— Не бери в голову, мама. Это пустяк.
И может быть, так и было. Здесь было так мало приспешников леди Косгроув. Она не станет продолжать свою игру без благодарной аудитории, не так ли?
— Да, — сказала леди Косгроув, — но посмотри — вот еще одна старая знакомая. Леди Элейн? Как поживаете?
Элейн не могла проигнорировать столь прямой вопрос. Она так крепко зафиксировала улыбку на лице, что у нее заболели щеки.
— Леди Косгроув, — любезно начала она. А затем ее взгляд переместился за спину женщины. Ее руки похолодели. Она остановилась на середине приветствия, чувствуя себя так, словно ее только что ударили. Всего на секунду ее дружелюбное выражение исчезло, и ухмылка леди Косгроув расширилась до акульих размеров.
Но Элейн не могла заставить себя излучать безмятежное безразличие. Не теперь.
Она попала в кошмарный сон: из тех, в которых она входит в бальный зал, одетая только в панталоны. У нее уже были такие сны раньше. Вскоре все начинают смеяться над ней. И когда все поворачиваются, у всех людей, которые показывают на нее пальцем и насмехаются, бывает одно и то же лицо: тысяча воплощений Эвана Карлтона — ныне графа Уэстфелда.
Она всегда просыпалась от этих снов в холодном поту. Ей удавалось заснуть, только повторяя про себя, что он уехал, он ушел, его больше нет, и она никогда больше его не увидит.
Но этот ужасный сон был реальностью. Он вернулся.
Он был старше. И крупнее, его плечи шире, его сюртук не мог скрыть рельефа мышц, как у чернорабочего. В прошлом, когда он мучил ее, он был почти тощим. Маленькие морщинки появились в уголках его глаз, и он был одет в строгие коричневые тона. Его волосы больше не были уложены в том модной, гладкой прическе, которую она помнила. Вместо этого его темно-золотые волосы падали ему на плечи взъерошенными волнами.
Он стоял не слишком близко к ней — в трех полных шагах, но даже это казалось бессовестно близким. Ее руки похолодели, а внизу живота образовался узел. Ей хотелось повернуться и убежать.
Но она давно поняла, что бегство — это худшее, что она могла сделать. Олени и кролики сбегали, и вид их задних конечностей обычно только подстегивал собак к охоте.
— Леди Элейн, — сказал он, отвешивая ей сдержанный поклон.
Она была леди Эквейн столько, сколько себя помнила. Но теперь он называл ее настоящим именем и смотрел ей в глаза, и это было почти так, как если бы он уважал ее.
У него всегда были обманчиво притягательные глаза — темные и бездонные. Ей казалось, что она могла бы увидеть скрытые в них тайны, если бы только заглянула в эти глубины. Он выглядел так, словно собирался открыть какую-то необыкновенную правду, которая все объяснила бы.
Все это было иллюзией. Он был не более чем змеей, которая могла заворожить ее своим взглядом. А что касается трепета в ее животе… это было что угодно, но не влечение. Вместо этого Уэстфелд заставлял ее почувствовать нечто жизненно важное, порочное притяжение того, что могло бы быть. Даже после всех этих лет какая-то глупая часть ее верила, что однажды ее могут уважать. Однажды ей не придется постоянно настороженно оглядываться через плечо. Однажды она сможет наслаждаться жизнью, не опасаясь, что станет объектом насмешек. Если граф Уэстфелд будет относиться к ней с уважением — что ж, тогда она будет знать, что находится в безопасности.
Она ненавидела то, что он заставлял ее думать, что невозможное может быть достижимо.
Как по команде, леди Косгроув спросила:
— Действительно, леди Элейн. Как ваши лошади?
Долгие годы тренировок помогли ей сохранить невозмутимость на лице. Это был триумф над ними обоими — скривить губы в улыбке, протянуть руку в вежливом приветствии.
— Очень хорошо, и спасибо, что спросили, — сказала она, игнорируя тонкую ухмылку леди Косгроув. — И скажите, пожалуйста, а как ваши?
— Оставим разговоры о лошадях, — коротко сказал Уэстфелд. Он не улыбался, ни капельки.
— Верно. Уэстфелд объездил весь мир, — вставила леди Косгроув. — Он мог бы рассказать о более экзотических существах, чем свиньи или пони.
Уэстфелд даже не взглянул на свою кузину. Тем не менее, его губы сделались еще тоньше.
— Не надо. — Его голос был стальным. — Кроме того, я провел большую часть своего времени в Швейцарии. Я не считаю альпийского суслика особой экзотикой.
— Только не говорите мне, что вы не видели ничего экзотического. — Элейн позволила легкому придыханию проникнуть в ее тон. — Разве Ганнибал не повел всех своих слонов в Альпы?
При виде озадаченного взгляда леди Косгроув Элейн почувствовала, что ее улыбка стала шире, и мысленно отдала очко в этом матче себе.
— Видите ли, — сказала Элейн, — я знаю все об чужеземных животных. Мне нет никакой необходимости выслушивать Уэстфелда на этот счет.
И с этими словами она рассмеялась. Смех был актом неповиновения, хотя эти двое никогда бы этого не поняли. Элейн знала, что ее смех был ужасен: пронзительный и такой громкий, что люди оборачивались, чтобы посмотреть на нее. Когда она смеялась, то фыркала самым неделикатным образом. Ее смех был причиной их издевательств все эти годы назад. И поэтому, когда Элейн рассмеялась, не сдерживаясь, она отправила им сообщение.
Вы не сможете сломить меня. Вы не сможете причинить мне боль. Вы даже не сможете заставить меня обратить на вас внимание.
— Да, — сказала леди Косгроув после многозначительной паузы, — я вижу, вы настоящий эксперт.
— Действительно. — Элейн просияла, глядя на них двоих. — Буквально на прошлой неделе я присутствовал на лекции одного натуралиста. Он проделал весь путь до Великого Кару.
— Великий Кару? — спросила леди Косгроув. — Где… неважно. Животные там, должно быть, действительно разные. Они фыркают? Или визжат?
Элейн пренебрежительно махнула рукой.
— Это пустыня. Не так уж много существ живет там.
И все же она внимательно изучала его наброски гигантских нелетающих птиц. Он сказал, что эти существа прячут головы в песок, когда им угрожают. Очевидно, они верили, что если они не могут видеть вас, то и вы не можете видеть их.
Она не понимала, зачем кому-то понадобилось тратить девять месяцев на путешествие в Африку, чтобы найти существ, которые скрывались от правды. Нет, до ближайшего бального зала нужно было пройти всего полмили.
Она так долго была объектом шуток, что отрицание стало для нее второй натурой. Не имело значения, что говорили люди; если вы притворитесь, что не слышите этого, они не могут смутить вас. Нельзя показывать никакой реакции, не нужно стыдиться. Если вы не признали то, что они сказали, вам не нужно проливать слез. И поэтому она спрятала голову в песок и заперла в себе все, кроме светловолосой марионетки леди. Марионетки ничего не чувствовали, даже когда им представляли их самого большого мучителя всех времен.
Она улыбнулась, на этот раз им обоим — леди Косгроув и ее мелким подколам, и лорду Уэстфелду, который не улыбнулся за все время с тех пор, как подошел.
— Нет, — весело сказала Элейн, — на всем африканском континенте нет ничего, что можно было бы считать хоть немного чужим.
Уэстфелд пристально наблюдал за ней. Это рассеянное выражение на его лице всегда предвещало особенно жестокое замечание.
Рядом с ней ее мать постукивала пальцами в перчатках по своим юбкам.
— Леди Косгроув, лорд Уэстфелд — я действительно благодарю вас за то, что вы передали свои наилучшие пожелания. Мы так давно вас не видели.
Ее мать сделала паузу, и Элейн могла видеть, как она набирает в грудь воздуха и изо всех сил старается вести вежливую светскую беседу.
— Звезды. Они будут яркими сегодня вечером. Вы знали, что луна почти полная?
— Действительно, — вкрадчиво произнесла леди Косгроув. — Расскажите нам еще о Луне, леди Стокхерст. Вы так много знаете об этом.
На челюсти Уэстфелда дернулся мускул.
— Нет, — сказал он. Он выглядел удивленным тем, что заговорил. — Нет. Я пришел сюда не для того, чтобы… То есть, леди Элейн, я пришел сюда, чтобы пригласить вас на танец.
Он протянул руку в перчатке — не протягивая к ней, просто предлагая ее. Как ни странно, она заметила, что его перчатки были из коричневой кожи — не модный цвет.
Как странно. Уэстфелд всегда одевался по последней моде.
Несмотря на этот промах, она почти сочла бы его красивым, если бы позволила себе забыть, кто он такой. С тех пор как она видела его в последний раз, черты его лица стали более резкими, угловатыми. Она почти могла притвориться, что он был другим человеком.
Но прошедшие годы не затуманили ее память о том, как будет проходить эта форма развлечений. Это была игра “давайте будем добры к Элейн”, и в нее играли с ней раньше. Давайте пригласим Элейн на нашу эксклюзивную вечеринку. Давайте пригласим Элейн на танец. Давайте заставим Элейн поверить, что мы забыли, как быть с ней жестокими.
Следующим шагом всегда было: Теперь, когда мы заманили ее в наши сети, давайте унизим ее перед всеми. Она бы вообще отказалась от общества, если бы это не оставило ее мать в одиночестве и без защиты.
— Вам не обязательно соглашаться, — сказал Уэстфелд так тихо, что только она могла слышать. — Я пойму.
И это было самым смаком их шуток. Если она откажется, он поймет, что способен причинить ей боль. Он будет знать, что она боится его. Он победит. И это было последнее, чего она хотела.
Поэтому Элейн улыбнулась человеку, который разрушил ее жизнь.
— Ну конечно, лорд Уэстфелд, — сказала она. — Я бы хотела этого больше всего на свете.
Глава 2
Увы. Леди Элейн не нравилось танцевать с ним, с грустью подумал Эван. Она ненавидела это.
Ее руки в его были теплыми, даже сквозь перчатки. Она прекрасно танцевала. Она все время улыбалась. Она также ни разу не взглянула ему в лицо. Вместо этого она сосредоточила свое внимание на второй пуговице его сюртука, хотя для этого ей пришлось смотреть вниз.
То, что Эван хотел ей сказать, было слишком важно, чтобы произносить это бесцеремонно. Но когда у него на уме был такой важный разговор, его умение вести светскую беседу, казалось, ускользнуло.