Маленький симпатичный домик в пригороде Орлеана, с ухоженными цветниками и старой благодушной подслеповатой собакой. Невысокая пожилая дама чистила овощи в раковине и поздоровалась со мной, когда я зашла.
Потом раздался ворчливый голос Гаспара Дюфора. Одной рукой со вздувшимися синими венами он гладил лохматую голову собаки.
– Мы с братом знали, что во время войны случилось что-то важное. Но мы были тогда еще слишком малы и ничего не запомнили. Только после смерти бабушки и дедушки отец рассказал мне, что настоящая фамилия Сары Дюфор была Старзински и что она еврейка. Дедушка и бабушка всегда скрывали правду. В Саре было что-то грустное. Она никогда не веселилась и не бывала чем-то очень увлечена. Какая-то безучастная. Нам сказали, что дедушка с бабушкой удочерили ее, потому что родители Сары погибли во время войны. Вот и все, что мы знали. Но мы видели, что она другая, не такая, как мы. Когда она шла с нами в церковь, ее губы оставались сжатыми во время чтения «Отче наш». Она никогда не молилась и не причащалась. Только глядела перед собой с застывшим выражением лица, которое меня пугало. А когда мы спрашивали, что с ней, бабушка с дедушкой поворачивались к нам и с улыбкой, но решительно просили оставить ее в покое. Родители поступали точно так же. Мало-помалу Сара стала частью нашей жизни. Она заняла место старшей сестры, которой у нас никогда не было. Потом она превратилась в прелестную меланхоличную девушку. Она была очень серьезной и очень взрослой для своего возраста. После войны мы с родителями несколько раз ездили в Париж, но Сара всегда отказывалась составить нам компанию. Она заявляла, что ненавидит Париж и ноги ее там больше не будет.
– Она говорила с вами о своем брате? О родителях? – спросила я.
– Никогда. Это отец сорок лет назад рассказал мне про ее брата и все остальное. А когда мы все жили вместе, я ничего не знал.
Нас прервал тоненький голос Натали Дюфор:
– А что случилось с ее братом?
Гаспар Дюфор бросил взгляд на внучку, которая завороженно вслушивалась в каждое его слово. Потом посмотрел на жену – та не открыла рта за все время беседы, но слушала с нежностью.
– Я расскажу тебе в другой раз, Нату. Это очень печальная история.
Последовало долгое молчание.
– Месье Дюфор, – сказала я, – мне хотелось бы узнать, где Сара Старзински сейчас. Потому я и приехала. Вы можете мне помочь?
Гаспар Дюфор почесал голову и бросил на меня вопросительный взгляд.
– А я вот что хотел бы узнать, мадемуазель Джармонд, – с улыбкой сказал он, – почему для вас-то это так важно?
Телефон снова ожил. Зоэ. Она звонила с Лонг-Айленда. Ей весело, погода отличная, она загорает, получила новый велосипед, кузен Купер очень симпатичный, но она скучает по мне. Я ответила, что тоже по ней скучаю и окажусь рядом, не пройдет и десяти дней. Потом она понизила голос и спросила, как я продвинулась в поисках Сары Старзински. Меня растрогала та серьезность, с которой был задан вопрос. Я ответила, что действительно очень продвинулась и скоро все ей расскажу.
– Ой, мама, скажи, ты узнала что-то новое? Я хочу знать! Прямо сейчас!
– Ладно, – уступила я ее напору. – Сегодня я встречалась с одним человеком, который хорошо знал Сару, когда она была совсем молоденькой. Он сказал, что Сара уехала из Франции в пятьдесят втором году и собиралась работать няней в Нью-Йорке.
– Ты хочешь сказать, она живет в Нью-Йорке?
– Похоже на то, – подтвердила я.
Повисла пауза.
– И как же ты ее здесь найдешь? – спросила она голосом, в котором поубавилось веселости. – Штаты ведь куда больше Франции.
– Один Бог знает, дорогая, – вздохнула я. Потом тепло ее поцеловала, послала «люблю тебя» и повесила трубку.
А я вот что хотел бы узнать, мадемуазель Джармонд, почему для вас-то это так важно? Я сразу же решила сказать Гаспару Дюфору всю правду. Как Сара появилась в моей жизни, как я обнаружила ужасную тайну, как она связана с семьей моего свекра. И наконец, что теперь – когда я все узнала про лето сорок второго, Вель д’Ив, Бон-ла-Роланд, смерть маленького Мишеля в квартире Тезаков – найти Сару стало моей целью, моим поиском, средоточием всей моей воли.
Гаспара Дюфора удивило мое упорство. Зачем ее искать, для чего? – спросил он, покачивая седой головой. «Чтобы сказать ей, что она для нас важна и что мы ничего не забыли». Таков был мой ответ. Это «мы» вызвало у него улыбку. О ком речь? О семействе свекра, о французском народе? Слегка задетая его насмешливым тоном, я заявила, что это я, просто я сама и только я, хотела бы сказать ей, как мне жаль, и что я не забуду про ту облаву, про лагерь, про Мишеля и поезд в Освенцим, который навсегда унес ее родителей. С чего бы мне, американке, так переживать? Разве не мои соотечественники освободили Францию в сорок четвертом? Он не понимал. Он со смехом сказал, что лично мне переживать не из-за чего.
Я посмотрела ему прямо в глаза:
– Да, я переживаю. Переживаю из-за того, что мне сорок пять лет, а я так мало об этом знаю.
– Сара покинула Францию в конце пятьдесят второго года. Она уехала в Америку.
– Почему туда? – спросила я.
– Она сказала нам, что хочет жить в стране, которую напрямую не затронул Холокост, как этот случилось с Францией. Нам всем тяжело далось ее решение, особенно бабушке с дедушкой. Они любили ее, как родную дочь. Но ничто не могло заставить ее передумать. Она уехала. И так никогда и не вернулась. Насколько я знаю.
– А что с ней происходило там? – спросила я с таким же пылом и нетерпением, как у Натали.
Гаспар Дюфор пожал плечами и глубоко вздохнул. Он встал, полуслепая собака поплелась следом. Его жена приготовила мне новую чашку крепкого кофе. Их внучка молчала, забившись в кресло и переводя растроганный взгляд с меня на деда. Я знала, что она не раз вспомнит этот момент, что она не забудет.
Гаспар Дюфор снова уселся, тихонько ворча, и протянул мне чашку с кофе. Он обошел всю комнату, разглядывая старые фотографии и потертую мебель. Вздохнув, опять почесал голову. Я ждала. Натали ждала. Наконец он заговорил.
У них не было известий от Сары с пятьдесят пятого года.
– Она прислала несколько писем дедушке с бабушкой. Через год после ее приезда в Штаты известила нас открыткой, что вышла замуж. Помню, отец сказал, что она выскочила за янки. – Гаспар улыбнулся. – Мы были очень рады за нее. А потом больше ни звонка, ни письма. Никогда больше. Бабушка с дедушкой пытались узнать, где она. Они звонили в Нью-Йорк, писали письма, посылали телеграммы. Они пытались найти ее мужа. Безуспешно. Сара исчезла. Для них это было ужасно. Шли годы, а они все ждали, что она подаст знак, позвонит, пришлет открытку. Но так ничего и не дождались. Дед умер в шестидесятых годах, а через несколько лет за ним последовала бабушка. Я уверен, что они умерли с разбитым сердцем.
– А вы знаете, что ваши дедушка и бабушка имеют право на звание Праведников? – спросила я.
– Что это значит?
– Иерусалимский Институт Яд Вашем присваивает это звание неевреям, которые спасали евреев во время войны. Звание можно получить и посмертно.
Он прокашлялся и отвел глаза:
– Найдите ее. Остальное не имеет значения. Прошу вас, найдите ее, мадемуазель Джармонд. Скажите ей, что мне ее не хватает. И моему брату Николя тоже. Скажите ей, что мы ее любим и обнимаем.
Перед тем как я ушла, он протянул мне письмо:
– Бабушка написала это письмо отцу после войны. Может, вам интересно будет взглянуть. Передайте его Натали, когда прочтете.
Оказавшись одна дома, я принялась разбирать старинный почерк. Я плакала, читая. Наконец взяла себя в руки, вытерла слезы и высморкалась.
Потом позвонила Эдуару и прочла ему письмо. Думаю, он тоже плакал, хотя я чувствовала, как он старался, чтобы я этого не заметила. Он поблагодарил меня сдавленным голосом и повесил трубку.
8 сентября 1946 г.
Ален, мой дорогой сын,
когда Сара вернулась на прошлой неделе, проведя лето с тобой и Генриеттой, у нее были такие замечательные румяные щечки… и улыбка. Жюль и я никак в себя не придем. Это что-то необычайное. Она сама напишет тебе, чтобы поблагодарить, но я хотела уже сейчас сказать, как я признательна за твою помощь и гостеприимство. Как ты знаешь, позади четыре очень мрачных года. Четыре долгих года Оккупации, страха, лишений. И для нас, и для всей страны. Четыре года, за которые мы дорого заплатили, Жюль и я, и особенно Сара. Думаю, она так и не оправилась от того, что произошло летом 1942-го, когда мы привезли ее из квартиры ее родителей в Марэ. В тот день что-то в ней сломалось. Рухнуло.
Это были тяжелые времена, и твоя поддержка для нас очень много значила. Прятать Сару, чтобы она не попалась врагу, укрывать ее до самого перемирия было постоянным кошмаром. Но отныне у Сары есть семья. Мы стали ее семьей. А твои сыновья, Гаспар и Николя, – ее братьями. Теперь она Сара Дюфор. Она носит нашу фамилию.
И все же я знаю, что она никогда не забудет. За улыбкой и розовыми щечками в ней таится что-то жесткое. Она никогда не будет такой же четырнадцатилетней девочкой, как другие. Она стала женщиной – и женщиной, полной горечи. Иногда мне кажется, что она старше меня. Она никогда не говорит ни о своей семье, ни о младшем брате. Но я знаю, что они всегда с ней. Всегда. Каждую неделю, а иногда даже чаще, она ходит на кладбище поклониться могиле брата. Она ходит туда одна. И не позволяет мне пойти с ней. Бывает, я иду следом – просто чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Она садится у маленькой могилы и больше не двигается. Она может оставаться так часами, сжимая в пальцах медный ключ, который всегда при ней. Ключ от шкафа, где умер ее бедный братик. Когда она возвращается, у нее замкнутое холодное лицо. Ей трудно говорить, трудно общаться со мной. Я стараюсь дать ей всю мою любовь. Она та дочь, которой у меня никогда не было.
Она никогда не говорит о Бон-ла-Роланде. Если мы случайно проходим через деревню, она делается вся бледная. Отворачивает голову и закрывает глаза. Я спрашиваю себя, узнает ли когда-нибудь мир обо всем этом. Выйдет ли когда-нибудь на свет дня то, что здес