Сезон охоты был еще не открыт, и тем не менее он оказался неподалеку от того места, где убили Вахтанга, да еще с ружьем в руках. На грибника он был совсем не похож, а больше в эту пору в лесу было делать совершенно нечего, так что Вася вдруг запоздало испугалась.
К счастью, впереди уже виднелось поле, по которому она сюда пришла, затем луг, а там и до деревни было рукой подать. Гул железной дороги стал едва различим за оставшимися позади деревьями.
– Ну ладно, Василиса, до свидания, – попрощался Валера, и Васе почему-то стало приятно, что он запомнил ее имя. – Если еще раз окажетесь в наших лесах, то послушайтесь моего совета: пойте, да как можно громче. Поняли?
– Поняла, – засмеялась Вася. – Еще раз спасибо вам.
Вернувшись домой, она со вкусом поведала тете Ангелине о своих лесных приключениях. Квартирная хозяйка встретила ее как-то настороженно, но во время рассказа оттаяла, охала и ахала, всплескивая полными руками, смеялась, когда Вася описывала, как упала точно на грибы и землянику.
– Иди уж, отмывайся да отстирывайся, – сказала она, когда Вася закончила свой рассказ. – А в лес одна и впрямь не суйся. Места у нас глухие. Да и вообще. Окаянные места.
Василиса целый вечер думала над тем, что значат эти слова, но так ничего и не придумала. Отстирала шорты, предусмотрительно перепрятав серебряную монету, сбегала их прополоскать на речку и, чтобы хоть как-то сгладить неприятные воспоминания дня, решила затеяться с пирогами.
– Тетя Ангелина, можно я пирогов напеку? – спросила она.
– Пеки, – удивленно ответила та. – Только печь-то с утра уже остыла.
– Не беда, я протоплю, – уверенно ответила Вася. – Сейчас несколько поленьев кину и, пока топится, в магазин сбегаю, за творогом. Вы что больше любите – рогульки или открытый пирог?
– Да мне что, – медленно и как будто нехотя ответила Ангелина. – С чем напечешь, с тем и будет. Яйца вон бери свежие. Тебе бабка Наталья принесла, в благодарность.
– За козу, что ли? – Василиса засмеялась, вспомнив утреннюю дойку. – У меня сегодня весь день сплошные приключения. Что ты будешь делать!
Спустя три часа румяные горячие пироги – с творогом, с капустой, с картошкой и с яйцом, накрытые найденным в комоде чистым вафельным полотенцем, – доходили в центре стола. Рядом пыхтел обнаруженный Васей в сенях и натопленный дедовским методом медный самовар. Как все в доме Ангелины, начищен он был до блеска, даже глазам было больно смотреть в его яркие бока.
Заварив чаю с мятой и листочками смородины, гордая своими домашними умениями, Вася пригласила возившуюся в огороде хозяйку к столу.
– Вот что, девка, – решительно сказала та, откусив от пирога с творогом и вдруг отложив его в сторону. – Я недомолвок и экивоков не люблю. Поэтому спрошу сразу. Почто ты мне соврала?
– В смысле? – непонимающе посмотрела на нее Василиса и вдруг сообразила и начала краснеть, наливаясь помидорным румянцем.
– В смы-ысле, – передразнила ее Ангелина. – Ты мне что сказала? Что городская. Что в деревню в первый раз в жизни приехала. А я что вижу? Когда у картошки первый урожай, ты в курсе, печь топишь, самовар растопляешь, любо-дорого смотреть. Козу доишь. Одежду в комнате на веревке развешиваешь, как испокон веку деревенские делают. От борщевика бережешься. Баню любишь. Пироги в печи печешь. Деревенская ты девка! Навык у тебя такой, что в кровь въелся, не вытравишь. А раз так, то зачем ты мне соврала и по какой такой надобности в глушь нашу приехала?
– Правда ваша, – Василиса понурила голову, так ей было стыдно. – Сама не знаю, зачем соврала, тетя Ангелина. Я ведь действительно в деревне родилась и выросла. Только далеко отсюда, в Вологодской области. А сюда приехала, потому что тут, неподалеку от вашей деревни, друга моего убили. Не хотелось мне про это говорить. Расспросов не хотелось. Да вот все равно приходится. Правильно меня бабушка всегда учила: не умеешь врать – не берись.
– Это в лесочке пару недель назад мужика нашли, так это твой? – охнула Ангелина и приложила руки к губам. – Ну надо же! Как же, помню-помню. Как нашли его, сердешного, так милиции понаехало ужасть сколько!
– Полиция сейчас, – машинально поправила Василиса.
– Да без разницы. Три дня тут крутились, по домам ходили, как же. А потом уехали. Так и не нашли, выходит, кто его? – в ее внимательных глазах светилось горячее любопытство.
– Не нашли, – вздохнула Вася. – Я и решила приехать, посмотреть, что к чему. Понимаете, нечего ему тут было делать. Совсем нечего. Не было у него тут никаких знакомых.
– А ты уж всех его знакомых знаешь? – усомнилась Ангелина.
– Всех не всех, но мы много раз мимо вашей деревни вместе на поезде ездили, и никогда он даже полсловечком не обмолвился, что тут кто-то живет.
– А ты-то чего разузнать хочешь?
– Сама не знаю, – призналась Вася. – Но чувствую, что ответ тут искать надо.
– Эх, девка, молодая ты еще. Не понимаешь, что не каждый вопрос ответа требует, – Ангелина снова взяла пирог, откусила от него и прихлебнула успевшего остыть чаю. – От иного ответа подальше держаться надо, вот что я тебе скажу. Тогда и проживешь дольше и спокойнее.
– Тетя Ангелина, а когда полиция по домам ходила, так и не выяснили, знал кто-нибудь Вахтанга из местных или нет?
– Никто его не признал, – Ангелина снова шумно отпила чаю из чашки.
– А тут все давно живут?
– В Авдеево-то? Давно. Тут место не престижное, богатые не строятся. Как жили десятки лет назад, так свои дома по наследству детям и внукам и передали. У меня дом этот, к примеру, – родина отца. Он как на пенсию вышел, так сюда вернулся. И муж у меня из этих мест. – На этих словах Вася вздрогнула.
– Эх, девка. Жизнь штука сложная. Я тебе уже говорила. Иной грех всю жизнь отмаливать надо. Так что не суди ты меня.
– Да что вы, я и не сужу, – пробормотала Вася и, чтобы перевести разговор с неловкой темы, спросила: – А Валера местный?
– Валера??? А-а-а-а, Валера. Местный, конечно. С пятидесятых годов тут живут. Ссыльные они. Немчура – она немчура и есть. Приехали сюда из Казахстана. Бабку его звали Магда. Маленькая такая, жилистая была, глаз злой. Посмотрит, как рентгеном прошьет насквозь. И сын ее, Валеркин отец. Адольфом звали. Вся деревня над этим именем потешалась. Парня этого иначе как фашистом и не кликали. Потом он уехал куда-то, возвращался только мать проведать. Говорили, в Питер, учиться, да мне то неведомо. С женой приезжал да с ребенком. Вот с этим самым Валерой. На самом-то деле его Вальтером зовут. Валера – это так, для удобства.
– Вальтер – красивое имя, – Вася покатала его на языке, как льдинку.
– Да уж чего красивого, – Ангелина поджала тонкие губы. – Вальтер Адольфович Битнер. Язык сломаешь, пока выговоришь.
1956 год
Адольф открыл глаза. Хмурое утро вползало в комнату сквозь щели в ставнях. За те полгода, что они тут жили, он так и не мог привыкнуть к тому, что на ночь мама закрывала окно ставнями. В Казахстане было иначе. Там и зимой, и летом он просыпался и сразу видел в окно укутанные дымкой горы. Даже в жару горы были одеты в кокетливые снежные шляпки, а дымка была чем-то типа вуали, которую дамы опускали с тульи шляпы на лицо, закрывая его от нескромного взгляда.
В жизни женщин в шляпке с вуалью Адольф никогда не видел, только на картинках в книжке. Но они были так же изысканны и прекрасны, как горы, которые всегда оказывались рядом, куда бы он ни шел. Это была обязательная часть пейзажа, и, поселившись в Авдеево, Адольф в первое же утро, проснувшись, испугался, что случился апокалипсис, потому что гор в окне не увидел. Он закричал от страха и разбудил маму, а потом вспомнил, что просто он не в Казахстане, а в России.
Острое чувство потери от отсутствующих в окне гор он испытывал каждое утро недели две, а потом мать начала на ночь запирать окна деревянными ставнями, потому что иначе им по ночам били стекла. Они были чужаки, фашисты, немчура, но к этому, в отличие от того, что здесь не было гор, привыкать не требовалось. В Джамбуле, где он родился и вырос, его дразнили точно так же.
Самое первое его детское воспоминание было связано с маслом. До того, как отец собственными руками построил мазанку, в которой они жили уже только своей семьей, они обретались в бараке, в котором спали, выясняли отношения, стонали в бреду, рождались и умирали пятнадцать семей. В уголке барака, отгороженные занавеской, стояли трехэтажные нары, на которых Битнеры вместе с Адольфом занимали второй этаж. На первом этаже спала семья крымских немцев, также сосланных за пособничество врагу, – сорокалетние муж с женой и двое сыновей. Третий этаж был отдан во владение пятидесятилетней семейной пары, вечно мрачной жены и худого, сутулого, суетливого мужичонки.
Мрачная женщина работала в столовой при кожевенном заводе. И как-то принесла с работы горшочек топленого масла. С соседями по нарам супруги поделились, что было, то было, а затем задвинули горшочек под нары, в самый дальний и темный угол, чтобы не украли.
Адольфу тогда было года полтора. Уходя на работу, родители оставляли его на полу, чтобы не упал с высоченных нар. Магда стелила пуховый платок и сажала на него сынишку, а чтобы он не уполз, его за ноги привязывали веревкой к ножке трехъярусной кровати. Оставляли в досягаемости горшок и чашку с водой. Вот, пожалуй, и все.
Горшочек Адя нашел, ползая под кроватью. Открыл, ощутив божественный сладкий запах, вспомнил, как вчера перекатывал вечером во рту маленький тающий комочек, зажмурился и колупнул не очень чистым пальцем жирную, крупитчатую желтую массу.
Несмотря на совсем юный возраст, он знал, что поступает плохо, беря чужое, но остановиться не мог, азартно колупал в горшке и облизывал пальцы, по которым, как и по подбородку, стекало масло.
Вернувшиеся с работы соседи нашли его обессилевшим от еды, сладко спящим в обнимку с пустым горшком прямо под нарами. Всю ночь его рвало так, что Магда всерьез начала опасаться, что ребенок не выживет. С тех пор он никогда и ни при каких обстоятельствах не ел масла, ни сливочного, ни тем более, упаси бог, топленого.