Мы проехали на машине по улице Ролан и припарковались перед лицеем. Бамбер обратил мое внимание, что улица называется «улица Депортированных». Я почувствовала облегчение. «Улицу Республики» мне было бы сложнее переварить.
Технический лицей оказался унылым современным зданием, над которым доминировала старая водонапорная башня. Трудно было себе представить, что лагерь находился здесь, под этой массой цемента и паркингов. У входа курили ученики. Обеденный перерыв. На квадратной, плохо ухоженной лужайке перед лицеем мы увидели странные искривленные скульптуры, на которых были выгравированы рисунки. На одной из них было написано: «Они должны взаимодействовать в духе братства». И все. Мы с Бамбером растерянно переглянулись.
Я поинтересовалась у одного из лицеистов, связаны ли скульптуры с лагерем.
– С каким еще лагерем? – спросил он меня.
Его подружка захихикала как идиотка. Я объяснила, о чем идет речь. Это его несколько охладило. Тогда вмешалась девушка, сказав, что чуть дальше по дороге в деревню висело что-то вроде доски. Мы проскочили мимо, направляясь сюда. Я спросила у девушки, была ли это мемориальная доска. По ее мнению, да, но она не уверена.
Памятник был из черного мрамора, с потертой надписью золотыми буквами. Его поставили в шестьдесят пятом году по распоряжению мэра Бон-ла-Роланда. Сооружение венчала позолоченная звезда Давида. Там были имена. Нескончаемый список имен. И две фамилии, которые стали мне так хорошо и болезненно знакомы, тоже были там: «Старзински Владислав. Старзински Ривка».
У постамента стояла маленькая квадратная урна. «Здесь покоится пепел наших мучеников Освенцима». Чуть выше, под списком имен, я прочла другую надпись: «Памяти 3500 еврейских детей, вырванных у их родителей, интернированных в Бон-ла-Роланд и Питивье, а затем депортированных и убитых в Освенциме». Затем Бамбер прочел вслух с сильным британским акцентом: «Жертвы нацистов, погребенные на кладбище Бон-ла-Роланда». Далее следовал тот же список имен, что и на могиле на кладбище. Список детей с Вель д’Ив, умерших в лагере.
– Опять жертвы нацистов, – пробормотал Бамбер. – Можно подумать, что мы здесь столкнулись со случаем полной амнезии.
Мы оба молча постояли перед монументом. Бамбер уже сделал несколько фотографий, но теперь сложил все свое оборудование. На черном мраморе не было никаких упоминаний о том, что ответственность за поддержание жизни в лагере и за все, что происходило за колючей проволокой, лежала исключительно на французской полиции.
Я повернулась к деревне. Слева виднелся темный и мрачный церковный колокол.
Сара Старзински с великим трудом прошла по этой дороге. Она прошла здесь, где сейчас стою я, потом повернула налево и оказалась в лагере. Несколькими днями позже ее родители вышли оттуда, их отвели на вокзал и отправили на смерть. Дети оставались одни на протяжении нескольких недель, прежде чем их отправили в Дранси. А потом – в долгое путешествие в Польшу, где их ожидала смерть в одиночестве.
Что произошло с Сарой? Она тоже умерла? Ее имени не было ни на надгробном камне, ни на Мемориале. Может, она сбежала? Я глянула за водонапорную башню, возвышающуюся севернее, на краю деревни. Может, она еще жива?
Мой мобильник зазвонил, заставив нас обоих вздрогнуть. Моя сестра, Чарла.
– У тебя все в порядке? – спросила она на удивление ясным голосом, словно была рядом, а не на расстоянии в тысячи километров по другую сторону Атлантики. – Сообщение, которое ты мне утром оставила, было довольно грустным.
Мои мысли отвлеклись от Сары Старзински и сосредоточились на ребенке, которого я носила. И на том, что сказал вчера вечером Бертран: «Конец нашего брака».
И я снова почувствовала непомерную тяжесть на своих плечах.
На орлеанском вокзале царили шум и суета. Настоящий муравейник, в котором кишели серые мундиры. Сара прилепилась к пожилой чете. Она не хотела показывать, что ей страшно. Если она сумела добраться досюда, значит надежда еще не потеряна. Надежда на Париж. Но сама она должна быть мужественной и сильной.
– Если тебя кто-нибудь спросит, – прошептал ей Жюль, пока они стояли в очереди за билетами, – ты наша внучка, и зовут тебя Стефани Дюфор. А волосы у тебя сбриты, потому что ты подцепила вшей в школе.
Женевьева поправила на девочке воротник.
– Ну вот, – сказала она, улыбаясь. – Ты чистенькая и аккуратная. И прелестная, как картинка! Как наша внучка.
– У вас и правда есть внучка? – спросила Сара. – На мне ее одежда?
Женевьева засмеялась:
– У нас только неугомонные внуки, Гаспар и Николя. А еще сын, Ален. Ему сорок лет. Он живет в Орлеане со своей женой Генриеттой. На тебе одежда Николя. Он чуть старше тебя. И вроде красивый паренек!
Сара восхищалась тем, как спокойно и естественно ведет себя пожилая чета. Они улыбались, держались так, будто сегодня утро как утро – обычная безобидная поездка в Париж. Однако она заметила, как они украдкой косили глаза, все время оставаясь начеку. Она занервничала еще больше, заметив, что солдаты проверяют всех пассажиров, заходящих в вагоны. Она вытянула шею, стараясь получше все рассмотреть. Немцы? Нет, французы. Французские солдаты. Ее документов при ней не было. Только ключ и деньги. Она незаметно и молча протянула пачку банкнот Жюлю. Тот изобразил на лице удивление. Она подбородком указала на солдат, преграждающих доступ к поезду.
– Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал, Сара? – заинтригованно шепнул он.
– Они у вас попросят мои документы. У меня их нет. Может, это выручит.
Жюль посмотрел на шеренгу мужчин перед поездом. Волнение у него нарастало. Женевьева тихонько толкнула его локтем:
– Жюль! Все получится. Надо попробовать. Другого выхода нет.
Старик взял себя в руки. Кивнул жене. К нему вроде бы вернулось спокойствие. Они купили билеты и направились к поезду.
На перроне было полно народу. Их со всех сторон толкала все прибывающая толпа пассажиров: женщины с хнычущими младенцами на руках, старики с суровыми лицами, нетерпеливые деловые люди в костюмах. Сара знала, что ей делать. Она вспомнила о мальчике, который выбрался с велодрома, воспользовавшись неразберихой. Она усвоила урок. Ей только на руку суматоха, беспорядок, кричащие солдаты, суетящаяся толпа.
Она выпустила руку Жюля и присела на корточки. Так и двинулась вперед, с ощущением, что она под водой, в плотной массе юбок и брюк, башмаков и щиколоток. Она продвигалась с трудом, пихаясь локтями, потом прямо перед собой увидела поезд.
В момент, когда она поднималась в вагон, ее поймала за плечо чья-то рука. Она немедленно напустила на лицо подходящее выражение, сложив губы в беспечную улыбку. Улыбку нормальной девочки. Нормальной девочки, которая едет на поезде в Париж. Такой же нормальной, как та девочка в сиреневом платье, которую она увидела на противоположной платформе, когда их везли в лагерь – в день, который теперь казался таким далеким.
– Я с бабушкой, – сказала она, указывая вглубь вагона и расплываясь в улыбке. Солдат покачал головой и пропустил ее. Запыхавшись, она стала проталкиваться по проходу, ища глазами Жюля и Женевьеву за стеклянными дверями купе. Сердце билось как бешеное. Наконец она их заметила. Старики оторопело смотрели на нее. Девочка триумфально помахала им. Она была так горда собой. Ей удалось самостоятельно забраться в поезд, и никакие солдаты ее не задержали.
Ее торжествующая улыбка померкла, когда она увидела, какое множество солдат тоже садились в вагон. Их гулкие грубые голоса разносились по забитому коридору. Люди отворачивались, смотрели себе под ноги, старались сжаться и стать как можно менее заметными.
Сара забилась в уголок купе, частично прячась за Жюля и Женевьеву. Виднелось только ее личико, выглядывающее из-за плеч стариков. Она зачарованно смотрела, как приближаются немцы. Ее глаза неотрывно следили за ними. Жюль прошептал, чтобы она отвернулась. Но это было выше ее сил, она не могла.
Один из мужчин показался ей особенно отвратительным. Высокий, худой, с бледным угловатым лицом. Его голубые глаза были такими светлыми, что казались прозрачными под тяжелыми розовыми веками. Когда группа офицеров проходила мимо, этот мужчина протянул серую, бесконечно длинную руку и дернул Сару за ухо. По девочке пробежала дрожь.
– Ну, мой мальчик, – бросил офицер, – не надо меня бояться. Когда-нибудь ты тоже станешь солдатом, верно?
Жюль и Женевьева с застывшими улыбками даже глазом не моргнули. Они обнимали Сару как ни в чем не бывало, но та чувствовала, как трясутся их руки.
– Симпатичный у вас паренек, – улыбнулся офицер, взъерошив ежик волос на голове Сары. – Глаза голубые, волосы светлые, прямо как один из наших, верно?
Он заговорщицки подмигнул, потом вернулся к своей группе. Он решил, что я мальчик, подумала Сара. Он не увидел, что я еврейка. А вообще, можно ли с первого взгляда разглядеть, что ты еврей? Она сомневалась. Однажды она спросила об этом Армель. Та ответила, что Сара не похожа на еврейку из-за голубых глаз и блондинистых волос. Сейчас она подумала, что это только что спасло ей жизнь. Всю поездку она провела, окутанная теплом и нежностью пожилой четы. Никто с ними не заговаривал. Им не задали ни одного вопроса. Она смотрела в окно и думала, что с каждой минутой Париж приближается и с каждым мгновением она все ближе к Мишелю. Серые тучи сгущались, первые капли дождя упали на стекла, а потом их сдул ветер.
Поезд прибыл в пункт назначения, на Аустерлицкий вокзал, с которого она жарким пыльным днем уехала с родителями из Парижа. Вместе с пожилой четой девочка направилась к метро.
Жюль задрожал. Прямо перед ними стояли полицейские в темно-синей форме. Они останавливали прибывших и проверяли документы. Женевьева ничего не сказала и тихонько подтолкнуло его и Сару вперед. Сама она шагала уверенно, высоко вздернув круглый подбородок. Жюль шел, вцепившись в руку Сары.