— Я вот что хочу вам сказать… — Софья остановилась перед Колобком.
— Тебе, — поправил Колобок.
— Нет, именно вам. Вы говорили мне, что полюбили меня на всю жизнь.
— Это сущая правда.
— Возможно. Сейчас мы ее проверим, эту правду. Я стану вашей женой при одном условии.
— Я согласен.
— Не торопитесь. Вы сейчас же порвете эту книжку, и не только эту, но и все ваши записи, которые накопились у вас за столько лет. Разорвете на мелкие кусочки и навсегда забудете…
— Прости, как это разорву?
— Вот так просто, руками.
Колобок посмотрел на свои крупные руки с сильными, как клешни, пальцами, словно сомневаясь, что они способны сделать что-то подобное.
— Скажите, — вдруг спросила Софья, — а на меня вы уже завели такую книжечку?
Колобок не то чтобы покраснел, побагровел. Как только Софья согласилась переехать к нему, он сразу решил учитывать и ее расходы, но книжечку пока не завел и потому искренне обиделся:
— Как ты могла такое подумать? Ведь Демид — чужой мне.
— Я тоже чужая.
— О, нет, ты мне родной человек. Ты будешь моей женой.
— Может, и буду, — насмешливо ответила Софья, — но сначала вы разорвете на мелкие кусочки свою подлую бухгалтерию.
— Подлую? Там все честно.
— И все подло. Пожалуйста, выбирайте: или книжечка, или я. Вы говорили, что полюбили меня, у вас есть возможность это доказать.
— Нет, Софья Павловна, — стараясь сдержать нервное подергивание губ, сказал Колобок, — вы ставите неприемлемые условия.
— Почему? Считайте, что, разорвав книжку, вы отдали деньги мне, сделали мне свадебный подарок.
— Простите, я пойду, — сказал Демид и вышел из комнаты. Как и прежде, когда бывало тоскливо и трудно, он сел за свой железный столик от машинки «Зингер», опустил ногу на педаль и стал по-сумасшедшему быстро крутить колесо, только теперь почему-то это не успокаивало.
Сейчас он увидел Трофима Ивановича Колобка с другой стороны: почти распрощавшись с детством, но еще не став взрослым, понял все и ужаснулся: неужели он сам смог бы когда-нибудь стать похожим на своего отчима, завести книжечку расходов на своих детей?
Как же он раньше не разглядел Трофима Ивановича? Почему так легко замаскировать бездушность и скаредность под благородство? Ох, как долго тебе, Демид, придется учиться распознавать людей!
А может, неправа Софья Павловна?
Нет, права…
— Вот и прекрасно, что он ушел, — сказал Колобок, когда Демид вышел из комнаты, — все-таки мне удалось воспитать не только умного, порядочного, но и тактичного паренька. Теперь мы можем поговорить спокойно, без эмоций, как родные люди, супруги.
Софья молча встала, подошла к шкафу в углу комнаты, где стоял ее небольшой чемоданчик, достала его, положила, откинув крышку, на стул и стала вынимать из комода одно за другим платья, тонкое прозрачное белье, костюм, плащ.
И вдруг вид этих женских вещей перевернул душу Колобка, он, с трудом выговаривая, произнес слова, которые были прежде невозможны для него:
— Я согласен, я разорву книжку на мелкие кусочки. Софья, только не уходи!
Он выхватил из кармана красную книжечку, раскрыл ее, хотел рвануть, но руки будто свинцом налились, опустились на колени.
— Ну так что же вы? Рвите, — сказала Софья.
Трофим Иванович не шевельнулся, Софья еще мгновение постояла молча, потом грустно, вовсе не радуясь тому, что прочла в душе Колобка, сказала:
— Вот видите…
И снова принялась укладывать вещи. Аккуратно расправив, положила сверху легонький серый плащ, закрыла крышку, щелкнула замками.
— Всего хорошего, Трофим Иванович.
— Я вас никуда не пущу!
— Как же можно не пустить человека?.. Прощайте.
И вышла. Колобок будто окаменел, не зная, что делать, как поступить.
Почему же не хлопнула входная дверь? Отчего задержалась в коридоре? Прислушался. Тишина. Встал, приоткрыл дверь. Голоса доносились из комнаты Демида. Значит, решила зайти попрощаться. И вдруг в душе его закипела злоба, словно смола в котле, злоба не на Софью, а на Демида. Он знал, что ее, эту злобу, нужно сдержать, сделал нечеловеческое усилие, чтобы не сорваться, и все-таки не смог. Вышел в коридор, на цыпочках подкрался к тонкой двери Демида и услышал голос Софьи.
— Я пришла попросить прощения и пожелать тебе всего доброго.
— Вы нас покидаете?
Это маленькое словечко «нас» чуть было не сломало твердое решение Софьи. Да, она покидала не только Трофима Колобка…
— Я ухожу домой.
— Вы мне… вы мне так понравились…
— Знаю. Хороший ты парень, Демид. Даже странно, не сказалось влияние Колобка. Возможно, потому, что рядом были другие люди. Счастливо и спасибо тебе.
— Софья Павловна, — через силу проговорил Демид, — а если бы… он разорвал книжечку, вы остались бы?
— Нет, — просто ответила Софья.
— Деньги ему я все равно отдам.
— Это твое дело.
— А он, может, не такой уж плохой, как вам показалось…
— Возможно, что так, однако… Понимаешь, это не просто подлость, а куда страшнее — мещанство, оно вбирает в себя целый комплекс понятий: восхищение собой, презрение к людям, скупость, духовная ограниченность…
— Но ведь он не отдал меня в интернат, хотя в том, как я сейчас понимаю, ничего страшного не было.
— Хороший ты парень, Демид.
Потом настала подозрительно долгая пауза, и Трофим Иванович готов был поклясться, что Софья поцеловала на прощание Демида, и снова послышался взволнованный голос:
— Можно вас проводить? Ведь чемодан тяжелый…
— Нет, легкий. Ну, всего хорошего.
Когда Софья вышла, в коридоре никого не было. «Тем лучше», — подумала она, направляясь к дверям уверенно, не крадучись. Закрыла их за собой крепко, но спокойно, как человек, который не подчеркивает свой уход.
Тишина наступила в коммунальной квартире на Фабричной улице. И именно эта тишина доконала Колобка, окончательно убедила в том, что все кончено и Софья к нему больше никогда не вернется.
Трофим Иванович почувствовал себя глубоко и несправедливо обиженным. Вдруг в памяти всплыли слова, сказанные четко, безжалостно: «Послушай, Демид, тебе никогда не хотелось набить морду Трофиму Ивановичу?» Вот как она заговорила, да еще и на «ты»! Это за его-то доброту и щедрость?
Колобок не просто вышел из своей комнаты, его вынесла черная волна ненависти. Потом он, всегда такой уравновешенный, спокойный, не мог вспомнить, как вел себя в ту минуту, что делал, и этот провал в памяти вызывал страх.
Он сделал несколько тяжелых шагов к комнате Демида, и ему вдруг показалось, будто и сейчас там звучит голос Софьи. Уже не владея собой, он с силой рванул дверь, та легко отворилась.
Демид сидел у столика швейной машинки и бесшумно крутил колесо. Увидев Колобка, его налитые кровью глаза, он прищурился, кровь отхлынула от лица, но, как ни странно, нажимать на педаль не перестал.
— Ты что делаешь, идиот?
«Тебе не хотелось набить морду?» Слова вдруг прозвучали в ушах Колобка так отчетливо, словно их произнесли вслух…
«Набить морду? Сейчас я тебе покажу, как бьют морду!» — успел подумать Трофим Иванович и, наливаясь яростью, с размаху ударил Демида. Тот, вскрикнув, упал со стула. Колобок ударил на этот раз ногой, еще и еще раз, бил, не разбирая, куда бьет, и Демид уже не кричал, только тело его содрогалось от ударов, и руки конвульсивно защищали голову.
— Я тебе покажу, щенок! — крикнул Трофим Иванович и вдруг опомнился, его обдало холодным потом.
Страх ответственности за содеянное привел его в чувство. А что если придется отправлять парня в больницу? Что если тот умрет? Это же тюрьма, верная тюрьма!
— Что тут у вас происходит? — раздался за спиной голос Павлова.
— Ничего, ничего, Семен Александрович! — Голос Колобка прозвучал хоть и напряженно, но медово, льстиво. — Просто совершился акт нормального воспитания.
— Я вижу, — сказал Павлов. — А ну, отойдите.
— Вы не имеете права вмешиваться… — запальчиво начал было Колобок.
— Имею, — оборвал его Павлов, — отойди, говорю тебе! — И несмотря на то что был на целую голову ниже Трофима Ивановича, тот послушался. Бледнея, он смотрел на Демида: парень стоял на коленях, обессиленно навалившись грудью на кровать, руки все еще защищали голову.
«Нет, нет, я не убил его, — успокаивал себя Колобок. — Он жив».
— Где болит? — спросил Павлов, дотронувшись до плеча Демида.
Тело сковало болью, от малейшего движения темнело в глазах, но Демид нашел в себе силы подняться, сначала сесть на постель, потом встать на ноги. Его била дрожь, как в лихорадке, и он с трудом сдерживался, чтобы не стучать зубами.
— Где болит? — допытывался Павлов.
— Ничего, Семен Александрович, — не узнавая своего голоса, сказал юноша, — ничего страшного.
— Я и вижу… Сейчас вызову «Скорую помощь» и милицию.
— Семен Александрович, — протянул тонко, дрожащим голосом Колобок, и было удивительно это несоответствие тонкого, перепуганного голоса и крупного мужского тела, — разве вы не учили своего ребенка?
— Что случилось? — послышался хриплый, прокуренный женский голос. Это вышла из своей комнаты Ольга Степановна.
— Ничего, ничего, некоторые недоразумения среди близких, — дрожащим дискантом проговорил Колобок.
— Все хорошо, Ольга Степановна, — и снова голос Демида прозвучал по-чужому, странно, — не беспокойтесь…
Договорить он не успел, перед глазами поплыли, все сужаясь и сужаясь, концентрические черные круги; стараясь за что-то ухватиться, но хватая руками лишь воздух, юноша рухнул на пол.
— «Скорую помощь». Немедленно, — скомандовала Ольга Степановна.
Когда приехала женщина-врач, Демид уже пришел в себя.
— Кто тебя так отделал? — спросила она.
— Упал с окна, — ответил Демид. — Хотел костыль забить и сорвался. Об этот железный столик ударился.
— Плохо выдумываешь, — сказала доктор. — Здесь болит? Согни колено.
Колено согнуть он не смог: от жестокой боли снова круги поплыли перед глазами, и он опять потерял сознание.