ь произошло. Или же это останется тайной, похороненной в прошлом, в таком мутном прошлом.
С тех пор как война закончилась, Жюль часто ходил в «Лютецию», иногда вместе с Сарой, чтобы узнать, кто возвратился из лагерей. С надеждой, по-прежнему с надеждой. Мы все надеялись, изо всех сил. Но теперь мы знаем. Ее родители не вернутся. Они погибли в Освенциме тем ужасным летом 1942-го.
Я часто спрашиваю себя, сколько еще таких детей, как она, прошли через этот ад и выжили, а сейчас должны продолжать жить без тех, кого любили. Сколько страданий и горя. Саре пришлось от всего отказаться: от семьи, фамилии, религии. Мы никогда об этом не говорим, но я знаю, как глубока пустота, как все это жестоко. Сара часто заговаривает о том, чтобы уехать из этой страны, начать жить заново где-то еще, подальше от всего, что она узнала и пережила. Она еще слишком мала и слишком слаба, чтобы оставить ферму, но придет день… Жюлю и мне придется суметь отпустить ее.
Да, война закончилась, наконец-то закончилась, но для твоего отца и для меня все переменилось. И ничего уже не будет как прежде. У наступившего мира горький привкус. Будущее тревожно. Произошедшие события изменили лицо всего света. И лицо Франции тоже. Наша страна еще не отошла от этих мрачных лет. Да и произойдет ли это когда-нибудь? Это не та Франция, которую я знала ребенком. Это другая Франция, которой я не узнаю. Я уже стара и понимаю, что мои дни сочтены. Но Сара, Гаспар и Николя еще молоды. Они будут жить в этой новой Франции. Я очень тревожусь за них, потому что боюсь того, что будет.
Мой дорогой сын, я не хотела писать тебе грустное письмо, но, увы, боюсь, что таким оно все-таки получилось, – поверь, мне очень жаль. Огород требует ухода, куры ждут, чтобы их покормили, поэтому я тебя оставляю. Еще раз благодарю тебя за все, что ты сделал для Сары. Благослови вас Господь, тебя и Генриетту, за ваше великодушие, верность, и да благословит Он ваших детей.
Твоя любящая мать
Опять звонок. Мне следовало отключить мобильник. Это Джошуа. Я удивлена. Он никогда не звонил мне так поздно.
– Я только что видел тебя в выпуске новостей. Прекрасна как картинка. Немного бледновата, но очень гламурна.
– Выпуск новостей? Каких новостей?
– Я включил телевизор посмотреть вечерние новости на TF1[35] и вдруг увидел мою Джулию, прямо у ног премьер-министра.
– О! – поняла я. – Ты смотрел церемонию, посвященную Вель д’Ив.
– Хорошая речь, не находишь?
– Да, очень хорошая.
Он помолчал. Я услышала щелчок его зажигалки. Наверняка он прикурил «Marlboro Medium», в такой серебристой пачке, какие можно найти только в Штатах. О чем же он хотел меня попросить? Обычно он бывал более прямолинейным. Слишком прямолинейным.
– Чего ты хочешь, Джошуа? – недоверчиво спросила я.
– Ничего, ничего. Я позвонил только сказать тебе, что ты проделала отличную работу. Твоя статья о Вель д’Ив наделала много шума. Я хотел, чтобы ты знала. И у Бамбера получились отличные фото. Вы показали себя настоящей командой.
– О, спасибо.
Но я хорошо его знала.
– Ты уверен, что это все? – осторожно добавила я.
– Кое-что меня смущает.
– Давай, я слушаю.
– По-моему, тут чего-то не хватает. Ты опросила выживших, свидетелей, старика из Бона и так далее, и это отлично. Правда, отлично. Но ты забыла два-три момента. Полицейских. Французскую полицию.
– И что дальше? – (Он начал меня раздражать.) – К чему ты клонишь со своей французской полицией?
– Твоя статья стала бы идеальной, если бы ты смогла сделать интервью с бывшими копами, которые участвовали в облаве. Вот если бы ты отыскала хоть парочку, просто чтобы показать другой взгляд на вещи. Даже если на сегодняшний день они уже дряхлые старики. Что эти люди рассказывают своим детям? В курсе ли их семьи?
Конечно, он был прав. Мне просто не пришло это в голову. Мое раздражение испарилось. Я не знала, что ответить. Он меня подловил.
– Джулия, не беспокойся, все в порядке, – бросил Джошуа со смехом. – Ты отлично поработала. Возможно, эти полицейские все равно не захотели бы с тобой разговаривать. Ты ведь ничего особенного о них не нарыла, верно?
– Вообще-то, нет, – согласилась я. – Если подумать, то во всем, что я читала, не было ни слова о чувствах французской полиции, участвовавшей в этом деле. Говорилось только, что они выполняли свою работу.
– Ну да, свою работу, – повторил Джошуа. – Но мне очень хотелось бы знать, как они потом с этим жили. А еще мне очень хотелось бы ознакомиться со свидетельствами тех, кто вел поезда из Дранси в Освенцим. Знали ли они, что везут? Верили ли действительно, что в вагонах скот? Знали ли, куда они везут этих людей и что с ними будет? А водители автобусов? Они были не в курсе того, что делали?
И опять он был прав. Я буквально онемела. Хороший журналист обязательно начал бы копать в этом направлении. Французская полиция, железнодорожники, парижский транспорт.
Я была слишком поглощена детьми Вель д’Ив. Особенно одним ребенком.
– Ты в порядке, Джулия?
– Лучше не бывает.
Я врала.
– Тебе необходимо отдохнуть, – категорично заявил он. – Пора тебе в самолет и на родную землю.
– Именно об этом я и думаю.
Последний за вечер звонок поступил от Натали Дюфор. Она была вне себя от воодушевления. Я представляла ее маленькую мордочку, горящую от возбуждения, блестящие карие глаза.
– Джулия! Я просмотрела все бумаги дедули и нашла ее. Я нашла открытку Сары!
– Открытку Сары? – повторила я, не очень понимая, о чем она говорит.
– Ну да, почтовую открытку, которую она послала, чтобы сообщить о своем замужестве, – последнее, что они от нее получили. Она там называет фамилию своего мужа.
Я схватила ручку и зашарила в поисках листка бумаги, но так и не нашла. Поднесла ручку к ладони.
– И это имя?..
– Она пишет, что стала супругой некоего Ричарда Дж. Рейнсферда. – Она прочитала имя по буквам. – Открытка датирована пятнадцатым марта пятьдесят пятого года. Адреса нет. Вообще ничего больше нет, кроме того, что я вам прочитала.
– Ричард Дж. Рейнсферд, – повторила я, записывая имя заглавными буквами у себя на ладони.
Я поблагодарила Натали, пообещав держать ее в курсе, если узнаю что-то новое, потом позвонила Чарле на Манхэттен. Попала на ее помощницу Тину, которая попросила меня подождать. Наконец я услышала голос сестры:
– Опять ты, моя сладкая?
Я двинулась прямо к цели.
– Как можно найти кого-нибудь в Соединенных Штатах?
– В телефонном справочнике.
– Что, так просто?
– Есть и другие способы, – сказала она загадочным тоном.
– А если этот кто-то исчез в пятьдесят пятом году?
– У тебя есть номер его социального страхования, номер машины или адрес?
– Совсем ничего.
Она присвистнула сквозь зубы:
– Тогда все сложнее. А то и невозможно. Но я попробую. У меня есть приятели, которые могут помочь. Давай фамилию.
В этот момент я услышала, как громко хлопнула входная дверь, а потом брякнули ключи, брошенные на столик.
Мой муж, вернувшийся из Брюсселя.
– Я перезвоню, – торопливо бросила я сестре, прежде чем повесить трубку.
Бертран зашел в гостиную. Лицо у него осунулось, было бледным и напряженным. Он подошел и обнял меня. Я почувствовала, как его подбородок уткнулся мне в макушку.
Я должна была сказать ему без промедления.
– Я этого не сделала.
Он не шелохнулся.
– Знаю, – ответил он. – Врач мне позвонил.
Я отстранилась:
– Я не смогла, Бертран.
У него мелькнула странная безнадежная улыбка. Он подошел к окну, где на подносе стояли бутылки с крепкими напитками и дижестивами. Налил коньяку и проглотил одним махом, откинув голову назад. Жест показался мне на редкость некрасивым, но он меня тронул.
– Так, ну и что теперь будем делать? – сказал он, со стуком ставя стакан.
Я попробовала улыбнуться, но получилось фальшиво. Бертран сел на диван, распустил галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки.
– Я не могу смириться с мыслью иметь ребенка, Джулия. Я тебя предупреждал. Ты не захотела меня услышать.
Что-то в его голосе заставило меня приглядеться к нему внимательнее. Он выглядел беспомощным, как будто съежившимся. На долю секунды передо мной мелькнуло лицо Эдуара Тезака – такое, каким оно было в машине, когда он рассказывал о возвращении Сары.
– Я не могу помешать тебе родить этого ребенка. Но я хочу, чтобы ты знала, что я не могу принять твое решение. Этот ребенок убьет меня.
Я хотела проявить хоть долю сочувствия – у него был такой потерянный вид, – но меня охватила злость.
– Убьет тебя? – повторила я.
Бертран встал налить себе еще порцию. Я отвела взгляд. Я не хотела видеть, как он будет пить.
– Ты никогда не слышала о кризисе пятидесяти лет, любовь моя? Вы, американцы, обожаете это выражение, midlife crisis. Ты целиком ушла в свою работу, своих друзей, свою дочь и даже не заметила, через что я прохожу. По правде говоря, тебе плевать. Разве я не прав?
Я смотрела на него в ошеломлении.
Он медленно растянулся на диване, уставившись в потолок. Да, его движения были неспешными и осторожными. Я никогда его таким не видела. Кожа на его лице как будто сморщилась. Внезапно я увидела перед собой стареющего мужа. Испарился молодой Бертран. А ведь он всегда был вызывающе молод, динамичен, полон энергии. Из тех, кто никогда не может усидеть на месте, вечно бодр, стремителен, нетерпелив. Мужчина, которого я видела перед собой, был лишь тенью того, кого я знала. Когда произошла эта метаморфоза? Как я могла ее не заметить? Бертран и его невероятный смех. Его шутки. Его дерзость. «Это ваш муж?» – шептали мне в замешательстве и восхищении. Бертран на званых ужинах, когда его слушали все и никто не смел ему противоречить. Он просто завораживал. Его манера смотреть на вас, яркий блеск синих глаз и эта дьявольская усмешка…