Картошка оказалась рассыпчатой, ерши – удивительно вкусными, помидоры – сладкими. Блестела крупная морская соль, вызывая у огурцов непрошеные слезы. В большой пластмассовой бутыли шипел домашний квас. С утра Василиса напекла домашних рогулек с творогом, чем вызвала скупое одобрение Ангелины. Вальтер рогульки тоже похвалил, и это вдруг сильно обрадовало Василису.
Помыв после обеда в реке посуду, она притащила отыскавшийся в вещах Вальтера складной стул и стала наблюдать за Битнером, деловито устанавливающим сетку, чтобы перегородить относительно неширокую протоку. В высоких броднях и резиновых штанах на лямках, он бесстрашно заходил почти по шею в темную, непрозрачную речную воду. Следя за его размеренными неторопливыми действиями, Василиса вдруг почувствовала, что ее клонит в сон. Сытный обед и свежий воздух сделали свое дело.
– Там в избушке спальник уже расстелен, – негромко крикнул Вальтер, заметив ее разморенный вид. – Поспи, пока я тут управляюсь. Лучше вечером попозже посидеть, тут такая красота, когда звезды на небе.
Проснувшись, Вася обнаружила, что спала почти четыре часа. Часы, а в избушке, к ее немалому изумлению, обнаружились допотопные ходики, уже показывали восьмой час вечера. Снаружи не доносилось ни звука. Немного пристыженная, Василиса выбралась наружу и замерла от открывшейся ее глазам картины.
Вальтер Битнер плыл по реке. Ритмично поворачивалась мощная шея, ровные крупные гребки толкали вперед его тело, на котором блестели капли, отражающие неяркое, вечернее уже солнце. Он был похож на большого дельфина, выныривающего из воды, показывающего свои гладкие, вздымающиеся в размеренном дыхании бока и снова уходящего под воду, которая явно принимала его за своего.
Вася судорожно сглотнула. Ее новый знакомый не делал ничего вызывающего или нескромного. Он просто купался, но это было настолько красиво и чувственно, что впервые за несколько лет Василиса ощутила некоторое томление внизу живота.
Вообще-то к сексу она относилась спокойно. Нет – и не надо. Год назад бабушка, в разговоре с которой Вася позволила себе удивиться данному обстоятельству, спокойно заметила, что в ее холодности нет ничего необычного.
– А вся порода наша такая. И я, и Аня, и ты, видать, в нас пошла. Нам для того, чтобы загореться, любить надо. А без любви только дым один, а ровного огня все равно из нас не высечь.
Сейчас Вася будто слышала тоненькое шипение подожженного бикфордова шнура. Незаметная глазу искра побежала по ее венам, но потухнет ли она от нечаянного ветерка или взорвется, разметав все вокруг, на этот вопрос пока ответа не было.
– Искупайся! – услышала она и снова перевела дыхание. Вальтер уже вышел из воды и, накинув на голову большое полотенце, извлеченное из недр все того же рюкзака, вытирался. Голос его из-под махровой ткани звучал приглушенно. – Вода – как парное молоко. Освежишься после сна, а то вечером спать не полезно. Голова заболит. Я уж разбудить тебя хотел, но ты так сладко посапывала, что не решился. Иди, искупнись.
Мысль о том, что он заходил в домик и смотрел на нее, спящую, тоже волновала. Василиса вдруг рассердилась на себя за подобные глупости, рывком стащила через голову сарафан и решительно пошла в теплую, ласково принимающую ее воду, благо, собираясь на остров, надела купальник еще дома.
Вальтер, прищурившись, смотрел ей вслед. У нее была ладная фигурка – тоненькая, но не худая, с достаточно крепкой попкой, упругой грудью размера эдак второго, тонкая длинная шея с трогательно спускающимися по ней завитками стриженых русых волос. Он не любил женские стрижки, ему всегда нравилось, когда волосы были длинными, тяжелыми, спускающимися ниже выступающих острых лопаток, но ей, он не мог этого не признать, стрижка шла, делая образ совершенным и законченным. Она была независимая, самостоятельная, выросшая в деревне девчонка, но при этом очень женственная и элегантная, с присущей очень немногим врожденной утонченностью не только черт, но и движений.
Глядя, как она идет к воде, аккуратно пробует ее ногой, не торопясь и не жеманясь, входит в реку, скрывается в ней по талию, ложится на воду и плывет, делая аккуратные взмахи и не поднимая брызг, он испытал эстетическое удовольствие, тут же перешедшее в непроизвольное желание. Он крякнул, вспомнив, что однажды уже видел ее купающейся. Она была похожа на русалку, чувствующую себя в своей стихии и ничуть не боящуюся воды. Внучка Василия Истомина действительно хорошо плавала, и Вальтеру отчего-то было приятно, что в копилке ее умений есть и это, в общем-то, привычное для деревенского человека.
Вдоволь наплававшись, Василиса переоделась в домике, натянула джинсы, закатала их к коленкам, и они быстро наловили целую гору раков, смеясь и отчаянно соревнуясь между собой.
Вечерело. Мягкий туман поднимался над рекой, отдающей накопленное за день тепло. Туман стелился вдоль берега, укутывая ноги. Василиса стала еще больше похожа на речную русалку. Было в ней что-то еще, неуловимое, вызывающее в памяти смутные воспоминания, но, как ни силился Вальтер, так и не мог поймать ускользающую мысль, кого же именно она ему напоминает.
Булькала вода в котелке, отчаянно краснели раки. Вальтер достал из реки отправленные туда охлаждаться бутылки с пивом.
– Я не пью пиво, – отчего-то виновато сообщила Василиса.
– Почему?
– Не люблю.
– Это хорошее пиво, – засмеялся он. – Нефильтрованное пшеничное. С раками – самое то. Попробуй, тебе понравится.
Ей действительно понравилось, и она с удивлением подумала, почему же не пила пиво раньше, а потом вспомнила. Вахтанг, как истинный грузин, признавал только красное вино, ну и чачу, конечно. А дома она всегда пила наливки, которые мастерски делала бабушка Маша. Некому было приучать ее к пиву, вот она и не привыкла.
Постепенно вступала в свои права ночь. Теплая и светлая, какой и положено быть ночи в конце июня. Раки были давно съедены, пиво выпито, но идти спать отчего-то не хотелось. Как и разговаривать. Василиса и Вальтер молча и расслабленно сидели на берегу и смотрели, как вдалеке, где сплетались в поцелуе жирафьи шеи проток, жадно пьет воду уставшее за день солнце.
Василиса пристально смотрела туда, вдаль, будто пыталась помочь солнцу утолить неизбывную жажду. Она выглядела такой же светлой, ясной, тихой и прозрачной, как обнимающая их за плечи ночь, и Вальтер вдруг понял, на кого она похожа.
– Знаешь, кто ты? – спросил он хрипло. – Ты родная сестра белой ночи.
– Кто? – изумленно спросила она и тут же вспомнила – «Туман баюкала вода и надвигались ваши очи, которых нет смелей и кротче. Сестра родная белой ночи, благодарю вас навсегда», – по памяти процитировала она. – Это Евтушенко, отличное стихотворение. Особенно когда на музыку положено и Сергей Никитин поет.
– Да, – он радостно улыбнулся от того, что они говорили на одном языке. – Я, когда впервые услышал эту песню, все думал, что он имел в виду, говоря, что девушка похожа на белую ночь, а сегодня, глядя на тебя, понял.
– Поздно уже, – тихо сказала она. – Я пошла в избушку, ладно? А ты залей костер и приходи. Хорошо?
– Приду, – пообещал он, волнуясь.
Почему-то его страшило то, что должно было произойти между ними. Он нарочито медленно и тщательно закопал рачьи панцири в землю, собрал в пакет накопившийся за день мусор и отнес его в лодку, вымыл в реке котелок и нехитрую посуду. Когда поводов задерживаться не осталось, он подошел к домику, прислушался к царящей там тишине, которую можно было резать ножом, как масло, отворил скрипнувшую дверь и шагнул внутрь, оставив снаружи все свое волнение.
«Тень белая ко мне шагнула, как будто ходики шатнуло», – вспомнил он, обнимая тонкую, девичью совсем спину Василисы, склоняя свое лицо к ее губам, растворяясь в ее ответном поцелуе и тут же теряя всяческую способность соображать. «Незаслуженный мой случай», – успело мелькнуть в его сознании, и он надолго провалился в бессознательную пучину всеобъемлющего и ничем не омраченного счастья.
То, что происходит с каждым из нас, уже когда-то происходило с кем-то другим.
Неопровержимым доказательством этого являются стихи и песни, сложенные кем-то другим, не нами.
Сознайтесь, у каждого из нас было такое: увидишь в Интернете новое стихотворение или услышишь вдруг по радио незнакомую до этого песню, и сердце останавливается, пропуская удар, а то и два, а потом начинает бешено стучать, словно нагоняя пропущенное. А мы стоим, пытаясь унять трепыхание в собственной груди и осознавая, как же так случилось, что это стихотворение или эта песня написаны про нас.
Любая песня для кого-то – целый жизненный этап, оставленный позади или переживаемый сейчас. «Она делает вид, что смеется, я стараюсь не думать о ней»… «Ты – мой дом, мой очаг, мой костер в лесу дремучем»… «Рядом с тобой мир зеленее, рядом с тобой солнце теплее»… «Кто крыльев лишился – боится влюбляться, но должен над страхом потери подняться»… Ну вы поняли, о чем я.
У поэтов прослойка между душой и окружающим миром гораздо тоньше, чем у простых смертных, и именно поэтому они могут облекать в красивые и проникновенные слова то, что мы чувствуем, чем болеем, от чего мучаемся, но что не можем сформулировать так красиво.
Именно поэтому в минуты счастья и особенно в минуты грусти мы слушаем чужие песни, точно передающие наше настроение. А от того, что кто-то когда-то это уже переживал, становится чуть легче. Правда ведь?
Глава 12. Рай в шалаше
Мужчина, воплощающий в себе все лучшие качества, – сущее наказание.
1984
Счастье было таким густым, что его можно было резать ножом. По крайней мере, так казалось Анне. Она была все время счастлива. И когда по утрам умывалась в маленькой ванной комнатке, галантно пропускаемая вперед Анзором, и когда бежала в институт на экзамены, которые сдавала на одни пятерки, и когда до ночи сидела в библиотеке, конспектируя труды Маркса и Ленина, и уж тем более когда по вечерам бегала на свидания с Адольфом.