Женевьева принялась стирать грязную одежду малышек в большой эмалированной раковине. Девочка какое-то время смотрела на нее, потом робко положила ладошку на пухлую руку старой женщины.
– Мадам, не могли бы вы помочь мне добраться до Парижа?
Удивленная Женевьева повернулась к ней:
– Ты правда хочешь вернуться в Париж, малышка?
Девочка задрожала всем телом. Старая женщина поняла, что речь идет о чем-то важном. Она оставила стирку и вытерла руки:
– В чем дело, Сирка?
Губы девочки дрожали.
– Все дело в моем братике, Мишеле. Он все еще в квартире. В Париже. Он заперт в шкафу, в нашем тайнике. Он там с того самого момента, когда за нами пришла полиция. Я думала, что там он будет в убежище. Я обещала прийти и выпустить его оттуда.
Женевьева внимательно ее слушала и пыталась успокоить, положив руки на маленькие худые плечи.
– Сирка, как давно твой брат в шкафу?
– Я не знаю, – убитым голосом проговорила девочка. – Я не помню. Не помню!
Последние крохи надежды, которые еще теплились в ней, испарились одним махом. Она прочла в глазах старой женщины то, чего больше всего боялась. Мишель умер. Умер в шкафу. Она это знала. Было слишком поздно. Она ждала слишком долго. Он не мог выжить. Он не выдержал. Он умер там, совсем один, в темноте, без воды, без еды, со своим плюшевым мишкой и книжкой с историями. Он доверился сестре. Он ждал. Он наверняка звал ее, кричал ее имя, снова и снова. Сирка, Сирка, где ты? Где ты? Он умер, Мишель умер. Ему было всего четыре годика, и он умер, из-за нее. Если бы она не заперла его тогда, он был бы сейчас жив, он был бы здесь, она могла бы помыть его в ванне, здесь, сейчас. Она должна была беречь его, она должна была привести его сюда, где он был бы в безопасности. Это она виновата. Она была во всем виновата.
Девочка рухнула на пол, словно ее маленькое тело вдруг надломилось. Волны отчаяния затопили ее. Никогда еще за свою короткую жизнь она так остро не страдала. Она почувствовала, как Женевьева обнимает ее, гладит обритый череп, шепчет ободряющие слова. Она не стала сопротивляться, отдаваясь теплу охвативших ее старых рук. Потом кожей ощутила приятное прикосновение к мягкому матрасу и чистым простыням. Она провалилась в тревожный и странный сон.
Проснулась она рано и в полной растерянности. Она не понимала, где находится. Было так странно спать в настоящей постели после всех ночей на соломе в бараке. Девочка подошла к окну. Ставни были приоткрыты, виднелся большой сад, и его запахи доносились до нее. По лужайке бегали куры, за ними гонялся смешной пес. На скамье из кованого железа большой рыжий кот обстоятельно и не торопясь вылизывал себе лапы. Девочка услышала птичий щебет и петушиный крик. Где-то недалеко замычала корова. Прекрасное солнечное свежее утро. Она подумала, что никогда еще не видела такого красивого и спокойного места. Война, ненависть, ужас казались такими далекими. Цветущий сад, деревья, животные – ничто из этого не несло на себе отпечатков зла, свидетелем которого она была на протяжении последних недель.
Она потрогала на себе белую ночную рубашку, чуть длинноватую. Кому она принадлежала? Может, у этой пожилой четы есть дети или внуки? Комната, в которой она спала, была большой и простой, но очень удобной. Рядом с дверью стояла этажерка с книгами. Она подошла взглянуть. Там были ее любимые книжки: Жюль Верн, графиня де Сегюр. На титульных листах юной ученической рукой было выведено: Николя Дюфор. Интересно, кто это такой.
Девочка спустилась по лестнице. Деревянные ступеньки поскрипывали, с кухни доносились тихие голоса. Дом был спокойным и приветливым, без всяких претензий. Ее ноги ступили на терракотовую плитку пола. Она бросила взгляд в залитую солнцем гостиную, в которой приятно пахло пчелиным воском и лавандой. Огромные настенные часы торжественно отзванивали каждый час.
Девочка на цыпочках приблизилась к кухне и заглянула в приотворенную дверь. Старая парочка сидела за длинным столом и пила из синих кружек. Вид у стариков был встревоженный.
– Я очень беспокоюсь за Рашель, – говорила Женевьева. – У нее высокая температура, и никак не получается сбить. А еще ее кожа. Нехорошо это. Совсем нехорошо. – Она глубоко вздохнула. – В каком же состоянии эти дети, Жюль! У одной из них были вши до самых ресниц.
Девочка колебалась, не решаясь войти в кухню.
– Мне бы хотелось знать… – начала она.
Пожилая чета повернулась к ней и заулыбалась.
– Ну вот, – воскликнул мужчина, – совсем другая девочка к нам пожаловала! У нее даже щечки порозовели.
– У меня в карманах кое-что лежало… – сказала девочка.
Женевьева встала и кивком указала на полку.
– Я нашла ключ и немного денег. Всё там.
Девочка взяла свое добро и бережно сжала его в ладонях.
– Это ключ от шкафа, – тихо проговорила она. – Шкафа, где заперт Мишель. От нашего тайника.
Жюль и Женевьева переглянулись.
– Я знаю, вы думаете, что он умер, – пролепетала девочка. – Но я все равно хочу вернуться в Париж. Я должна знать. Может быть, кто-нибудь ему помог, как вы помогли мне! Может быть, он меня ждет. Я должна знать, я должна быть уверена! Я воспользуюсь деньгами, которые дал мне полицейский.
– Но как же ты доберешься до Парижа, малышка? – спросил Жюль.
– Поеду на поезде. Париж ведь недалеко, правда?
Они опять переглянулись.
– Сирка, мы живем к югу от Орлеана. Вы много прошли с Рашель. Но вы удалялись от Парижа.
Девочка выпрямилась. Она во что бы то ни стало вернется в Париж, к Мишелю, чтобы узнать, что с ним случилось.
– Я должна уйти, – твердо сказала она. – Наверняка есть поезда из Орлеана в Париж. Я уйду прямо сегодня.
Женевьева подошла к ней и взяла за руку:
– Сирка, здесь ты в безопасности. Ты можешь какое-то время побыть у нас. Мы фермеры, у нас есть и молоко, и мясо, и яйца, тут не нужны продуктовые талоны. Ты можешь передохнуть, поесть вволю и поправить здоровье.
– Спасибо, – сказала девочка, – но я уже чувствую себя гораздо лучше. Я должна вернуться в Париж. И не надо меня провожать. Я справлюсь сама. Только скажите, как пройти на вокзал.
Прежде чем старая женщина успела ответить, со второго этажа донесся долгий жалобный стон. Рашель. Они кинулись в ее комнату. Рашель корчилась от боли. Простыни были испачканы чем-то черным и гнилостным.
– Этого я и боялась, – прошептала Женевьева. – Дизентерия. Ей нужен врач. И срочно.
Жюль кинулся вниз по лестнице.
– Я поеду в деревню, посмотрю, там ли доктор Тевенен, – бросил он, выбегая из дома.
Час спустя он вернулся, крутя изо всех сил педали велосипеда. Девочка следила за ним из окна кухни.
– Наш старый холостяк-доктор куда-то отбыл, – сказал он жене. – Дом стоит пустой. И никто ничего не знает. Тогда я поехал в Орлеан. Нашел там одного молодого хлыща, просил сразу приехать, но он такой отъявленный наглец, заявил, что ему якобы сначала нужно сделать дела поважнее.
Женевьева прикусила губы:
– Надеюсь, он приедет. И скоро!
Врач появился только ближе к вечеру. Девочка больше не осмеливалась заговаривать о своем отъезде в Париж. Она поняла, что Рашель очень больна. Жюль и Женевьева слишком тревожились за Рашель, чтобы заниматься еще и ею.
Когда громкий лай собаки предупредил о прибытии доктора, Женевьева попросила девочку спрятаться в подвале. Этого врача они не знали, торопливо объяснила она. Это не их старый врач. Надо было проявить осторожность.
Девочка спустилась в люк и затаилась в темноте, прислушиваясь к разговору. Она не могла видеть лица доктора, но ей не понравился его голос, пронзительный и гнусавый. Он все время спрашивал, откуда взялась Рашель или где они ее нашли. Он был настойчив и упрям. Голос Жюля оставался спокойным. Рашель дочь соседа, который на несколько дней уехал в Париж.
Но девочка понимала по самому его тону, что доктор ни единому слову не поверил. Он зло рассмеялся и снова завел песню про приказ и закон, про маршала Петена и новый образ Франции. И про то, что Kommandantur[27]подумает об этой худой девочке со смуглой кожей.
В конце концов она услышала, как хлопнула входная дверь.
Потом снова раздался голос Жюля. Старик казался раздавленным.
– Женевьева, – сказал он. – Что мы наделали?
– Я хотела вас кое о чем спросить, месье Леви. Это не связано с моей статьей.
Он посмотрел на меня и вернулся в свое кресло за письменным столом:
– Конечно. Слушаю вас.
Я наклонилась к нему:
– Если я дам вам точный адрес семьи, задержанной шестнадцатого июля сорок второго года, вы сможете помочь мне отыскать их следы?
– Семьи с Вель д’Ив?
– Да, – кивнула я. – Это важно.
Он посмотрел на мое усталое лицо, опухшие глаза. У меня возникло ощущение, что он читает во мне, как в открытой книге, и знает о гнетущей меня печали и обо всем, что я обнаружила в связи с квартирой. Да, я была уверена, что он видел во мне, сидящей этим утром напротив него, все, что накопилось за последние дни.
– Вот уже сорок лет, мисс Джармонд, как я восстанавливаю детали жизни каждого лица еврейской национальности, депортированного из этой страны между сорок первым и сорок четвертым годами. Это долгая и мучительная работа, но совершенно необходимая. Да, я могу назвать вам фамилию той семьи. Все в компьютере, прямо перед вами. Мы можем найти эти данные за несколько секунд. Но не могли бы вы сказать, почему вас интересует именно эта семья? Обычное любопытство журналиста или нечто иное?
Я почувствовала, что краснею.
– Это личное, – замялась я, – и объяснить довольно сложно.