Из-за перегородки вышла кукла, такая же деревянная, как Гвиннеус, только человеческого обличья. Она была одета в расфуфыренный костюмчик с оборками, манжетами и большими круглыми пуговицами. Лицо куклы было выкрашено в белый цвет и имело печальное выражение. Голос ее, однако, был бодрый и энергичный, только более тонок по сравнению с Гвином; руки, ноги и голова вертелись на шарнирах, и при этом двигалась кукла весьма ловко. С собой она вынесла некое подобие дудочки, только больше, массивнее, и выкрашена она была в непривычный для подобных инструментов черный цвет. Кукла сильно дунула в отверстие, как это делают заядлые и опытные курильщики, прочищая любимую трубку. У этой гигантской дуды было слегка выщербленное, точно обкусанное, кольцо на кончике. Кукла на секунду задумалась, артистически закатила глаза и извлекла из дуды высокий и протяжный звук. Друиды молча и внимательно наблюдали за ней. Гвинпин озадаченно поерзал на лавке, переводя взгляд со сцены на друидов и обратно. Он по-прежнему совершенно не понимал смысла всего происходящего, и никто не хотел ему ничего объяснять. Он попытался ущипнуть себя за круглый бок, но крылышко бессильно скользнуло по гладкой поверхности деревянного бедра, к тому же он запоздало вспомнил, что, наверное, абсолютно не чувствует боли. Чертыхнувшись про себя, он опять уставился на сцену, внутренне морщась от заунывной мелодии, которую выводил грустный клоун.
Между тем кукла завершила музыкальные упражнения, отложила массивную дудочку и медленно обвела лукавым взором друидов. Затем быстро, на цыпочках, с деревянным дроботом кукла перебежала на край сцены и угодливо склонилась перед зрителями, одновременно сделав рукой изящный приглашающий жест. Побалансировав некоторое время на барьерчике, окаймляющем помост, кукла открыла неожиданно огромный рот с размалеванными алой краской губами. Перед своей музыкальной увертюрой клоун что-то лопотал на непонятном языке тонким дискантом, теперь же он заговорил удивительно глубоким и сочным басом, невесть откуда взявшимся в этом хилом тельце.
– Прошу простить, почтеннейшая публика, за маленькую задержку нашего представления, артисты наряжались, музыканты настраивались, да и где, если подумать, нынче начинают вовремя?! Вы, кстати, тоже хороши, могли и предупредить хотя бы за неделю, мы бы тогда хоть пару раз перелистнули репертуар, заглянули, так сказать, в текст. Но что уж теперь говорить, не ровен час, опять хлынет этот проклятый дождь, а он смывает нам весь грим. Устраивайтесь поудобнее, лавки уже просохли, и мы покажем вам наше скромное представление.
Кукла с чувством высморкалась за перегородку, повернулась, выдержав приличествующую моменту паузу. Затем шаркнула ножкой и трагическим голосом произнесла:
– Сейчас вы увидите старинную легенду северных народов об отце-короле и его двух незадачливых сыновьях, старшем и младшем. Сии достославные рыцари жили в прошлые времена, и о деяниях их ныне известно от морских скальдов, что и поныне путешествуют по холодным гремящим морям под парусами, и попутные ветра всегда дуют им в спину.
– А злодеи и колдуны найдутся? – громко выкрикнул Молчун, и Гвинпин от неожиданности так и подскочил на своей лавке. Молчун, немой, чокнутый, тихо помешанный Молчун заговорил, и никто из друидов даже бровью не повел, будто все это так и должно быть. Видимо, предстоит увидеть еще немало удивительных вещей, решил Гвин, и это странное представление – еще только начало. Гвинпин на всякий случай отодвинулся от слегка задремавшего Лисовина и приготовился смотреть во все глаза, все слушать и все запоминать.
Раздался мелодичный серебристый звон колокольцев, и на сцену из-за ширмы вышла высокая кукла в короне и мантии, изображающая, по всей видимости, короля. Она обвела всех присутствующих величественным взором и холодно взглянула на клоуна. Тот скрестил руки, отвесил зрителям торопливый поклон и семенящей походкой выбежал за перегородку. Впрочем, через минуту его физиономия опять появилась в отверстии ширмы, так как на нем, как оказалось, лежало нелегкое бремя повествователя.
– В стародавние времена, – начал он, – когда горы были еще низкие, а моря, наоборот, глубокие, в могучей стране на побережье правил достославный король, и звался он именем Хельгус.
У говорящей куклы одновременно двигались уши и брови, она периодически помаргивала одним глазом, словом, вид имела представительный.
Король на сцене, заслышав свое имя, принял героическую позу, грозно обводя царственным взором зрителей. Несмотря на то что Гвин сам принадлежал к кукольному народу, он еле удержался от крайне невежливого смеха. Плотнее захлопнув клюв, Гвинпин стал с интересом следить за представлением, решив отложить на потом все свои удивления.
Король тем временем соорудил на сцене из досок, лавок и другого подручного материала подобие трона, на который и не преминул усесться, по-прежнему бросая грозные взгляды по сторонам. Тут из-за ширмы вышли две куклы, одна в фанерном панцире, другая – в нарисованной кольчужной рубахе. Они были одинакового роста, но та, что в панцире, была пошире в плечах и с более резкими чертами лица.
– У короля Хельгуса, – продолжал рассказчик, – было два сына, Рагнар и Сигурд. Оба были славными воинами, никому не уступали ни на поле брани, ни за чашей на пиру. Рагнар был непобедимый боец и приходился Сигурду старшим братом. Сигурд же преуспел в тайных искусствах, но и меч держал как следует. Когда они были вдвоем, ни один враг не мог им противостоять.
Оба брата проиллюстрировали слова рассказчика, пофехтовав с глухим треском на широких деревянных мечах. Зрители ничем не выразили своих чувств, безучастно наблюдая за происходящим на сцене.
– Пришло время сыновьям отправляться в ратный поход. Наскучило обоим славой делиться, и решили попытать счастья порознь. Снарядили корабли, паруса широкие наладили, погрузили оружие да припасы. Все как всегда, да только на этот раз в разные стороны были повернуты головы драконов, корабли венчающие. Рагнар погрузил на корму дружину отборную из сотоварищей, в ратном деле преуспевших, числом немногую, но каждый в бою десятерых стоил добрых воинов. Все они за Рагнара горой стояли, куда он, туда и они, и добычу всегда привозили богатую.
Король на сцене приветственно помахал рукой широкоплечему в панцире, тот отсалютовал в ответ, почтительно склонив голову. Поворотившись ко второму сыну, монарх отступил на пару шагов, приложив ладонь к глазам и всем своим видом выражая недоумение.
– Доволен король преславным витязем Рагнаром, старшим сыном доблестным, в сраженьях удачливым. Но едва взглянул по другую сторону, где младший Сигурд в поход снаряжался, как вскричал в великом изумлении:
– Что затеял ты, сын мой младший, отпрыск дражайший? Или не в поход собрался ты – на прогулку праздную? Отвечай отцу, в великом он пребывает изумленье, на тебя глядючи!
И весь народ, и старший сын с дружинниками замерли в молчании, ибо у пристани легкокрылый кораблик покачивался, и парус на мачте был простой, без священных ликов чуров-охранителей. И не то бы в удивленье, да только пуста корма была на кораблике, ни матросов, ни дружинников. Одинокий стоял Сигурд у руля и улыбался отцу с братом.
Кукла в нарисованной кольчужке пустилась в пляс; дробно ботая по помосту деревянными сапожками, приседая и подскакивая, она выкрикивала что-то, беспрестанно подмигивая зрителям. Те по-прежнему не выражали ни словом, ни жестом ни одобрения, ни осуждения, что никоим образом не смущало кукол, продолжавших разыгрывать свою цветистую сагу. Крупные капли падали с зеленых прожилок кленовых листьев, между ними на сцену проливались мягкие солнечные лучи, освещая актеров и декорации.
– Улыбнулся Сигурд, младший сын, – таинственно понизив голос, поведала кукла-рассказчик, – сошел с корабля и пред отцом остановился, голову склонив, сыновний долг отдавая. Затем отверз уста и такую речь молвил, говоря слова доселе неслыханные:
– Не в гости собрался я, отец, и не на прогулку праздную. Хочу осуществить поход особенный, коий давно я уже измыслил. Сколько ни ходили мы в набеги, сколько ни рубились с братом Рагнаром по землям чужим, неприветным, глядь, а богатства не нажили. Не из последних и мы у моря обретаемся, а слухи ходят – есть земли иные, пастбища тучные, города богатые. Там, бают странники, слыханное ли дело – купцам воровать да обманывать невыгодно, сам-три возьмут честным промыслом против наших торгашей на ярманках. Хочу в эти земли отправиться, поискать берега те, что, сказывают, сокрыты от нас морем суровым. Затея моя рискованная, потому никого за собой и не позвал, сгинуть можно очень даже запросто.
– Это тебе многоумие твое нашептало дело неслыханное? – неожиданно взорвался на сцене король, отринув напрочь рассказчика. С этой минуты действие переметнулось сразу на помост, а повествователь скрылся с глаз, занавесив отверстие платочком в клеточку, с синего на зеленое.
– В наших землях, государь, «шибко грамотный» сродни ругательству повелось, о том скорблю безмерно, – сурово молвил молодой Сигурд. – Поход мой обещает трудным быть, но в случае удачи забудем прежнюю жизнь с войнами да бражничаньями, с походами до смерти да погребальными кострами до неба синего. Что до меня, то такая жизнь давно уже душу тяготит, ибо есть у меня, помимо войн да пьянствования, иные устремления.
Куклы на сцене еще некоторое время пререкались на темы извечных споров отцов и детей. Затем король, видимо, уяснил, что спорить с неразумным сыном бесполезно, да и лицо можно потерять в присутствии подданных. Уяснив же, он благословил Сигурда небрежным жестом, смахнув при этом фальшивую слезу (тут сама природа активно вмешалась в действие, пролив на короля обильный дождь с кленовых деревьев, кукла же оказалась неплохим импровизатором).
Поклонившись родителю, Сигурд забрался на свой легкокрылый кораблик – его роль играла раскрашенная доска с фанерным парусом и лошадиной языкастой головой, долженствующей по задумке неизвестного режиссера изображать огнедышащего дракона, – забрался и был таков, не забыв, впрочем, обратиться к народу с кратким словом расставания. С братом Сигурд попрощался тепло, но кратко, видно было, что между ними не было согласия по поводу раздельности маршрута. Братья разъехались, а король с несколькими куклами, усердно изображавшими блестящую свиту и почтительный народ, уселись на лавки, всем своим видом выражая покой и умиротворенное ожидание.