Все так же ползком девочки добрались до небольшой дыры в колючей проволоке. Полицейский был неподалеку. С того места, где они находились, им было не различить его лица, отчетливо был виден только силуэт и кепи. Рашель показала пальцем на дыру. Теперь надо было поторопиться. Нельзя терять ни секунды. Они легли на живот и поползли, как змеи, чтобы очутиться по ту сторону заграждения. Отверстие показалось девочке очень узким. Как они сумеют пролезть, не разодрав кожу о колючую проволоку, несмотря на дополнительную одежду? Как они вообще могли представить себе, что такое возможно? Что никто их не заметит? Что у них получится? Они обе просто сошли с ума. Окончательно и бесповоротно.
Трава щекотала ей нос и хорошо пахла. Ей хотелось окунуть в нее лицо и вдохнуть полной грудью мощный запах зелени. Она увидела, что Рашель уже просунула голову в отверстие, стараясь не пораниться.
Внезапно девочка услышала тяжелые шаги по траве. Ее сердце замерло. Она подняла глаза. Огромная тень возвышалась над ней. Полицейский. Он поднял ее за потрепанный ворот рубашки и встряхнул. Она обмерла от ужаса.
– Вы что здесь делаете?
Голос просвистел у нее в ушах.
Рашель уже наполовину вылезла. Мужчина, держа девочку за загривок, схватил Рашель за щиколотку. Та отбивалась, лягалась, но мужчина был сильнее. Он подтянул ее к себе, не обращая внимания на колючую проволоку. Лицо и руки Рашель были в крови.
И вот уже они обе стояли к нему лицом. Рашель рыдала. А девочка держалась очень прямо, вздернув подбородок, словно бросая вызов. В душе она умирала от страха, но решила этого не показывать. По крайней мере, постараться.
Когда она наконец глянула в лицо полицейского, то невольно вскрикнула.
Это был тот рыжий. Он тоже мгновенно ее узнал. Она увидела, как задергался его кадык, и почувствовала, как задрожала пухлая рука, державшая ее за шею.
– Никуда вы не убежите, – сказал он грубым голосом. – Останетесь здесь, ясно?
Он был молод, лет двадцать, не больше, крупный, с розовой кожей. Девочка заметила, что он потеет под плотным темным мундиром. Капли пота выступили у него на лбу и над верхней губой. Он без конца моргал и нервно переступал с ноги на ногу.
Она осознала, что не боится его и даже испытывает странную жалость к молодому человеку. Это ощущение смутило ее. Она положила ладонь на его руку. У него был удивленный и даже озадаченный вид. Потом она сказала:
– Ты же помнишь меня, правда?
Это был не вопрос, а признание факта.
Он кивнул, утерев капли пота на носу. Она вытащила из кармана ключ и показала ему. Ее рука не дрожала.
– Ты наверняка помнишь моего младшего брата, – сказала она. – Маленький кудрявый блондин?
Он опять кивнул.
– Ты должен меня отпустить, месье. Из-за братика, месье. Он в Париже. Совсем один. Я заперла его в шкафу, потому что подумала… – Голос у нее сорвался. – Я подумала, что он будет там в убежище! Я должна туда вернуться! Позволь мне пролезть в эту дыру. Ты скажешь, что просто ничего не видел, месье.
Молодой полицейский бросил взгляд через плечо, в сторону бараков, словно боялся, что кто-нибудь выйдет, увидит их или услышит.
Он приложил палец к ее губам и повернулся к девочке. Его лицо сморщилось, он затряс головой.
– Я не могу этого сделать, – тихо сказал он. – У меня приказы.
Она положила руку ему на грудь.
– Пожалуйста, месье, – мягко сказала она.
Рашель шмыгала носом рядом, лицо у нее было в крови и слезах. Молодой человек еще раз оглянулся через плечо. Он казался очень взволнованным. Она заметила у него на лице то же странное выражение, что и в день облавы. Смесь жалости, стыда и гнева.
Каждая минута падала с тяжестью свинца. Ожидание было бесконечным. Она чувствовала, что вот-вот зарыдает. Подступала паника. Что она будет делать, если он вернет ее в лагерь? Как она выдержит удар? Как? Снова попытается сбежать, яростно подумала она, снова и снова. Она только это и будет делать.
Вдруг он назвал ее по имени. И взял за руку. Его ладонь была горячей и влажной.
– Давай, – сказал он, сжав зубы. – Давай, прямо сейчас! Быстрее!
Пот стекал по его пухлым щекам.
Она посмотрела в его золотистые глаза. Она не была уверена, что поняла. Он подтолкнул ее к дыре в ограждении, рукой прижав к земле. Приподнял колючую проволоку и с силой толкнул вперед. Она почувствовала, как металл царапнул лоб. Получилось. Она неуклюже выпрямилась. Она была свободна. Она перебралась на другую сторону.
Рашель не верила своим глазам, замерев от изумления.
– Я тоже хочу туда, – проговорила она.
Полицейский решительно схватил ее за ворот:
– Нет, ты останешься.
Рашель застонала:
– Это несправедливо! Почему она, а не я? Почему?
Он заставил ее замолчать угрожающим жестом. По ту сторону колючей проволоки девочка застыла, оцепенев. Почему Рашель не может пойти с ней? Почему она должна остаться в лагере?
– Прошу тебя, отпусти ее. Месье, прошу тебя.
Голос ее был мягким и спокойным. Почти голос молодой женщины.
Полицейскому было очень не по себе. Он растерялся. Но колебания длились недолго.
– Ладно, давай. – Он подтолкнул Рашель вперед. – Поторопись.
И опять придержал проволоку, пока Рашель переползала. Очень скоро она, запыхавшись, уже стояла рядом с девочкой.
Молодой человек порылся в карманах, достал что-то и протянул через ограждение девочке:
– Возьми.
Это прозвучало как приказ.
Девочка посмотрела на пачку банкнот, оказавшуюся у нее в руке, потом сунула ее в тот же карман, где лежал ключ.
Мужчина, нахмурившись, повернулся к баракам:
– Богом заклинаю, бегите! Да бегите же! Быстрее. Если вас увидят… Сорвите звезды. Найдите помощь. А главное, будьте осторожны! Удачи!
Девочке хотелось поблагодарить его за то, что помог, за деньги, а еще попрощаться, но Рашель уже схватила ее за руку и, бросившись бежать, потянула за собой. Они мчались до изнеможения через пшеничное поле, вперед и вперед, задыхаясь, размахивая руками и не глядя под ноги. Подальше от лагеря. Дальше, дальше! Как можно дальше.
Вернувшись домой, я осознала, что неприятное чувство подташнивания не покидает меня уже несколько дней. До этого я не обращала на него внимания, слишком поглощенная изысканиями на тему Вель д’Ива. А потом еще и открытием, связанным с квартирой Мамэ. Но насторожило меня не это, а моя грудь. Она была напряжена и болезненна. Я проверила, что у меня с менструальным циклом. Задержка. Раньше такое уже случалось. И все же я решила сходить в аптеку за тестом на беременность. Для очистки совести.
И вот он перед носом. Маленькая синяя полоска. Я беременна. Беременна? Поверить не могу.
Я уселась на кухне, едва дыша.
Моя последняя беременность пять лет назад окончилась выкидышем и была настоящим кошмаром. С самого начала меня мучили кровотечения и боли, потом врачи констатировали, что яйцеклетка развивается вне матки в одной из труб. Потребовалась операция. И довольно непростая. Не обошлось без осложнений, как физических, так и психологических. Я очень долго приходила в себя. Один из яичников пришлось удалить, и хирург крайне скептично отнесся к перспективе забеременеть в будущем. Плюс к тому мне уже было сорок лет. Какое разочарование, какая грусть отразились на лице Бертрана! Он никогда об этом не заговаривал, но я чувствовала. Я знала. А оттого что он отказывался говорить о своих чувствах, делалось еще хуже. Он все держал в себе, ничем не делясь со мной. Непроизнесенные слова встали между нами беззвучной и невидимой реальностью. Я могла поговорить об этом только с моим психиатром. Или с самыми близкими друзьями.
Я вспомнила последний уик-энд в Бургундии. Мы пригласили Изабель с мужем и детьми. Их дочь Матильда была ровесницей Зоэ. Матье помладше. То, как Бертран смотрел на мальчика, чудесного малыша лет четырех-пяти… Он не сводил с него глаз. Все время играл с ним, таскал на плечах, улыбался ему с тенью грусти и сожаления в глазах. Это было невыносимо. В какой-то момент Изабель застала меня в слезах на кухне, пока остальные на улице приканчивали классический французский пирог «киш лорен». Она крепко обняла меня, потом мы выпили по большому бокалу вина, поставив на полную громкость старый шлягер Дайаны Росс. «Это не твоя вина, подруга, нет, не твоя. Вбей это как следует себе в голову».
Я чувствовала себя бесполезной очень долгое время. В сложившейся ситуации семейство Тезак демонстрировало чудеса сдержанности и понимания, что не мешало мне постоянно помнить о своей неспособности дать Бертрану то, чего ему хотелось больше всего на свете: второго ребенка. А главное, сына. У Бертрана две сестры. Он был единственным мальчиком в семье. Без наследника мужского пола фамилия исчезнет. Я недооценила всей важности этого для их клана.
Когда я настояла на том, чтобы меня продолжали называть «мисс Джармонд», несмотря на статус замужней женщины, то натолкнулась на изумленное молчание. Свекровь, Колетт, объяснила мне со сладкой улыбкой, что для Франции подобное поведение, как бы это сказать… современно. Что означало «слишком уж современно». По эту сторону Атлантики столь феминистский подход не очень-то жаловали. Во Франции жена обязана носить фамилию мужа. А значит, я до конца своих дней буду мадам Бертран Тезак. Помню, я одарила свекровь своей самой белозубой рекламной улыбкой, непринужденно заявив, что меня вполне устраивает «Джармонд», и точка. Она ничего не сказала, но с того дня Эдуар и она сама, представляя меня, всегда говорили «жена Бертрана».
Я склонилась над голубой полоской. Ребенок. Ребенок! Чувство радости и счастья взяло верх над всем остальным. У меня будет ребенок! Я окинула взглядом такую знакомую кухню. Потом подошла к окну и выглянула в старый обветшалый двор. Девочка или мальчик, мне все равно. Я знала, что Бертран очень хотел мальчика. Но если будет девочка, я была уверена, он полюбит ее не меньше. Второй ребенок. То, чего мы так долго ждали. То, на что уже не надеялись. Сестра или брат, о которых Зоэ больше не осмеливалась заговаривать. Как и Мамэ.