– Нет. Он обнаружил бумаги, которые его отец прятал всю жизнь. Блокнот, принадлежавший Саре. Он здесь, потому что хочет узнать всю историю. Сегодня приехал ко мне.
– Я хочу поговорить с ним, – выдохнул Эдуар.
Я отправилась за Уильямом и передала, что мой свекор хотел бы с ним познакомиться. Он последовал за мной. Ростом он был на голову выше Бертрана, Эдуара, Колетт и обеих ее дочерей.
Эдуар Тезак посмотрел на Уильяма. Его лицо было спокойным, но глаза полны слез.
Они пожали друг другу руки, сдержанно и без слов. Это производило сильное впечатление. Все молчали.
– Сын Сары Старзински, – еле слышно проговорил Эдуар.
Я заметила, как Колетт, Сесиль и Лаура смотрят на незнакомца с вежливым недоумением. Они не понимали, что происходит. Только Бертран был в курсе. Только он узнал всю историю, обнаружив досье «Сара», хотя и не желал говорить со мной об этом. Даже после того, как несколько месяцев назад он встретился с Дюфорами в нашей квартире, он не задал ни единого вопроса.
Эдуар откашлялся. Оба они по-прежнему не разжимали рук. Он обратился к Уильяму на английском. На очень правильном английском, но с сильным французским акцентом.
– Я Эдуар Тезак. Мы с вами встретились в тяжелый для меня момент. Моя мать умирает.
– Искренне сочувствую, – сказал Уильям.
– Джулия все вам объяснит. Но что касается вашей матери, Сары…
Эдуар замолчал. Его голос сорвался. Жена и дочери смотрели на него в немом изумлении.
– О чем он говорит? – озадаченно спросила Колетт. – Кто такая Сара?
– Речь о том, что произошло шестьдесят лет назад, – Эдуар силился совладать со своим голосом.
Я с большим трудом удерживалась, чтобы не обнять его за плечи. Эдуар сделал глубокий вдох, на его лицо отчасти вернулись краски, и он послал Уильяму робкую улыбку, какой раньше я у него не видела.
– Я никогда не забуду вашу мать. Никогда.
Его лицо исказилось, улыбка исчезла. Страдание и печаль душили его, как в тот день, когда он все мне рассказал.
Молчание становилось тяжелым, невыносимым. Колетт и ее дочери выглядели все более заинтригованными.
– Для меня такое облегчение – получить возможность все вам высказать после стольких лет.
– Я благодарен вам, месье, – тихо отозвался Уильям. Он тоже был бледен. – Я так мало об этом знаю. Я приехал сюда, чтобы понять. Моя мать страдала, и я хочу узнать почему.
– Мы сделали для нее все, что могли, – сказал Эдуар. – В этом я могу вас заверить, Джулия расскажет. Она вам объяснит. Расскажет всю историю вашей матери. Расскажет, что мой отец для нее сделал. До свидания.
Он отступил. Внезапно мой свекор стал похож на бледного немощного старика. У Бертрана в глазах было любопытство и отстраненность. Он, конечно же, впервые видел, чтобы отец так переживал. Мне стало интересно, что же испытывает он сам.
Эдуар удалился вместе с женой и дочерьми, которые засыпали его вопросами. Сын молча следовал за ними, засунув руки в карманы. Скажет ли Эдуар правду Колетт и дочерям? Возможно. Я представила, каким это будет для них ударом.
Мы с Уильямом Рейнсфердом остались одни в холле дома для престарелых. Снаружи, на улице Курсель, по-прежнему шел дождь.
– Не хотите выпить кофе? – спросил он.
У него была красивая улыбка.
Под моросящим дождем мы дошли до ближайшего кафе. Заказали два эспрессо. Какое-то время сидели молча.
Потом он спросил:
– Вы были близки с этой старой дамой?
– Да, – сказала я. – Очень близки.
– Вижу, вы ждете ребенка.
Я погладила свой округлившийся живот.
– Предполагается, что я рожу в феврале.
Наконец он медленно произнес:
– Расскажите мне историю моей матери.
– Это будет нелегко.
– Да, но мне необходимо ее услышать. Пожалуйста, Джулия.
Я начала медленно, почти шепотом, только изредка на него поглядывая. Погружаясь в историю Сары, я думала об Эдуаре. Наверное, он делал сейчас то же, что и я, сидя в элегантной блекло-розовой гостиной на Университетской улице: излагал ту же историю жене, дочерям и сыну. Облава. Вель д’Ив. Лагерь. Бегство. Возвращение девочки. Мертвый ребенок в шкафу. Две семьи, связанные смертью и тайной. Две семьи, связанные горем. Часть меня желала, чтобы сидящий напротив меня мужчина узнал правду. Другая же часть стремилась уберечь его, защитить от реальности, уже потускневшей со временем. Избавить от жуткой картины страданий маленькой девочки. Ее боли, ее потерь. Ведь это станет и его болью, его пронзительным чувством потери. Чем дольше я говорила, чем больше подробностей приводила, чем полнее отвечала на его вопросы, тем сильнее чувствовала, что мои слова вонзаются в него, точно лезвия.
Подойдя к концу, я подняла на него глаза. Его лицо побелело – даже губы. Он достал блокнот и протянул мне, не в силах выговорить ни слова. Медный ключ лежал на столе между нами.
Я держала блокнот в руках. Взглядом он попросил открыть его.
Я прочла первую строку. Сначала про себя. Потом продолжила вслух, сразу же переводя с французского на свой родной язык. Я продвигалась медленно. Мелкий наклонный почерк было трудно разобрать.
Где ты, мой маленький Мишель? Мой прекрасный Мишель.
Где ты сейчас?
Ты помнишь меня?
Меня, Сару, твою сестру.
Ту, которая так и не вернулась. Которая оставила тебя в том шкафу.
Ту, которая подумала, что там ты в безопасности.
Мишель.
Годы прошли, но ключ по-прежнему у меня.
Ключ от нашего тайника.
Я хранила его, день за днем. И день за днем гладила его, вспоминая о тебе.
Он был со мной с 16 июля 1942 года.
Никто об этом не знает. Никто не знает ни о ключе, ни о тебе.
О тебе в шкафу.
И о Маме. И о Папе.
И о лагере.
И о лете 1942 года.
Никто не знает, кто я на самом деле.
Мишель.
Не было дня, чтобы я не думала о тебе.
Чтобы я не думала о доме 26 по улице Сентонж.
Я несу груз смерти, как если бы я носила ребенка.
И буду носить до конца своих дней.
Иногда я хочу уйти.
Груз твоей смерти слишком тяжел.
Как и груз смерти Мамы и Папы.
Я снова вижу вагоны для скота, которые увозят их к гибели.
Я слышу поезд. Я слышу его все тридцать лет.
Я не могу больше нести груз прошлого.
И все же я не решаюсь выбросить ключ от твоего шкафа.
Это единственная вещь, которая связывает меня с тобой, с твоей могилой.
Мишель.
Как я могу выдавать себя за ту, кем не являюсь?
Как заставлять их верить, что я другая женщина?
Нет, я не могу забыть.
Велодром.
Лагерь.
Поезд.
Жюль и Женевьева.
Николя и Гаспар.
Появление ребенка ничего не стерло из моей памяти. Я люблю его. Он мой сын.
Мой муж не знает, кто я на самом деле.
Какова моя история.
Но я не могу забыть.
Переехать в эту страну было ошибкой.
Я думала, что все будет другим, что я смогу стать другой. Я думала все оставить позади.
Не получилось.
Их отправили в Освенцим. Их убили.
Мой брат? Он умер в шкафу.
Мне не осталось ничего.
Я думала, что мне останется хоть что-то. Я ошибалась.
Ребенка и мужа недостаточно.
Они ничего не знают.
Они не знают, кто я.
И никогда не узнают.
Мишель.
В моих снах ты приходишь за мной.
Ты берешь меня за руку и уводишь.
Эту жизнь слишком трудно выдержать.
Я смотрю на ключ, и мне хочется вернуться назад во времени, и чтобы ты был рядом.
Мне хотелось бы вернуть те довоенные дни невинности и беззаботности.
Я знаю, что мои раны никогда не затянутся.
Надеюсь, что сын простит меня.
Он никогда не узнает.
Никто никогда не узнает.
Zakhor, Al Tichkah. Помни. Никогда не забывай.
Кафе было местом шумным, в нем кипела жизнь. А мы как будто погрузились в абсолютную тишину.
Я положила блокнот на стол, опустошенная тем, что мы только что узнали.
– Она покончила с собой, – убитым голосом сказал Уильям. – Это не был несчастный случай. Она нарочно врезалась в дерево.
Я молчала, не в силах выговорить ни слова. Да и что тут скажешь?
Мне хотелось взять его за руку, но что-то меня удерживало. Я глубоко дышала. Но слова все не приходили.
Медный ключ лежал на столе – немой свидетель прошлого, смерти Мишеля. Я чувствовала, что Уильям замыкается в себе, как тогда в Лукке, когда он выставил руки, чтобы оттолкнуть меня. Он не шевелился, но я знала, что он отдаляется. И опять я боролась с властным желанием прикоснуться, обнять его. Откуда взялось неодолимое ощущение, что у нас с этим человеком много общего? В определенном смысле он не был для меня посторонним, но что еще более странно, мне казалось, что и я для него не посторонняя. Что же нас сблизило? Мои поиски, моя жажда истины, мое сочувствие его матери? Он ничего обо мне не знает, ни о моем гибнущем браке, ни о выкидыше, который едва не случился в Лукке, ни о моей работе, ни о моей жизни. А я, что я знала о нем, о его жене, детях, карьере? Его сегодняшняя жизнь оставалась загадкой. Но его прошлое, прошлое его матери открылись передо мной, как будто я шла во мраке с одним-единственным факелом. Более всего я хотела донести до этого человека всю важность для меня истории Сары, дать почувствовать, до какой степени то, что случилось с его матерью, изменило мою жизнь.
– Спасибо, – наконец произнес он. – Спасибо, что все мне рассказали.
Голос у него был странный, будто чужой. Я подумала, что предпочла бы увидеть, как он ломается, плачет, не скрывает потрясения. Почему? Очевидно, потому, что мне самой хотелось дать волю чувствам, зарыдать, выплеснув боль, горе и пустоту, хотелось разделить с ним то, что я переживала, в глубоком и необычайном единении.