Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…»
Глава 4. Три месяца назад
А если рискнуть, а если впустить,
То выпустить ли обратно?..
Мы сидели в клетке. Нет, совсем не то, что вы подумали. Клетки тут были вместо жилищ, и они не запирались. Представьте себе огромную, бескрайнюю пещеру с низким каменным потолком; пещеру, в которой царят вечные сумерки и клубится черный туман. Нависающий потолок создает впечатление, что вся громада свода вот-вот обрушится тебе на голову. А кроме того, эта пещера полна клеток, прутья которых неведомым образом вделаны в пол и потолок. Сначала я подумал, что они зацементированы, но ничего подобного. Они словно вросли в камень – старые ржавые прутья толщиной с запястье взрослого мужчины.
Чтобы все выглядело не так мрачно – все-таки мы были не паломниками, стремившимися стать посвященными, – мы с Иванычем сняли куртки и рубашки, благо было жарко, и развесили их на прутьях, соорудив некое подобие стен. Потом Тогот развел колдовской костер – топлива для обычного костра у нас не было. И еще нам не хотелось угореть, а судя по запахам, слово «вентиляция» никто из подземных обитателей не слышал.
Почти сразу, как мы устроились, появился «официант» – один из прислужников Древних. Он был грязным, словно не мылся лет десять, длинные слипшиеся волосы, пальцы черные, вместо одежды грязная набедренная повязка, которая не сошла бы даже за половую тряпку. И, тем не менее, в руках у него был сверкающий белизной поднос, на котором лежали куски сырого окровавленного мяса и стояло несколько бутылок. В том числе шкалик приличного австралийского виски – «Белый дом».
От мяса мы дружно отказались. Его происхождение вызывало у меня смутные подозрения, которые я даже озвучивать не хотел бы. Что до выпивки, то виски я сразу забрал, прихватив для Тогота бутылочку «Посольской». Ему все равно, что хлебать, так что нечего на него вкусный продукт переводить.
«Официант» уже собирался уходить, когда я обратился к нему:
– И еще, почтеннейший, большое спасибо за крепкие напитки, но водка без пива – деньги на ветер.
Тот только кивнул и исчез.
– Похоже, Артурчик, ты собираешься нажраться, – с этими словами Тогот забрал у меня бутылку «Посольской», крутанул крышку и залпом вылил себе в глотку полбутылки.
– А ты, похоже, нет.
– Ну, во-первых, тут пить нечего, а во-вторых, непонятно, сколько мы тут проторчим.
– А чего мы, собственно, ждем? – поинтересовался Иваныч. – Чем тут сидеть, пошли бы знакомых поискали.
– Понимаете ли, господин Круглов, – покосился на медика мой демон, – существуют определенные правила, этикет, что ли. И если мы не хотим сойти за хамов и хотим, чтобы нас приняли как дорогих гостей, то должны этот этикет соблюдать.
– Отправиться искать знакомых сейчас – это все равно что… – Тут я замялся, подыскивая нужное сравнение. – Ну, это как если ты осенью в грязь и слякоть придешь в гости, и не снимая и не вытирая сапог попрешься в гостиную, оставляя за собой следы.
– Но ты же сам говорил, что эти посвященные придерживаются иной морали и выше всех этих наших условностей.
Все-таки тяжело иногда с этим человеком. Такое ощущение, что единственная извилина, которая у него есть, натерта фуражкой, а мозг до сих пор остался девственно чистым.
– Они выше наших морали и условностей, но это вовсе не означает, что они вообще плевали на мораль. Она у них есть, только другая.
– Да все это я уже слышал, – отмахнулся Иваныч. – И все-таки не могу я понять…
– Чего именно?
– Ну, к примеру, их кровожадности. Ведь они считают обычных людей чем-то вроде мяса.
– Понимаешь ли, они и правы, и не правы одновременно, – слово взял Тогот. – Возьмем среднего обывателя. Рассмотрим его жизнь: работа, которой он всячески старается избежать, так как в большинстве результат этой работы принадлежит не ему, а его семье, которую он завел, потакая своему половому инстинкту; полное отсутствие желания что-либо делать по дому… Ну, а после работы, если удастся, пиво-водка или телевизор.
У женщины: тяжкий домашний труд, который не оставляет ей времени для духовного роста. Животное существование. С другой стороны, я согласен с одним из ваших философов, который говорил о том, что в каждом человеке сокрыта целая вселенная. Только эту вселенную нужно открыть, ее нужно развивать. Нужна некая программа по интеллектуальному развитию, превращению человека из говорящего мяса в разумное существо, которое может думать о чем-то, кроме личного обогащения, желудка и существ противоположного пола. А пока их мысли прямы и незатейливы – это мясо.
Иваныч поежился.
– Неприятная философия.
– Зато она точно объясняет, как один человек может вырезать на спине другого звезды. Особенно часто это происходит, если некто разумный, инакомыслящий пытается пробудить вселенные тех, кто остался на уровне животного восприятия реальности. Но почему не запустить обратный процесс? Пусть умные режут придурков. Нет, так не получится, на то они умные, чтобы проповедовать гуманизм. Но отними у них гуманизм, заповеди вашего Христа? И что? Они будут убивать недоразвитое быдло, но убивать исключительно по необходимости. Вот для примера. Когда ваша страна содрогалась от Гражданской войны, заповеди и мораль, которые должны были сдерживать быдло, оказались сметены, и возник красный террор. Красные – то самое быдло, я не беру большевистское руководство – зверски убивали даже невинных, а белые иногда даже отпускали врагов, давших подписку, что не станут воевать. Итог: красные залили страну кровью и победили, белые – проиграли. Горький итог. И если мы возьмем историю, то в девяноста случаях из ста происходит именно так. Побеждает быдло, потому как высокоморальные избранные видят в быдле человека и не могут переступить через себя. Возьмите войну с Наполеоном. Он ведь пришел в Россию, чтобы освободить крестьян. Одной из целей его завоевания была отмена крепостного права, и те же крестьяне, которым французская армия несла освобождение, надавали французам под зад, а через несколько лет часть героев войны с Наполеном в таких же белых перчатках, витая в розовых мечтах, вышла на Сенатскую площадь…
– Но ведь Наполеон был завоевателем, – попытался возразить Иваныч.
– Да полно! Ну, завоевал бы он Россию? Сколько было тех французов? Ну, сидел бы в Москве наместник Наполеона, но крепостного права бы не было! И крестьянам от того, кто управляет, царь-самодур или француз, было бы абсолютно все равно, потому как где она, власть, и где крестьяне.
– А любовь к Родине?
– Иваныч, неужели ты до сих пор смотришь на мир через розовые очки? Какая любовь к Родине? Ты еще скажи: любовь к Сталину.
Я маленькая девочка,
Танцую и пою.
Я Сталина не видела,
Но я его люблю…
Или
Сегодня праздник для детей –
Ликует пионерия.
Сегодня в гости к нам пришел
Лаврентий Палыч Берия, –
кривляясь, продекламировал демон. – Даже в последнюю Великую Отечественную люди, одурманенные коммунистической пропагандой, которая в отношении фашистов во многом была права, сражались не за Сталина, и не за СССР, и не за абстрактную Родину, а за себя, за то, чтобы их дети могли с комфортом прозябать в совке-быдлятнике, тем более что Гитлер, в отличие от Наполеона, нес только разрушение и смерть. Сними розовые очки. За что мы воюем в Чечне? За нефть? Зачем нужна нефть? Для стабильной экономики государства. А зачем простому человеку стабильная экономика? Чтобы сидеть в своем свинарнике, сытым, довольным и ласково хрюкать. И ни к чему все эти рассказы о целостности страны или о Родине. Ну, не будет у России куска Кавказа. Станет Россия жить хуже? Фиг вам. Не такая вкусная похлебка будет в свинарнике, и из незаделанных нефтедолларами щелей поддувать станет. Вот вы и идете в бой с криком «За Родину!». Хотя честнее было бы идти в бой с криком «За жирные помои!», потому как похлебку из нефтедолларов все равно не вам хлебать, а вам – лишь остатки с барского стола.
Иваныч слушал, сидел, склонив голову, молчал, похоже, обиделся, а потом как-то надрывно выдавил:
– Демон – он и есть демон… Нельзя же так, там ребята, они на перевале умирали… а ты!
– А что я? – взвился Тогот. – Я твоих ребят не обсуждал и не осуждал. Может, они и не из быдла были, только за него погибли. Может, твоим ребятам вместо того, чтобы под пули хатаббов всяких ложиться, надо было по селам России ехать и пытаться в том самом быдле искру божию зажигать, раскочегаривать их вселенные, чтобы вместо водки и баб у них другие интересы в жизни появились. Ведь есть же ученые, есть образованные культурные люди, есть просто интересные люди, которые пытаются что-то поменять или создать. Только обидно, что их – единицы…
– Что-то мы отвлеклись от первоначальной темы разговора, – встрял я, но договорить мы так и не успели.
Кто-то в тенях за спиной Иваныча прокашлялся, и мы разом обернулись, а Тогот приподнял свой колдовской огонек, чтобы разглядеть, кто к нам пожаловал.
В дверях клетки стоял Викториан собственной персоной, точно такой, каким я его запомнил: безукоризненно белоснежный костюм с черной бабочкой, который венчала клочковатая борода. Нос картошкой и сальные, слипшиеся волосы. Это сочетание чистоты и грязи было весьма характерно для большинства избранных.
– Приветствую честную компанию, – широко улыбнулся Викториан, обдав нас облаком гнилостного дыхания и явив свету пеньки гнилых зубов. – Рад вас всех видеть.
– Как самочувствие? – поинтересовался Иваныч, вставая и протягивая колдуну руку. – Мы-то считали тебя мертвым.
– Ах, не дождетесь, – отмахнулся Викториан. – Вы же сами знаете, что неизлечимых ран практически не бывает. – И он снова широко улыбнулся. Нет, честное слово, лучше бы он этого не делал.