— Земля холодная, — пояснил Алан и, развернувшись, зашагал под стены. Никита нагнал его, пошел рядом. — Не знаю... Может и вправду закончим. — Усмехнувшись вдруг, он глянул искоса, — я трижды должен был бы донести на тебя. Предатель. Самозванец. А теперь еще и дезертир.
— Согласись, всем будет лучше, когда я уйду.
— Пожалуй.
Они шли, и мелкий гравий дорожки мягко хрустел под каблуками армейских сапог. Никита остывал понемногу. Разливавшийся по телу жар спал, он почувствовал вдруг, что утро — действительно еще раннее, холодное и сырое. Тучи бродили над городом, не спеша ни уходить, ни проливаться дождем.
— Гроза собирается, — было хорошо идти вот так, по-над крепостными стенами, не задумываясь о завтрашнем дне.
— А в море, наверное, уже буря... — Алана явно тревожило что-то. Никита невольно обернулся к заливу, хотя всё равно не смог бы увидеть его из-за крепостных стен. Ветер, вот уже несколько дней дувший с моря, был свеж, но не слишком силен. — Скоро неделя, как в портовых доках не появлялся ни один корабль, и даже старые пристани обезлюдели.
— И что?
— Буря, друг мой. Близится буря... — Алан вдруг хлопнул Никиту по спине, сменил тему. — Я сделал всё, как ты и велел. Признаться, это была неплохая мысль — свалить всё на чёрных. Наболтал, будто их полно в городе, будто они давно уже шли в Мадру по одному, по двое, выдавая себя за купцов, ремесленников и трубадуров. Каждый будет настороже. От Брониславы так и так ожидают подвоха. Никто не проникнет в кольцо замковых стен, ни под каким предлогом.
— А страт, — мысль о Клементе, рыскающем по городу, не давала покоя.
— Не беспокойся, к нему наведаются нынче же. Эту белгрскую ищейку ожидают весьма неприятные моменты, — Алан усмехнулся, посмотрел искоса, спросил: — а ему-то ты на что нужен?
— Чтоб я так знал, — солгал Никита.
Алан промолчал, явно не веря. «Он хочет использовать меня как открывашку» — подумал Никита и вместо этого снова солгал.
— Там, в О’Ктранском лесу... ну, ребята Ката продавали ему сведения о приграничных гарнизонах... — Алан молчал, ухмыляясь, — ну и давали им убежище... белгрским лазутчикам.
— Не ври, — наконец засмеялся он. — Можешь и дальше хранить свои тайны, но умоляю, не ври. — Они плавно повернули, огибая плац, Алан шагал, заправив пальцы за ремни перевязей, глядя под ноги. Слова выпечатывались четко, размеренно, в такт. — Кат. Даже Кат не мог бы пособничать Белгру, хотя, говорят, он верит в ихнего бога и боится адептов ордена пуще Сатаны. Семьсот лет — слишком малый срок, чтобы забыть, как именно «правит Бог». Здесь когда-то проходила граница. Пока Орланд не отодвинул её дальше на Север. Это люди на Юге могут не знать, что такое Белгр...
— Ну, — остановившись, Никита прищурился на бьющее прямо в глаза солнце, — положим, я и что такое Далион не знаю. А семьсот лет... за семьсот лет всё что угодно и забудется, и изменится.
Он вспыхнул вдруг, схватился за рукоять меча.
— Ты! Ты чьи слова повторяешь?! — Никита отшатнулся. Вне себя от бешенства, пунцовый и заикающийся, Алан чеканил громким шепотом, — не смей говорить так! Слышишь?! Не смей! — Никита поднял руки, защищаясь. Алан не дал перебить себя, — бумажные душонки. Ты думаешь они, знают, сидя здесь, в черте городских стен, что творится там у границы? — Ответ был вовсе ему не нужен. Никита нечаянно нажал что-то, ляпнул то, что отперло давно клокотавшее бешенство, копленную годами обиду. — Им кажется, это разумно, когда король сидит на троне марионеткой, символом власти, а страной правит кучка потомственных колдунов, возведенных кем-то по ошибке в сан. Они хотели бы, чтоб и здесь было так. Мы думали, что ушли от них тогда. Навсегда избавились, закрыв за собой все двери. Но они нашли Ключ. Чертов Ключ. — Никита вздрогнул, весь превратился в слух. Алан шептал всё быстрее и тише. — Чертов Ключ, отпирающий все двери. Они нашли его и продолжали находить снова и снова, сотни лет. Они не смогли победить нас в честной схватке и тогда сами взяли в руки то оружие, за которое проклинали когда-то — магию! Страшные вещи, Никита. Страшные вещи сотни лет творятся у Северной границы. Черные давно были бы здесь, если бы их не сдерживали ктраны.
Он замолчал, пялясь незряче под ноги. Никита стоял, боясь шелохнуться. Солнце начало припекать: высушило уже мокрую рубаху, подкольчужник, нагрело кольца кольчуги и пластины наручей. Вверху на стене переговаривались часовые. Еще выше чертили крыльями небо живущие в трещинах каменной кладки ласточки.
— Что происходит у Северной границы? — не выдержал он наконец.
— Ничего. — Алан встряхнулся, очнувшись. Улыбнулся, хотя улыбка и вышла натянутой. — Не бери в голову. Ты отдохнул?
— Да.
— Тогда продолжим. — Алан развернулся и скорым шагом пошел к тренировочной площадке.
— Алан! Алан!
— Давай-давай, поторапливайся!
Пришлось припустить бегом.
— Алан, ну мы ж договорились, вроде. — Никита спешно нахлобучивал на голову шлем. — Ну на черта мне всё это надо?
— Друг мой, ты хоть представляешь, что будет твориться в городе после того, как мы закроем дворцовые ворота?
— Нет. — Никита замер как вкопанный, — а что будет твориться в городе?
— Позволь мне просветить тебя, — приобняв за плечи, Алан потащил его дальше.
***
Свежий морской бриз нёс с собой дикую смесь ароматов. Голова кружилась от попыток разобраться в них, да еще от волн, что бежали бесконечной чередой к берегу. Рокти никогда не видела моря — так, слышала неправдоподобные байки. По сравнению с реальностью они казались ничем. Море было огромно.
Марк ушел, унеся с собой мальчишку, а Рокти осталась одна, не зная, кому и зачем нужна она в замковых стенах. Кому и зачем она вообще нужна в этом мире. Может быть ей и вправду следовало бы остаться в родном лесу — выйти замуж за Ясеня, нарожать ему детишек. Глядишь, скоро, захваченная водоворотом мелких каждодневных забот, забыла бы о своих мечтах, перестала бы подниматься на смотровые площадки дома, вглядываться в манящую даль за подернутым зеленоватой дымкой горизонтом. Всяко лучше спать в своей постели в ветвях одного дерева с тем, кто любит тебя, чем мыкаться по чужим домам обузой и помехой.
Совет... Даже телохранителя из нее не получилось — какой уж тут Совет.
Она ушла, не тронув предложенную ей конюхами койку, и всю ночь, не смокнув глаз, бродила по замку, то спускаясь в подземелья, то поднимаясь на дворцовые стены. Охотничий инстинкт помогал ей избегать нежелательных встреч с придворными и прислугой, а мимо караулов, она, снабженная бумагами, на которых стояла личная печать главнокомандующего, проходила спокойно.
Сперва она нашла Ведьму. Вернее — комнату, куда её заперли. Приложила ладонь к двери и почувствовала — Ведьма провела в ней день, но затем пропала куда-то, ушла другим, возможно потайным коридором. След, скользнувший за порог никем не охраняемой комнаты, не возвращался. Ладонь чуть повернула ручку, открывая. Дернулся в пазе, не пуская, язычок замка. Рокти выругалась тихонько. Только спокойствие Марка вселяло в нее уверенность — наверняка с Наиной всё в порядке. И она пошла дальше, пытаясь, впрочем, хоть пальцем прикоснуться к любой, попавшейся по пути, двери. Но большая часть их охранялась, прочие — были пусты и давно заброшены. Поиски превратились в бесцельное блуждание, а к рассвету — вывели её на одну из многочисленных башен дворца.
Смотровая площадка не касалась замковых стен, и потому здесь не было караула. Причуда архитектора, а может — каприз хозяев выгнали из земли тонкий стебелек башни, он поднялся, цепляясь за дворцовые стены, а потом распустился маленьким белым бутоном. Дальний коридор в старой части дворца упирался в винтовую лестницу, та взбегала круто вверх, вплоть до купола, укрывающего от непогоды небольшую смотровую площадку с кольцом каменных скамеек по периметру. Стрельчатые бойницы едва ли могли защитить стрелков. Тонкий белый камень был сплошь изрезан ажурным орнаментом. Мрамор богатой отделки алел под лучами восходящего солнца. Присев, Рокти выглянула в бойницу.
Море.
Наверняка эта башенка, а может и все крыло целиком, принадлежало когда-то женщине. Только женщина могла бы подниматься каждый день по узким ступеням винтовой лестницы, чтобы увидеть раскинувшееся внизу великолепие. Башенка, а вместе с ней и восточная стена дворца, глядели в маленький дикий сад — заброшенный, вольно цветущий. Садовые розы давно выродились в шиповник, и его сладкий аромат угадывался даже здесь, наверху. Сад, с двух сторон огражденный невысокой стеной, упирался в другое крыло замка, где близняшкой высилась точно такая же башенка, а дальше, за нею, сразу за высокими замковыми стенами разливались воды залива.
Бирюзовое у горизонта, море играло алыми отсветами — солнце еще касалось кромкой воды. Розовые барашки бежали, перекатываясь, к берегу, становясь постепенно кипенно-белыми, оттеняя сгущающуюся синеву воды. Минуту она следила непрерывный бег волн, пока не поняла, наконец, какими большими они должны быть, как велико открывшееся перед нею пространство. Она встала, высунулась из окна по пояс — навстречу морскому бризу.
Запах соли и водорослей перебил тонкие цветочные ароматы. Она закрыла глаза, вслушиваясь. Так бортник в сезон цветения поднимается в ветви дома, чтобы вдыхать разносимую ветром пыльцу и по воздушным течениям угадывать пчелиные пастбища. Почувствовав головокружение и моментальную слабость в ногах, она осела на каменную скамейку.
Словно приливом поднятое из самых глубин души приходило новое чувство. Она никогда, никогда не променяет мир — огромный, удивительный мир, полный неизведанных еще чудес — на стройные стены О’Ктранского леса.
***
Город ждал.
Праздника ли? Мастеровые спешили закончить работу в срок, стук топоров не прекращался ни днём, ни ночью. Как репетиция праздничной иллюминации на улицах горели даже те фонари, что не зажигались уже годами. Фонарщики, работы которым теперь прибавилось, выходили из своих домов на час раньше, а возвращались — на час позже. Даже простой обыватель не томился в нервном бездельи, но был занят. То подновлял фасад покосившегося домишки, то выносил проветрить залежавшиеся в сундуках наряды. Сидел тут же, сторожа от воров развешанное на веревках платье, и починял побитые молью камзолы. Сосредоточенный, глядел сурово, будто ждал чего. Праздника ли?