– Ба, какие люди, – начал я, решив подыграть Тоготу. – А мы вот мимо шли. Дай, думаем, зайдем, поинтересуемся здоровьем. Вот гостинцев принесли умирающему.
– Ну, что ты, Артурчик, наш друг умирать не собирается, – приняв мою игру, отвечал Тогот. – Он хочет побыстрее вылечиться, выйти отсюда и снова начать творить всякие пакости.
– Вы… Вы… – начал, брызгая слюною, очкарик, но дальше местоимения в своих речах не продвинулся.
– Говорит, и то хорошо, – вздохнул Тогот. – А я грешным делом подумал, что у него язык отнялся.
– У такого отнимется! – фыркнул я. – Мы скорее подохнем.
– Ну вот ты, Артурчик опять все о себе и о себе. Мы же в гости пришли и хотим нашего гостя послушать.
– И чего ж он нам такого интересного рассказать может?
– Где Валентину искать, к примеру.
– Ничего я вам не скажу… – начал было очкарик, но Тогот легким непринужденным движением присел на кровать, прямо на загипсованную ногу. Что-то под ним треснуло, а очкарик взвыл.
– Легкое недомогание порой освежает память, – объяснил мне Тогот. – Конечно, можно было бы воздействовать на клиента и иным способом, но выгнутая в обратную сторону нога – достаточный аргумент.
– Ты лучше скажи, – включаясь в игру, улыбнулся из-за букета Иваныч, обращаясь к Дмитриеву. – А то наш друг переусердствует, и будешь остаток жизни ходить, сгибая ноги в другую сторону.
– Что вам нужно? – прохрипел очкарик.
– Повторяю для глухих и тех, кто в танке: нам нужно знать, где Валентина? Где вы держите ее?
– Ответы типа «Караганда» не проходят, – улыбнулся Иваныч.
И в это время в дверь постучали. Настойчиво, резко постучали.
– Откройте! У вас все в порядке?
Очкарик заерзал. На лице его появилась слабая тень улыбки.
– Ничего, сейчас они вам покажут… Никуда вы отсюда не денетесь… Сейчас они ворвутся и морды вам намнут…
– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – все тем же задумчиво-вульгарным голосом произнес Тогот. – И вообще, такой взрослый мальчик, а все еще верит в Деда Мороза… Никто сюда не войдет, пока мы с тобой не закончим, – и, подмигнув, он легонечко подпрыгнул на ноге очкарика. Тот взвыл от боли. – Ой, болит, болит, болит, на меня упал болид! – а потом, резко изменив тон, надвинулся на очкарика, щелкая челюстями. – Где они держат Валентину?
– Спецбаза на шестьдесят седьмом, там же, где держали его, – выпалил очкарик, кивнув в мою сторону.
– А почему я не могу найти ее?
– Мы учли прошлые ошибки. Там специальные экраны и ловушки.
– Учли ошибки… Экраны… – вновь перешел на шутливо-затейливый тон Тогот. – Можешь ведь, когда захочешь.
Дверь затряслась от могучих ударов. В обычных условиях закрашенное стекло, вставленное вместо нескольких филенок, давно разлетелось бы. Но не в этот раз. Заклятие на моей крови сделало дверь крепче любой бронированной плиты. Проще было бы проломить стену рядом с дверью, чем выломать эту тонкую преграду.
– В общем, кушай фрукты, наслаждайся жизнью, а вот выздоравливать не спеши, не стоит, – потрепал очкарика по плечу Иваныч.
– Ну и начальству своему привет, а мы пошли…
Тогот подскочил, а потом вновь рухнул на загипсованную ногу очкарика. Тот взвыл от боли.
– Кстати, своему начальству можно о нашей беседе не рассказывать.
Я аккуратно поставил сеточку с гостинцами на больничный столик. Иваныч был уже в колдовской пентаграмме. Через мгновение к нему присоединились я с Тоготом. Покемон начал нашептывать заклятие, и тут произошло невероятное.
Ожил Чапаев. До этого он пластом лежал на своей койке, а тут приподнял голову, вскочил и, схватив что-то сверкающее, с криком бросился на нас.
Чпок!
И мы оказались на облюбованном Тоготом чердаке, а вместе с нами Чапаев. Только теперь я разглядел, что усатый сосед господина Дмитриева напал на нас, размахивая металлической уткой. Но переход, казалось, сильно подкосил его и без того слабый интеллект. В один миг пролетев через полгорода и оказавшись в совершенно ином помещении, он охнул, отступил, споткнулся, упал на пятую точку и, обделавшись, так и застыл на куче собственного дерьма. А если учесть тапки на босу ногу, больничную пижаму и утку, которую он все еще крепко сжимал за горлышко, словно волшебный меч… то выглядел он по большей мере комично.
– Ну вот, еще один герой на нашу голову, – вздохнул Тогот. – И что мы станем делать с этим Дон Кихотом?
– Нет, зовут-то тебя как? – поинтересовался Иваныч, вплотную подходя к Чапаеву.
– Геннадий Николаевич, – дрожащими губами пробормотал Чапаев. – А что… что со мной случилось? Где я?
– Хотелось бы сказать что-нибудь вселяющее истинный ужас, – Тогот снова заговорил своим насмешливо-потешным тоном. – Например: вы оказались в аду. Сейчас разогреем сковородку, и все начнется… Но увы, это всего лишь чердак одной из многоэтажек.
Геннадий Николаевич с недоверием повернулся к Иванычу, а потом ко мне.
– И что теперь…
– Можно было бы вас пристукнуть, – все тем же тоном продолжал неутомимый Тогот. – Но это, к сожалению, не имеет никакого смысла… А так… Придется вам побыть нашим пленником до тех пор, пока мы не покинем сию славную обитель.
– Да как вы сме… – начал было Геннадий Николаевич, но Иваныч с грозным видом шагнул к нему, нависнув над ним.
– Считай, что попал в плен… – А потом прибавил. – Следующий раз подумаешь, прежде чем с уткой на людей кидаться.
Глава 2. Три месяца назад
– Эй, кто там крикнул: «Ай-ай-ай»?
– Ну я! Я – Кролик Белый.
– Опять спешишь?
– Прости, Додо, – так много важных дел!
У нас в Стране Чудес попробуй что-то не доделай…
Вот и ношусь я взад-вперед, как заяц угорелый, –
За два кило пути я на два метра похудел.
Первый визит в цитадель наших врагов окончился фиаско. Определенно из моего побега они извлекли определенные выводы. Всюду видеокамеры, двери запечатаны заклятиями. Не такими мощными, как наши, но все же так просто их было бы не вынести – красные кровавые звезды с тибетскими знаками в вершинах лучей красовались на каждой двери.
Материализовавшись в одном из укромных закутков, мы, словно осторожные мышки, высунули нос наружу, принюхались и отступили. Нет, мы, конечно, могли вытащить Валентину, но при этом нам пришлось бы выдержать несколько настоящих сражений, и хоть Иваныч рвался в бой, мы с Тоготом решили подойти к проблеме с другой стороны.
Но прежде всего нужно было разобраться с «товарищем Чапаевым».
Когда мы вернулись, он, по-прежнему понурив голову, сидел на одном из надувных матрасов под охраной маркграфа. К появлению Тогота он в этот раз отнесся спокойно, видимо, начал привыкать.
– Ничего не вышло, – вздохнул Иваныч, усевшись на надувной матрас напротив Чапаева. – Ладно, теперь займемся тобой… Ты кто?
– Василий Иванович Артштейн.
– Василий Иванович? Вы – Василий Иванович, – и я согнулся в приступе смеха. – Артштейн… Мы к-гх-асные кавале-гх-исты… Т-гх-ам-т-гх-ам-т-гх-ам… И в бой ведет нас команди-гх Аб-гх-ам. Т-гх-ам-т-гх-ам…
– И ничего смешного, – вскинулся Артштейн. – Кстати, в чем-то вы правы. Отец назвал меня Василием в честь легендарного комдива.
– А потом вы в честь Бабочкина отрастили усы…
– В общем, так, товарищ Артштейн, генеалогические изыскания мы оставим на потом, а пока придется вам какое-то время прожить тут, так сказать, на матрасах. Отпустить мы вас не можем.
– А может, мозги ему промыть? Забудет он все…
– Нет, вы меня отпустить должны! У меня… аритмия и порок сердца…
– Мозги мы ему промыть, конечно, можем, но через пять минут он окажется там же, где Валентина, – пояснил Тогот. – А вот там его сердце не выдержит точно.
– И что станем делать?
– Ну, для начала подлатаем его, а потом посмотрим.
– Он на нас с уткой, а мы ему полную реанимацию? – возмутился Иваныч.
– Нет, посадим на сковородку и станем жир вытапливать, – фыркнул Тогот. – Хотя много тут натопишь?.. Ты что хочешь, чтобы этот старикан загнулся по нашей вине?
– Ой-ой-ой! С каких это пор ты стал таким чувствительным. То народ кладешь пачками, то…
– Тот народ, о котором ты говоришь, – люди, сознательно выступившие против нас, то бишь против исполнителей воли Высших сил.
– Не знали они ни о каких Высших силах! – встрял в спор я и тут же пожалел об этом, потому как спорить с Тоготом – дело проигрышное.
– Выходит, если расстреливаешь невинных людей из идейных соображений, не становишься палачом?
– Если ты сам находишься на мушке?
– И даже так. Хоть я и воспитываю тебя с детства, Артурчик, вижу, что многое упустил. Идеология вашего государства развратила тебя. Развратила! – похоже, я и в самом деле промахнулся, задев Тогота за живое. – В этой стране все шиворот-навыворот. Ребенка, предавшего своих родителей ради абстрактной идеи, которую он ну никак не мог воспринять в полном объеме, делают символом моральной чистоты! Убийцы, командиры расстрельных отрядов, палачи «троек» становятся народными героями. А потом члены этой же партии претендуют на то, чтобы вновь возглавить государство. Почему «фашист» – имя отрицательно-нарицательное, а звание «коммунист» – благородное? Да ни в одной стране нет такого беспредела. Фашисты уничтожали другие народы, коммунисты – свой! И кто из них прав? Те и другие палачи, но фашисты хоть были откровеннее и благороднее. Они сжигали и перерабатывали неугодных, а что творилось в лагерях ГУЛАГа? Пытки при выбивании признаний! Белая вошь! Люди, умирающие месяцами лютой, ужасной смертью. Да по сравнению с этим так ненавистный вашему народу Гитлер с его концепцией фабрик смерти – великий гуманист. А чем отличаются от Освенцима сталинские составы с переселенными народами? Только вот немцы ответили за все, а ваши палачи получили медали и ордена, стали заслуженными людьми, и никто из них… никто не ответил за содеянное…