Я не смогла сдержать слез, они закапали в тарелку.
– Ты пытаешься сказать… – задохнулась я, – что я должна сделать аборт?
Семья, сидящая за соседним столиком, весьма нескромно повернулась к нам. Мне было все равно.
Как всегда в критической ситуации, я заговорила на родном языке. В такие моменты я не умела изъясняться по-французски.
– Аборт после трех выкидышей? – содрогаясь от озноба, спросила я.
На лице его была грусть. И нежность тоже. Мне хотелось дать ему пощечину.
Но я была не способна. И только плакала в салфетку. Он гладил мои волосы, снова и снова повторяя, как он меня любит.
Я осталась глуха к его словам любви.
Когда девочки проснулись, уже наступила ночь. Лес больше не был тем зеленым мирным раем, в котором они бродили всю вторую половину дня, он превратился в огромную пугающую массу, наполненную странными звуками. Девочки медленно пробирались через папоротники, держась за руку и останавливаясь при малейшем шуме. Им казалось, что темнота все сгущается. Но они продолжали идти. Девочка едва держалась на ногах от усталости. Но теплая рука Рашель придавала ей сил.
Они добрались до дороги, которая вилась по просторным лугам. Лес остался позади. Над головой простиралось безлунное небо.
– Смотри, – сказала Рашель, указывая пальцем прямо перед собой, – машина.
В ночи горели фары. Темнота слегка рассеивала их свет. Потом они услышали нарастающий рокот мотора.
– Что будем делать? – спросила Рашель. – Попробуем остановить?
Девочка заметила во тьме другую пару фар, потом еще одну. Приближалась целая вереница машин.
– Ложись! – прошептала она, дергая Рашель за кофту. – Быстро!
Поблизости не было ни одного куста, за которым можно было бы укрыться. Она бросилась на живот, уткнувшись подбородком в землю.
– Да что ты делаешь? – удивилась Рашель.
Но быстро поняла.
Солдаты. Немецкие солдаты. Ночной патруль.
Рашель упала на землю рядом с подругой.
Мощный рокот моторов был уже совсем близко. Скоро машины поравняются с ними. В слабом свете девочкам уже видны были круглые блестящие каски. Обе были уверены, что их обнаружат. Спрятаться невозможно. Невозможно. Их неизбежно заметят. По-другому быть не могло.
Первая машина проехала мимо, за ней все остальные. Плотная белая пыль попала девочкам в нос, в глаза, но они не смели ни кашлянуть, ни шевельнуться. Лежа лицом в землю и зажимая руками уши, они ждали, пока немецкие машины исчезнут. Это длилось вечность. Увидят ли солдаты их черные силуэты на обочине грунтовой дороги? Девочки уже готовы были услышать крики, скрип тормозов, шум быстро приближающихся сапог, почувствовать, как грубые руки хватают их за плечи.
Но последняя машина проехала, и их урчание постепенно стихло в ночи. Вернулась тишина. Они подняли глаза. Дорога была пуста. Только еще вились столбики пыли. Они еще немного подождали, прежде чем выбраться на дорогу и двинуться в противоположном направлении. За деревьями они заметили белый огонек, словно подмигивающий им. Они пошли к нему, по-прежнему пробираясь по обочине. Открыли калитку и осторожно приблизились к дому. «Похоже на ферму», – подумала девочка. Через открытое окно они увидели женщину, читающую у камина, и мужчину, курящего трубку. Вкусный запах кухни щекотал им ноздри.
Без колебаний Рашель постучала в дверь. Ситцевая занавеска откинулась. У женщины, смотревшей на них сквозь стекло, было длинное худое лицо. Она оглядела их с ног до головы, потом опустила занавеску. Но не открыла им. Рашель постучала снова:
– Пожалуйста, мадам, дайте нам что-нибудь поесть и попить…
Занавеска не шевелилась. Девочки стояли перед открытым окном. Мужчина с трубкой поднялся с места.
– Уходите, – сказал он низким грозным голосом. – Убирайтесь отсюда.
Позади него худая женщина с резкими чертами лица молча наблюдала за сценой.
– Пожалуйста, немного воды… – попросила девочка.
Окно с шумом захлопнулось.
Девочке хотелось плакать. Как эти люди могут быть такими жестокими? На столе лежал хлеб, девочка его видела. А еще стоял кувшин с водой. Рашель взяла ее за руку, и они снова пошли по извилистой дороге. Попадались и другие фермы, но всякий раз повторялась одна и та же история. Их гнали вон. И всякий раз они шли дальше.
Было уже поздно. Они устали и были очень голодны, им едва хватало сил идти. Они добрались до большого старого дома, стоящего чуть в стороне от дороги, у входа горел фонарь. Постучать в дверь они не решились. Перед домом они заметили большую собачью будку. Забрались внутрь. Там было чисто и тепло. Собачий дух успокаивал. А еще там стояла миска с водой и лежала старая кость. Они по очереди попили из миски. Девочка боялась, что собака вернется и покусает их. Тихонько сказала об этом Рашель. Но та уже спала, свернувшись, как маленький зверек. Девочка посмотрела на ее измученное лицо, впалые щеки и обведенные кругами глаза. Рашель была похожа на старушку.
Она спала в один глаз, прижавшись к Рашель, и ей привиделся кошмар. Ей снилось, что братик умер в шкафу, а родителей избивает полиция. Она стонала во сне.
Яростный лай заставил ее проснуться и подскочить. Она начала грубо трясти Рашель. Потом они услышали мужской голос и звук приближающихся шагов. Поскрипывал гравий. Бежать было слишком поздно. Оставалось только ждать, пока их обнаружат, в отчаянии прижавшись друг к другу. «Мы пропали, – подумала девочка. – Нас убьют».
Хозяин придержал собаку. Девочка почувствовала, как чья-то рука шарит внутри будки, потом хватает ее руку и руку Рашель. Их вытащили наружу.
Мужчина был маленьким, щуплым и лысым. С белоснежными усами.
– Посмотрите-ка, что тут у нас! – пробормотал он, разглядывая их в свете фонаря.
Девочка почувствовала, что Рашель вся напряглась: она явно приготовилась бежать в любую секунду.
– Вы заблудились? – спросил старик. Он выглядел встревоженным.
Девочки были очень удивлены. Они ожидали угроз, оскорблений, чего угодно, кроме приветливости.
– Пожалуйста, месье, мы очень хотим есть, – сказала Рашель.
Мужчина кивнул:
– Сам вижу.
Он заставил собаку замолчать. Потом добавил:
– Заходите, дети. Ступайте за мной.
Ни одна из девочек не двинулась с места. Можно ли довериться этому старику?
– Никто вас не обидит, – заверил он.
Они прижались друг к другу. То, что они услышали, их не успокоило.
На лице у мужчины появилась очень мягкая и добрая улыбка.
– Женевьева! – позвал он, обернувшись к дому.
Пожилая женщина в синем домашнем халате появилась в проеме двери.
– Почему твоя дурацкая собака так разгавкалась, Жюль? – ворчливо спросила она. Потом заметила двух детей. Поднесла ладони к щекам.
– Великий Боже! – прошептала она.
Женщина подошла ближе. У нее было круглое спокойное лицо и толстая седая коса. Она устремила на двух малышек взгляд, исполненный жалости и горестного изумления.
Девочка почувствовала, что у нее сердце выпрыгивает из груди. Старая дама была похожа на ее польскую бабушку с фотографии: те же светлые глаза, белые волосы, та же притягательная полнота.
– Жюль, – тихо сказала старая женщина, – они что…
Старик кивнул:
– Думаю, да.
Старая женщина твердо сказала:
– Их надо немедленно впустить в дом и спрятать.
Она засеменила к дороге, поглядела по сторонам.
– Быстро, дети, идите сюда, – велела она, протягивая к ним руки. – Здесь вы в безопасности. С нами можете ничего не бояться.
Ночь была ужасной. Я проснулась вся опухшая от недосыпа. С облегчением заметила, что Зоэ уже ушла в школу. Мне бы очень не хотелось, чтобы она застала меня в таком виде. Бертран вел себя очень нежно и предупредительно. Заявил, что нам надо еще раз обсудить ситуацию. Можем сделать это сегодня вечером, когда Зоэ заснет. Его голос был совершенно спокойным и ласковым. Я поняла, что он уже принял решение. Ничто и никто не смог бы убедить его принять этого ребенка.
У меня не хватало духа заговорить об этом с кем-то из друзей или с сестрой. Реакция Бертрана так меня потрясла, что я предпочла все держать в себе, по крайней мере какое-то время.
Этим утром я чувствовала себя плохо. Все было в тягость. Любое движение требовало сверхчеловеческих усилий. В голове постоянно прокручивался вчерашний вечер. Обратные кадры, в которых снова звучал голос Бертрана. Оставался единственный выход – окунуться с головой в работу. Сегодня после полудня у меня была назначена встреча с Франком Леви. Вель д’Ив вдруг показался мне таким далеким. У меня было чувство, что я резко постарела всего за одну ночь. Ничто больше не имело значения, кроме ребенка, которого я носила и о котором Бертран не желал слышать.
Я шла в бюро, когда мой телефон зазвонил. Гийом. Он нашел у своей бабушки несколько нужных мне книг, которых уже не было в широкой продаже, и готов был их одолжить. Спросил, свободна ли я во второй половине дня или вечером, чтобы выпить по стаканчику. Тон у него был дружеский и веселый. Я тут же согласилась. Встречаемся в шесть часов в «Селекте» на бульваре Монпарнас, в двух минутах от меня. Едва я с ним попрощалась, как телефон зазвонил снова.
Это был мой свекор. Я удивилась: Эдуар редко мне звонил. У нас были типично французские вежливые отношения. Мы оба навострились в этой маленькой игре. Но со своей стороны я совершенно не лицемерила, мне было с ним хорошо. Я давно уже поняла, что он никогда не раскроется, никогда не выкажет своих чувств ни мне, ни кому-либо другому.
Он был одним из тех людей, которых слушают, на которых смотрят. Единственные эмоции, которые, на мой взгляд, он мог проявлять, – это гнев, гордость и самодовольство. Я никогда не видела Эдуара в джинсах, даже во время уик-эндов в Бургундии, когда он усаживался под дубом, чтобы почитать Руссо. Полагаю, без галстука я его тоже не видела. Он не очень-то переменился со времени нашего знакомства семнадцать лет назад. Та же величественная манера держаться, те же седеющие волосы, тот же стальной взгляд. Мой свекор помешан на гастрономии. Он постоянно изгонял Колетт с кухни, где готовил простые, но очень апп