Ключ Сары — страница 45 из 49

Он встал, собираясь уйти, взял блокнот и ключ. Мне была невыносима мысль, что он исчезнет так быстро. Я была уверена, что, если он сейчас уйдет, я больше никогда его не увижу. Он не захочет ни видеть меня, ни говорить со мной. Я потеряю свою последнюю связь с Сарой. Я потеряю его. И только Бог знает, по какой неясной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, с которым мне хотелось сейчас быть.

Наверно, он прочел мои мысли, потому что я увидела, как он заколебался. Он наклонился ко мне.

– Я поеду в те места, – сказал он. – В Бон-ла-Роланд и на улицу Нелатон.

– Я могу поехать с вами, если хотите.

Его глаза какое-то мгновение рассматривали меня. Я снова ощутила, какие сложные чувства в нем вызываю – что-то среднее между враждебностью и признательностью.

– Нет, мне лучше поехать одному. Но я был бы вам благодарен, если бы вы дали мне адрес братьев Дюфор. Я хотел бы с ними встретиться.

– Конечно, – ответила я, открывая записную книжку и записывая на листке координаты Дюфоров.

Вдруг он тяжело рухнул на стул.

– Мне бы не помешало выпить, – сказал он.

– Конечно, конечно.

Я подозвала официанта и заказала вина для нас обоих.

Пока мы молча потягивали вино, я заметила, как хорошо себя чувствую в его компании. Два американца за стаканчиком. Нам не обязательно было разговаривать, молчание нас не тяготило. Но я знала, что, сделав последний глоток, он уйдет.

И этот момент наступил.

– Спасибо, Джулия, спасибо за все.

Он не сказал: останемся на связи, обменяемся мейлами, будем иногда созваниваться. Нет, ничего такого он не сказал. И я как будто слышала, о чем говорило его молчание: не звоните мне, не пытайтесь со мной связаться, пожалуйста, я должен заново пересмотреть свою жизнь, мне нужны время и тишина, и покой. Я должен понять, кто я теперь.

Я смотрела, как он уходит под дождем и его высокий силуэт исчезает в суете улицы.

Я обхватила руками живот, погрузившись в одиночество.

Когда в тот вечер я вернулась домой, меня поджидало сидевшее в нашей гостиной семейство Тезак в полном составе, включая Бертрана и Зоэ. Я сразу почувствовала, какой напряженной была атмосфера.

Похоже, присутствующие разделились на две группы: Эдуар, Зоэ и Сесиль, которые были на моей стороне, одобряя то, что я сделала, и те, кто был против, – Колетт и Лаура.

Бертран был странно молчалив. Его лицо было мрачным, уголки губ опустились. На меня он не смотрел.

Первой взорвалась Колетт. Как я могла устроить такое? Отыскать эту семью, связаться с человеком, который на самом-то деле ничего не знал о прошлом своей матери.

– Бедняга, – с дрожью вторила ей моя золовка. – Теперь он знает, кем на самом деле была его мать, что она еврейка и вся ее семья была уничтожена в Польше, что его дядя умер от голода. Джулии следовало оставить его в покое.

Эдуар вскочил и воздел руки к небу.

– Господи! – загремел он. – Ну что вы за семья!

Зоэ подошла и забилась мне под мышку.

– Джулия поступила мужественно, то, что она сделала, очень великодушно, – продолжал Эдуар, трясясь от гнева. – Она хотела удостовериться, что семья той девочки в курсе того, что произошло, и выразить им свое сочувствие. И заверить, что, насколько она знает, мой отец тоже не оставался в стороне и сделал все возможное, чтобы Саре Старзински хорошо жилось в приемной семье, где ее любили.

– О, папа, перестань, – прервала его Лаура. – Со стороны Джулии это был недостойный поступок. Никогда не стоит ворошить прошлое, особенно в том, что касается той войны. Никто не хочет ни вспоминать, ни думать о ней.

Она не смотрела на меня, но я ощущала ее враждебность. Лаура была для меня открытой книгой. Я поступила как истинная американка. Я понятия не имею, что такое уважение к прошлому. Я не способна уяснить себе, что такое семейная тайна. Никакого воспитания. Никакой деликатности. Неотесанная и невоспитанная американка: американка, которая всюду лезет своими грубыми башмаками.

– Я не согласна! – вскричала Сесиль ломким голосом. – Я благодарна тебе, отец, за то, что ты все нам рассказал. Это кошмарная история: маленький мальчик, умерший в той квартире, его вернувшаяся сестра. Думаю, Джулия была права, связавшись с их семьей. В конце концов, мы не сделали ничего такого, чего нам следовало бы стыдиться.

– Возможно! – вмешалась Колетт, поджав губы. – Но если бы Джулия не оказалась такой любопытной, то, вполне вероятно, Эдуар так ничего бы нам и не рассказал, верно, Эдуар?

Эдуар посмотрел жене в глаза. В его лице и в голосе был холод.

– Колетт, отец заставил меня поклясться, что я никогда ничего не расскажу о происшедшем. Я сдержал обещание и молчал все шестьдесят лет, как бы мне ни было трудно. Но сегодня я счастлив, что вы знаете. Теперь я могу разделить этот груз со своей семьей, хоть и вижу, что некоторым из вас это совсем не по нутру.

– Слава богу, Мамэ ничего не знает, – вздохнула Колетт, откидывая назад светлые седеющие волосы.

– О, Мамэ знает все, – бросила Зоэ тоненьким голоском.

Ее щеки раскраснелись, но она не опустила глаз:

– Она сама рассказала мне все, что случилось. Я ничего не знала про маленького мальчика – наверное, маме очень бы не хотелось, чтобы мне об этом стало известно, она нарочно умолчала об этой части истории. Но Мамэ сказала мне все.

Зоэ продолжила:

– Она знала с самого начала, с тех пор как консьержка доложила ей, что Сара возвращалась. Мамэ сказала, что дедушке все время снились кошмары про мертвого мальчика в его комнате. Она сказала, что было ужасно все знать и не иметь возможности поговорить об этом ни с мужем, ни с сыном, ни позже со своей семьей. Она сказала, что все это очень изменило моего прадедушку, ранило его так глубоко, что он не мог ни с кем поделиться, даже с ней.

Я повернулась к свекру. Ошеломленный, он не спускал с Зоэ глаз.

– Она знала? Все эти годы она знала?

Зоэ кивнула:

– Мамэ сказала мне, что было ужасно носить в себе этот секрет, и она все время думала о той девочке, а теперь рада, что может разделить это со мной. А еще она сказала, что мы должны были поговорить об этом раньше, должны были сделать то, что сделала мама, что мы не должны были ждать. Мы должны были отыскать семью этой девочки. Мы были не правы, замалчивая это все. Вот что она мне сказала. Прямо перед тем, как с ней случился удар.

Последовало долгое мучительное молчание.

Зоэ встала, оглядев по очереди Колетт, Эдуара, своих теток и отца. И наконец, меня.

– Я хочу сказать о другом, – добавила она, непринужденно переходя с французского на английский, причем на сильно американизированный английский. – Мне плевать, что подумают некоторые. Мне плевать, что вы думаете, будто мама не права и что она сделала глупость. А вот я горжусь ее поступком. Я горжусь тем, что она нашла Уильяма и все ему рассказала. Вы даже представить себе не можете, чего ей это стоило и какой силы воли потребовало. И знаете что? Когда я вырасту, я хочу стать такой, как она. Я хочу стать матерью, которой будут гордиться ее дети. Спокойной ночи.

Она сделала забавный книксен и вышла, аккуратно прикрыв дверь.

Мы долгое время молчали. Лицо Колетт каменело на глазах. Лаура поправляла макияж, глядя в карманное зеркальце. Сесиль выглядела потрясенной.

Бертран не произнес ни слова. Он стоял лицом к окну, сцепив руки за спиной. Он ни разу на меня не взглянул. Ни на меня, ни на кого-то другого.

Эдуар встал, подошел ко мне и погладил по волосам с чисто отцовской нежностью. Его бледно-голубые глаза прищурились, когда он, глядя на меня, наклонился и прошептал мне на ухо:

– Ты сделала то, что надо было сделать. Ты правильно поступила.

Но поздно вечером, лежа одна в кровати и не имея сил ни читать, ни думать, ни что-либо делать, кроме как смотреть в потолок, я продолжала задавать себе вопросы.

Я думала об Уильяме. Я не знала, где он, но была уверена, что он пытается собрать все кусочки пазла, старые и новые.

Я думала о семье Тезак, которым в кои-то веки пришлось вылезти из своей раковины и поговорить друг с другом, вытащив на свет божий мрачную и печальную тайну. Я думала о Бертране, который от меня отвернулся.

Ты сделала то, что надо было сделать. Ты правильно поступила.

Прав ли Эдуар? Мне не удавалось убедить себя в этом.

Зоэ открыла дверь и скользнула ко мне в постель. Она прижалась ко мне, как маленький щенок, взяла мою руку и поцеловала ее долгим поцелуем, потом положила голову мне на плечо.

До нас доносился шум машин с бульвара Монпарнас. Было поздно. Бертран, конечно же, у Амели. Он так далек от меня, словно чужой. Словно кто-то, кого я едва знала.

Две семьи – я объединила две семьи, по крайней мере на сегодняшний день. Две семьи, которые уже никогда не будут прежними.

Хорошо ли я поступила?

Я не знала, что думать.

Зоэ заснула рядом со мной. Ее размеренное дыхание щекотало мне шею. Я подумала о ребенке, который скоро родится, и на меня снизошел странный покой. Чувство умиротворения на какое-то время утешило меня. Но боль и печаль никуда не делись.

Нью-Йорк, 2005 г.

– Зоэ! – завопила я. – Бога ради, не отпускай руку сестры. Она упадет и свернет себе шею!

Моя дочь со своими голенастыми, как у кузнечика, ногами проворчала:

– Ты не мать, а чистый параноик!

Она ухватила пухлую ручку сестры и как следует усадила малышку на трехколесный велосипед. Маленькие ножки изо всех силенок крутили педали, пока Зоэ бежала по дорожке следом. Мой ребенок лепетал от радости и, желая удостовериться, что я смотрю на нее, вертел головой с тем гордым и тщеславным видом, какой бывает в два годика.

Центральный парк и первые признаки весны… Как хорошо! Я вытянула ноги, подставив лицо солнцу.

Сидящий рядом мужчина погладил меня по щекам.

Нил. Мой бойфренд. Чуть старше меня. Адвокат. Разведен. Живет в квартале Флэтайрон