное в бесчисленных лужах. Навстречу им уже никто не попадался, а те, кто ехал с ними в одном направлении, понукали лошадей идти быстрее. Вскоре вдоль обочин, как грибы после дождя, вылупились маленькие, с бору по сосенке срубленные домики, и уже в сумерках путники увидели высокий забор из нетесанных брёвен. К частоколу тесно лепились сараюшки, и Никита решил, что спокойно живется тут на границе, если местные жители не боятся строить такие «лестницы» на свои укрепления.
Они вошли в Торжок в полной темноте.
— Есть на дороге еще кто? — Окликнули сверху.
— Пара телег следом, запирать погодите, — отозвалась Рокти.
— Погодим, — согласился невидимый часовой, и путники миновали широкие, сшитые из толстых черных брусьев, ворота.
Глава 6
На центральной площади Торжка был разбит настоящий лагерь. Дети на телегах еще дожевывали ломти черного хлеба в прикуску с огурцами и луком, а из-под телег уже доносился раскатистый храп спящих родителей. Путники едва протиснулись по узкому лабиринту проходов, оставили лошадей смотрителю в общем загоне, забрав переметные сумы с собой.
Крепкое, добротно сработанное здание таверны приветливо распахнуло тяжелую дубовую дверь. Послышался сладковатый запах дыма и острый аромат специй. Спутники нырнули в туманный сумрак, подсвеченный неровными желтоватыми огоньками масляных ламп.
В таверне было тесно. Рокти целеустремленно прошла первый зал, до отказа набитый спешащим по тракту людом. Мелкие лавочники, сгрудившись у двух сдвинутых столов, обсуждали цены на ярмарке. Кто-то спешил прямо здесь сбыть с рук свой небогатый товар, и скорее вернуться домой, не теряя времени и денег на ярмарочные развлечения и дешевые гостинцы. И хозяин таверны — невысокий, крепко сбитый мужичок с пегой бородкой — ходил от одного к другому и приценивался к продуктам. У длинной стойки сидели те, кто зашел просто смочить горло и вернуться к оставленным на улице повозкам. В углу на лавке, с головой укрывшись плащом, дремал путник слишком гордый, чтобы ночевать на улице, и слишком бедный, чтобы позволить себе комнату.
Рокти повела Никиту дальше, во второй зал, где останавливались те, кто хотел задержаться в Торжке дольше, чем на ночь.
Там было не так душно, менее дымно, и более светло. Чисто выскобленные столы радовали глаз узорчатым темно-медовым древесным рисунком. Здесь расположились торговцы побогаче, вольные охотники и лесорубы. В уголке под лестницей примостились Странник с учеником. Смуглый, черноволосый мужчина лет сорока в обычных для Странников длиннополых серых одеждах. Совсем еще маленький мальчишка болтал короткими ножками, хватался за огромную кружку обеими руками и, захлебываясь, пил голубоватое молоко. Странник улыбнулся вошедшим. На приступке у огромного, в пол комнаты камина, в чреве которого жарился на вертеле поросенок сидел брат. Голова Рокти сама дернулась в его сторону, когда охотница почуяла знакомый запах. Теперь она знала его имя: Сирроу. Она вспомнила слова, сказанные Никите: «твои братья помнят и ждут тебя в твоем логове». От звериного его обличья в нем остались только янтарно-желтые глаза да пепельный цвет длинных волос. Он кивнул ей как старой знакомой и, встав, принялся подниматься по лестнице на второй этаж, к жилым комнатам.