Анна жадно впитывала все, чем с ней щедро делился большой прекрасный город. Гурам открыл для нее Кировский театр, знаменитую Мариинку, и она, замерев от восторга, посмотрела «Лебединое озеро» и «Жизель», в которых блистала Ольга Ченчикова. Он водил ее по залам Эрмитажа, свозил на закрытие фонтанов в Петергоф, катал на маленьком кораблике по каналам Ленинграда, увлекательно рассказывал о собрании картин Русского музея и после ее многочисленных просьб, брезгливо щурясь, отвел в Кунсткамеру.
У него всегда находилась для нее то шоколадная конфета «Гулливер», которые, как выяснилось, Анна очень любила, то охапка желтых лохматых осенних астр, теряющих лепестки на ветру, то маленький флакончик французских духов. Вначале Анна не удивлялась, что он тратит на нее так много времени, считая это признаком гостеприимства, очень развитого у южных народов и не растраченного в северном климате второй столицы России, однако через пару месяцев начала с легкой тревогой думать о том, как воспринимает их постоянные совместные культурные вылазки жена Гурама Нина.
– Не попадет тебе, что ты со мной? – как-то спросила Анна, заглядывая Гураму в черные, горящие, беспокойные глаза. У такого добродушного толстяка, как он, не могло быть таких глаз – мятежника и бунтовщика, но в глазах Гурама горел именно такой, мятежный огонь. Появился он недавно, и Анну это пугало.
– Не попадет, – он успокаивающе погладил ее по руке. – В доме мужчина хозяин. Он решает, куда ходить и что делать. Моя Нина это понимает и лишних вопросов не задает. А если задаст, – голос его вдруг стал резким и отрывистым, мохнатые брови сошлись на кустистой переносице, – то пусть пеняет на себя.
– Гура, я не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились. Я уже пообвыклась немного, на ленинградских улицах не плутаю, могу и сама в театры и на выставки ходить. Или с девчонками с курса.
– То есть ты меня только как провожатого воспринимаешь? – горько сказал Гурам. – Я тебе что, экскурсовод?
– А кто ты мне? – в свою очередь, удивилась Анна. Несмотря на маленький рост, тоненькую фигурку и огромные глаза, делающие ее похожей на беззащитного олененка, в нужные моменты она могла говорить достаточно резко. – Ты мне друг, сын друга моего отца, приютившего меня в Ленинграде. Гурам, иначе ведь и быть не может, ты что, не понимаешь?
– Нет, не понимаю! – он развернулся к ней лицом на мокрой, залитой октябрьским дождем улице. – Почему я не могу быть для тебя чем-то большим, чем друг? Я тебе не нравлюсь?
– Потому что ты женатый человек, потому что у тебя семья, маленький сын, и я никогда не смогу через это переступить. Ты мне нравишься, Гура, – чтобы его не обидеть, она решила слегка покривить душой, ее маленькая ложь все равно ничего не меняла, – но у тебя есть семья, и этим все сказано.
– Какая ты, – в октябрьском сумраке его глаза горели ярче, чем обычно, – ты необыкновенная, Анна! Я никогда не встречал такой девушки, как ты!
В полном молчании они дошли до ее дома. Неловкость, вызванная этим разговором, некоторое время держалась, но больше они к нему не возвращались. Гурам по-прежнему иногда приглашал ее в театр или на выставку, но встречи эти стали реже и не выходили за рамки приличий. Постепенно Анна успокоилась.
– Где ты будешь встречать Новый год? – спросил ее Гурам в середине декабря.
– Не знаю, – Анна пожала плечами. – Думала к маме уехать, но у нас на третье января экзамен по химии назначили, так что не успею вернуться. Думаю, посидим с дядей Анзором перед телевизором.
– А поехали со мной на дачу к одному художнику! – неожиданно предложил Гурам и, заметив ее нетерпеливое движение тонким плечиком, поспешил уточнить: – И Нина поедет, отец согласился с Бубой посидеть, там прекрасная компания собирается, интересная, веселая, художники, преподаватели университета. Ты не думай, весело будет. На машине моей поедем, там Новый год встретим, первого выспимся, баню натопим, а второго утром – домой, успеешь к экзамену подготовиться, не сомневайся!
Предложение выглядело заманчиво. Отмечать Новый год в компании с сентиментальным Анзором, да еще и с капризным, крайне избалованным Бубой ей не хотелось. Сокурсницы ее слегка сторонились. Для коренных ленинградок она была чужая, а иногородние за первые месяцы учебы уже сплотились в общежитии, разбились на парочки и компашки. Анна не тяготилась своим одиночеством, поскольку вообще была человеком довольно замкнутым и не склонным к веселью, однако Новый год все-таки подразумевал хотя бы какой-то праздник.
– Конечно, поезжай, – сказал ей Анзор, когда она с ним посоветовалась. – Что тебе с нами сидеть, со старым да с малым? Поезжай, дочка. Гура присмотрит, чтобы тебя никто не обидел.
Так и вышло, что утром 31 декабря Гурам заехал за ней на своей машине. На переднем месте сидела Нина, и Анна окончательно успокоилась. Ехать было недалеко, километров сорок. На даче – в деревянном домике с жарко натопленной печкой – они оказались уже к обеду, наскоро перекусили макаронами с тушенкой, захваченными с собой предусмотрительной Ниной, после чего занялись приготовлениями новогоднего ужина.
На кухне от Анны толку не было никакого. Там распоряжалась Нина, под присмотром которой раскатывались тонкие хачапури, резалась курица и толклись грецкие орехи. Во дворе мужчины наряжали огромную елку, Анна робко предложила свою помощь им, но они лишь отмахнулись, пробегая мимо нее к лавке, на которой стояла коробка с игрушками, и к столику с быстро пустеющей бутылкой коньяка.
От шума и сутолоки у Анны заболела голова. Обреченно думая о том, что все-таки она совершенно не компанейский человек, она вышла за калитку и побрела вдоль поселковой улицы, рассматривая стоящие за заборами дома, резные дымники на печных трубах, деревья, жалобно протягивающие ей не выдерживающие тяжести снега ветви, и окна, в которых где-то горел свет, а где-то было темно.
– Здравствуйте, – вдруг услышала она и остановилась. Навстречу ей двигался какой-то человек с непокрытой, несмотря на мороз, головой. На его белокурых кудрях, красивыми кольцами ниспадающих на длинную, мощную шею, лежали снежинки, как и на аккуратной, тщательно подстриженной бороде.
«В белом венчике из роз впереди Иисус Христос», – не совсем к месту ей вспомнился Блок, и Анна решила, что это оттого, что она никогда раньше не видела бородатых мужчин.
– Здравствуйте, – вежливо ответила она.
Так в ее жизнь вошел Адольф Битнер.
Наши дни
Километрах в десяти от Авдеево, в излучине, река разделялась на два рукава, между которыми образовывался довольно большой остров, практически полностью затапливаемый в разлив, но вполне обитаемый в другое время года.
Добраться до него можно было только на лодке, поэтому островок лишь изредка служил прибежищем для авдеевской детворы, неохотно отпускаемой родителями на столь большое расстояние, тем более с ночевкой.
Места здесь были глухие, встречающиеся по берегам другие деревни – заброшенными и нежилыми, поэтому большей частью островок, заросший типичной для заливного луга растительностью, оставался безлюден и пустынен. Несколько лет назад Вальтер, с детства любивший это место, выкупил землю здесь в собственность, поставив в самой высокой точке избушку не избушку, шалаш не шалаш, но довольно прочное строение с камышовой крышей, под которой можно было спрятаться, чтобы переждать непогоду.
Бывал он здесь нечасто, пару раз за лето да иногда осенью. Здесь думалось лучше, чем где бы то ни было, поэтому он мог часами смотреть на безмятежную воду, периодически закидывая спиннинг. Рыбу он жарил на углях, завернув ее в фольгу. А еще в большом закопченном котелке варил раков, которые без счета водились на мелководье.
На остров Вальтер Битнер и привез Василису Истомину. Она только заикнулась о том, что хочет наловить раков, как он тут же и пригласил ее сделать это в его тайном убежище. Предложение выглядело заманчиво. Ходить в ночное Вася обожала с детства. Белая ночь, костер, разведенный на берегу реки, картошка в углях, красные раки-кардиналы в котелке с кипящей речной водой, звезды на не смыкающем глаз небе, неспешное течение воды и столь же неспешное течение жизни, останавливающей в такие минуты свой хаотичный бег. Впрочем, о беге времени Вася в детстве не думала.
Поездка полностью оправдала ее ожидания. Сначала они плыли на добротной надувной лодке, легко поддающейся сильным рывкам весел вначале и ровному стрекоту мотора, когда они немного отошли от Авдеево. Затем Василиса с интересом разглядывала берега, открывающиеся ее взору. Места здесь были настолько глухие, что по дороге они не увидели ни одного человека.
Затем, в излучине, река повернула и тут же распалась, разделилась на два протока, один пошире, другой поуже, похожих на жирафиху и ее детеныша, грациозно вытянувших шеи и тревожно следящих друг за другом в вынужденной разлуке. Чуть впереди длинные шеи сплетались вновь, однако дотуда Вальтер и Василиса не доехали. Уверенно направив лодку в более тонкую протоку, Вальтер пришвартовался примерно в середине небольшого островка, в центре которого стояла небольшая избушка.
«Была у зайчика избушка, и не простая, а лубяная», – почему-то вспомнилось Васе. Она легко выпрыгнула из лодки, потянулась и замерла в восторге, ощутив смесь запаха речной свежести и аромата цветущего лугового разнотравья. Это место дышало покоем, и от этого было как-то особенно легко и радостно. Словно все горести и печали последних недель остались далеко позади. Вася знала, что ощущение обманчиво, но легко отдавалась сейчас на волю опутавшего ее морока.
– Здорово здесь! – искренне сказала она. – Скажи, что нужно делать, может, картошку почистить?
– Давай, – Вальтер вытащил лодку на берег, привязал к вбитому колышку, легко покидал на песок спрятанные под лавкой на корме спальники, две удочки, рюкзак и пакеты с продовольствием. – Я сейчас ершей наловлю. Мы их зажарим и будем как семечки грызть. Вкусно-о-о. А ты пока чисти и вари картошку. Пообедаем, а ближе к вечеру будем ловить раков на ужин. Обещаю увлекательную охоту.