– Из-за прошлого не убивают, какое бы страшное оно ни было, – задумчиво сказала Волохова. – Прошлое всегда неразрывно связано с настоящим. Просто люди со временем не меняются. Коли раньше был подлецом и мерзавцем, то и сейчас не перевоспитаешься ни за какие коврижки. Давайте хоть чаю вам налью, что уж совсем-то посуху разговаривать, тем более что разговор будет длинный.
Вскипятив электрический чайник, расписанный под хохлому, Наталья налила чаю, разложила по розеткам дивно пахнущее летом и солнцем земляничное варенье, достала магазинную сладкую сдобу, налила вазочку меду и приготовилась рассказывать.
По поводу ареста и ссылки доктора Истомина Игнат Волохов переживал страшно. За войну и послевоенные годы не было у него человека ближе и роднее. Именно Истомин благословил Игната на женитьбу, именно он был рядом, когда у Волоховых сразу после рождения умер первенец, именно он выбил им комнату в большой квартире на Лиговке, добился, чтобы Игната назначили старшим медбратом в отделении, выписывал для него премии, да и вообще всячески помогал, заменив ему отца, хоть и сам был ненамного старше.
Несколько лет после ссылки Истомина Волохов пытался раздобыть адрес опального доктора. Получилось это не сразу. Лишь в пятьдесят пятом году, уже после приезда Битнеров и рождения дочери Наташи, он разузнал, что живет Истомин в селе Константиновское Вологодской области, и сразу написал ему письмо.
Письмо то осталось без ответа, так же как и десятки других, посланных по тому же адресу и вернувшихся обратно даже не распечатанными. Игнат долго гадал, что же случилось с доктором Истоминым. Переехал? Умер? Но затем встретил в Александровской больнице какого-то вологодского врача, прибывшего на курсы повышения квалификации, и узнал, что нет, Василий Николаевич до сих пор практикует в Константиновском и славится своими золотыми руками на всю округу.
Почему-то старый друг не хотел отвечать на его письма. Чтобы понять, что же произошло, в шестидесятом году Игнат сел на поезд и отправился на Вологодчину, чтобы повидать Истомина. Обратно он вернулся спустя два дня, мрачный и расстроенный донельзя. Жена выяснила, что доктор его даже на порог не пустил, назвав стукачом и доносчиком.
С трудом Игнату удалось понять, что именно его Истомин обвиняет в истории с портретом Сталина. Расстроился Волохов так, что три ночи в прямом смысле не спал. Он никак не мог взять в толк, почему Василий, ради которого он, не задумываясь, отдал бы жизнь, мог поверить, что верный Игнат его предал.
Он и так, и сяк крутил в голове события семилетней давности, но действительно по всему выходило, что в момент злосчастной уборки не было в кабинете никого, кроме Василия и Игната. Никто не мог видеть, как газета с портретом Сталина была смята и выброшена в мусорное ведро, а значит, никто, кроме Игната, и не мог быть виноват в доносе.
– Отец тогда чуть с ума не сошел, – рассказывала Наталья Игнатьевна. – Он точно знал, что не предавал, но кто тогда мог это сделать?
Спустя три дня Волохов вспомнил, что в тот день уборку в кабинете делала Клавка, его коллега и соседка по квартире. Она и выносила мусорное ведро, в котором валялась скомканная газета.
Клавка с десятилетней дочкой по-прежнему жила в той же коммуналке, что и Волоховы. Несмотря на поздний час, взбешенный Игнат ворвался к ней в комнату, против обыкновения забыв даже постучать.
– Ты чего? Белены объелся? – спокойно спросила Клавка, не вставая из-за стола, за которым что-то неаккуратно ела. Ее дочь у окна делала уроки, как успел заметить Игнат, решала примеры по математике, прилежно водя пером по бумаге.
– Клавдия! – Игнат тяжело дышал. – Скажи мне, Клавдия, это ты на Истомина донесла? Ну, тогда, когда он газету выбросил.
– Что это тебя торкнуло спустя семь лет? – поинтересовалась Клавка. Она пальцами разрывала куски жирной селедки, и эта картина – толстые, сосискообразные пальцы в перстнях из дутого золота, по которым стекает масло, – вызвала у него острый приступ тошноты. Он даже испугался, что его вырвет прямо здесь и будет стыдно перед этой толстой неопрятной бабой в химических кудряшках. И перед девочкой ее будет стыдно тоже.
– Да только сейчас сообразил, что кроме тебя и меня никто про эту газету не знал. Я донос точно не писал, хоть Василий Николаевич и считает иначе, значит, ты. Больше некому. Так писала или нет?
– А если и писала, – Клавка смачно облизала пальцы и рыгнула. Тяжелый селедочный дух поплыл по комнате. – Что ж с того? Я, может, только рада была, что его сослали наконец подальше с глаз моих. Ишь, коренной петербуржец, белая кость, доктор хренов, всегда на нас как на грязь под ногами смотрел. А вот, выкуси! – Она сложила масленые пальцы в дулю и сунула ее чуть ли не под нос Игнату. Тот невольно отшатнулся.
– Клавка, ну что ты врешь? – прошептал он, оглушенный известием, что именно Клавка стала причиной истоминских бед. – Да лучше и добрее человека, чем Василий Николаевич, и на свете-то не существовало никогда.
– Да ну? – Клавка недобро прищурилась. – А кто меня премии лишил и уволить грозился? Так орал на меня тогда, я думала, все больные в курсе будут. Опозорил меня перед всем светом.
– Клавдия, так ты ж больную без присмотра бросила. Она у тебя чуть не умерла от открывшегося кровотечения. Ты ж с дежурства ушла в подвал к истопнику. Ты спасибо должна была сказать, что тебя не уволили. Подумаешь, премия… А ты отомстила в ответ, да еще так гадко! Ты ж Истомину жизнь сломала! Врач от бога в глуши деревенской пропадает. Скольким бы людям он здесь жизнь спас…
– Поду-умаешь! Врач он от бога. Такой же, как и все. Только мнил о себе чересчур много. Вот я его и приземлила. Чтоб от простого народа не отрывался. Самое место ему в глуши. Я там полжизни провела и не померла. Ты тоже деревенский. И в деревне люди живут. Их тоже лечить надо, так что все по справедливости.
– Господи, какая же ты сволочь, Клавка! – сдавленным голосом сказал Игнат. Перед глазами его стояла кровавая пелена, в которой плыла комната с покосившимся шкафом и треснутым трюмо, девочка, сидящая в углу и не обращающая на мать и соседа ни малейшего внимания, плоское, как блин, лицо Клавки с ярко-красными накрашенными губами. Растекшаяся от селедочного жира помада въелась в трещинки вокруг рта, превратив лицо в какую-то жуткую гротескную маску. – А он считает, что это я на него донес. Вот что, пиши бумагу, что это ты. Я ему ее в письме отправлю. Чтобы не считал меня подлецом. Меня, который с ним всю войну… – голос Волохова дрогнул.
– И не подумаю даже, – Клавка фыркнула. – Мне еще и лучше, что он на меня не думает. А тебе так и надо. Что, обиделся на тебя твой кумир? Думаешь, я не помню, как ты ему все время зад целовал? Василь Николаич то, Василь Николаевич это, – насмешливо передразнила она.
Потом Игнат и сам не помнил, как сжался кулак, как тяжелый удар обрушился на Клавкину голову. Вскрикнув, она упала.
– Ты же знаешь, что было дальше, – медленно сказала Наталья Волохова Вальтеру, – что ж сам девочке не рассказал?
– Да она не спрашивала, – Битнер пожал плечами. – В общем, Клавка тогда с сотрясением мозга попала в больницу. Завели против Игната уголовное дело. Как его жена ни упрашивала, чтобы Клавка забрала заявление, та отказывалась. Волохова осудили. Дали три года. А жену его вместе с дочкой, – он покосился на Наталью Игнатьевну, – тут же выписали из квартиры на Лиговке. Жилье-то было служебное, а в Александровской больнице Волохов больше не работал. Так что его семья была вынуждена вернуться сюда, в Авдеево, к родителям Игната.
– Да, мне пять лет было, – покивала головой Наталья Волохова. – Я здесь в школу пошла. Здесь нас с мамой и застало известие, что отец на зоне умер от воспаления легких. В первую же зиму. А Истомину он о том, что не виноват в доносе, так и не написал. Стыдно было, что осужден за то, что женщину ударил. Так что ваш дед, Василиса, до конца своих дней был убежден, что Игнат Волохов его предал. А на самом деле это было совсем не так.
– Наталья Игнатьевна, – Василиса молитвенно сложила руки, – скажите, вы знаете, зачем и к кому приезжал в Авдеево Вахтанг? Мог он хотеть с вами встретиться?
– Думаю, нет, – пожилая женщина потерла рукой лоб. – Мы никогда в жизни не пересекались. Папа знал, что у Василия Николаевича есть друг Анзор Багратишвили, а у того сын Гурам. Он вообще все про Истомина знал, до мельчайших подробностей. Но после пятьдесят третьего года они не виделись, а в шестидесятом отца не стало, а ни я, ни мама никого из них никогда не видели. В Авдеево с Битнерами общались, – она слабо улыбнулась Вальтеру, – потому что отец их сюда отправил, а бабушка с дедом помогали, как могли. Ну и тетя Магда маму очень поддерживала, когда отец умер. А с Адольфом я дружила. Он меня, сикалявку, никогда в обиду никому не давал. Все знали, что если меня тронешь, то Адя жару задаст. Когда он в Питер переехал, ух я и плакала!
– Получается, Вахтанг мог приехать только к Вальтеру, – заключила Василиса.
– Вася, я его не видел, – мягко сказал тот. – В тот день, когда убили Вахтанга, меня и в стране-то не было.
– А где ты был? – недоверчиво спросила Василиса.
– В Германии. У меня же российско-немецкая фирма, поэтому я часто летаю по делам в Дюссельдорф. Хочешь, могу паспорт показать. С отметками на таможне. Я вернулся в Питер в тот день, когда ты нашла тело. К тому времени Вахтанг был уже давно мертв. Он мог ехать ко мне, хоть я и не знаю зачем. Но встретился с ним кто-то другой. И этот другой и стал его убийцей.
– Но как же нам узнать, кто это был?! – закричала Вася.
– Не надо вам это узнавать, – Волохова тяжело поднялась со стула и поставила подогревать остывший уже чайник. – Поверь мне, девочка моя, попытки самостоятельно расследовать преступление всегда кончаются новым преступлением. Следствие идет? Идет. Вот пусть они и разбираются. А ты не лезь в это дело. И ты, Валера, тоже. Не к добру это все, слышите?
Она в упор посмотрела на Василису, и под ее тяжелым немигающим взглядом той вдруг стало страшно. Так страшно, что даже руки заледенели.