Обвила его шею руками, прижалась щекой, словно кто-то собирался силой оторвать ее от Демида, и ему подумалось, что у Лили не так радужно и спокойно на душе, как казалось на первый взгляд.
— А тебе, рыжая кошечка, я вот что скажу, — оторвавшись от Демида и вновь став прежней, веселой и разудалой, Лиля остановила свой взгляд на Ларисе. — Кончай школу и перебирайся сюда, к Демиду. А на своего Тристана плюнь!
— Ты что, свахой заделалась? — Лариса зло прикусила нижнюю губу, золотисто-карие глаза ее полыхнули темным огнем.
— Нет, в свахи я не гожусь, — засмеялась Лиля, — просто вы подходите друг другу, сами, наверное, того не знаете, со стороны-то виднее.
— Я, например, Лиля, вижу со стороны, что ты со своим королевством немного умом тронулась. Что за глупости несешь?
— Одним словом, и не мечтай, — Лиля, словно не слыша Демида, не видя его рассерженного лица, уставилась на Ларису. — Тристан на тебе никогда не женится, так, поиграет и бросит… У него таких, как ты да я, — целые эскадроны…
Лариса вдруг встала, сложила руки на груди.
— Эти вопросы позволь мне самой решать. Еще неизвестно, кто кем играет: Тристан мной или я Тристаном. И еще неизвестно, кто себя чувствует королевой.
Демид с удивлением вдруг убедился, что вот так, на глазах, за какое-то одно мгновение Лариса превратилась во взрослую девушку. Перемена была настолько разительной, что показалась неправдоподобной.
Все трое молчали. Демид смотрел на ворох книг, Лариса в темный квадрат окна, а Лиля на свои яркие, искусно расшитые рукавички.
— Ну, друзья мои, — наконец сказала она, взмахнув рукавичками. — Не поминайте лихом. Будьте здоровы и счастливы. С королевским приветом!
И вышла. Дверь, щелкнув замком, закрылась. Вновь стало тихо в квартире, только слышно было, как за окном с грохотом проехала машина.
— Ты ей поверил? — наконец нарушила молчание Лариса, по-прежнему глядя в окно.
— О чем ты?
— О Квитко, адвокате.
— Извини, но здесь ты абсолютно права, это твое личное дело, и решать его имеешь право только ты.
— А тебе… тебе это безразлично?
— Мне? — оторопел Демид. — Лично мне Квитко не нравится. Но ты уже взрослая девушка, через полгода тебе исполнится восемнадцать, люби, кого хочешь.
— А тебе все равно? И это называется друг! Вот так вы все, не способны на настоящую ревность, на любовь, на отчаянные поступки, на смелость и ненависть, на великую мечту. Только одного человека я знала, смелого, дерзкого, одержимого настоящей мечтой, и тот не успел ее осуществить…
— Это ты о ком? Опять о деде?
— Да, о нем! О «медвежатнике» Баритоне. Дело всей жизни своей тебе завещал, а ты…
— А я книги на полках расставляю, — сказал Демид.
— Вот именно.
— Дуреха ты, Лариска, и в голове у тебя каша. Не беспокойся, влюбляться в тебя я не собираюсь, а поклонников у тебя и без меня хватает, есть из кого выбирать… Давай сюда поэзию. Хороший был поэт Гоголь.
— Мне казалось, что ты… ко мне хорошо относишься, — горько заметила Лариса, — а ты, оказывается… Ну да ладно, хватит об этом. Держи Гоголя, он был, между прочим, прозаиком, к твоему сведению, а я далеко не дуреха.
— Ну вот, обиделась. Я же в шутку. А Гоголь все-таки поэт. Большой поэт. Я его именно так воспринимаю. Давай сюда, вот тут ему место.
Лариса послушно протянула книгу, и в этот момент снова стала девчонкой-десятиклассницей в школьной коричневой форме с белым кружевным воротничком, с нескладными большими руками. Просто удивительно, как это ей удавалось так быстро меняться.
— Ты в самодеятельности, случаем, не участвовала?
— Пробовала когда-то. Да пустое все это, не интересно…
— Подай мне Лермонтова. А учишься ты хорошо или средне?
— Прилично, — скромно ответила девушка.
— Я так и думал. Когда мне Ольга Степановна сказала, что ты способная, мне показалось, что она преувеличивает, она часто преувеличивала.
— Ты прав, она всегда преувеличивала мои способности.
— Только, может, твоя судьба — не технические науки, не математика и физика, а биология или литература.
— Моя судьба, — очень тихо сказала Лариса, — лингвистика. Я знаю три иностранных языка.
— Что?!
— То самое, что слышал. У меня способности к языкам, я знаю немецкий, английский, испанский. Сейчас работаю над венгерским.
— Не может быть! О тебе бы в газетах писали!
— А я и не стараюсь убедить тебя. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Способность к языкам — это от бога, так мама любит говорить, как у тебя талант к математике. Ну и, конечно, труд…
— Кто тебе обо мне сказал?
— Все в школе знали. Давай сюда Пушкина — все-таки красиво, когда получается цветовая гамма.
— Ну, Квитко… Дождется он у меня, засело в вас его влияние, теперь клещами не вытащишь.
— А что ты злишься на него? Тебе же все равно.
Демид смотрел на Ларису и не мог разобраться в своих чувствах. Кто бы мог подумать, что в этакой девчонке, малявке, заложен такой заряд динамита? Да нет, просто похвасталась, и все тут.
— Сознайся: ты все это выдумала, хвастунишка? Придумать только надо — три языка!
Лариса, взглянув на него, молча пожала плечами.
— Давай сюда Достоевского. Ты читал его?
— Немного. «Преступление и наказание», «Идиот». Сильно написано.
— Не знаю почему, — сказала Лариса, — но он мне не нравится. Раздражает он меня, спокойно жить не дает. Гений, бесспорно, а раздражает. Возможно, потому, что герои у него в основном злые, жадные, мстительные. А разве это правда? На свете значительно больше добрых и честных людей, чем злых и подлых.
— Ольга Степановна тоже так всегда говорила.
— Вот видишь. Почему же он меня волнует? Почему страсти прошлого века кажутся современными?
— Может, потому, что они вечные?
— А как же тогда коммунизм? Ведь если в основе человека, в душе его заложено прежде всего зло, то никакой коммунизм не возможен. А это неправда! Не зла, а добра всегда жаждет человек.
— А что говорит по этому поводу адвокат Тристан Квитко? — спросил Демид.
— Он полностью согласен с Достоевским, хотя и защищает всяких воров и вообще злодеев, — с неожиданной горечью в голосе ответила Лариса, — и хватит нам говорить о литературе и о Квитко тоже.
— А Лильку мне почему-то жаль, — неожиданно сказал Демид.
— Она или завладеет всем этим эмиратом, или скоро вернется, — засмеялась Лариса. — Как у тебя обстоит дело с горячими напитками?
— Сейчас заварю чай.
— Может, я? — спросила девушка. — Кухни у всех одинаковые, я все найду.
— А у меня особенная: не кухня — лаборатория.
И действительно, кухня у Демида была радиотехнической мастерской, в которой всего-навсего один маленький угол занимала двухконфорочная плита да две полочки с посудой над нею.
— Холодильник нужно купить, — сказал Демид. — Скоро куплю.
— Невесело тут будет кухарничать твоей жене, — сделала вывод Лариса.
— А у меня жены не предвидится.
— Лильками будешь обходиться?
У Демида дух перехватило от неожиданно причиненной боли. Он глубоко вздохнул, хмуро взглянул на девушку.
— Неужели ты такая… злая? — через силу спросил он.
— Нет, я не злая, — чуть обиженно ответила Лариса и потом сразу, не желая ничего скрывать или утаивать, резанула: — Это я от зависти! Если хочешь знать — от ревности, сам ты мне безразличен, а завидно. У вас с Лилей хоть какое-то счастье было, хоть какая-то радость, хоть намек на любовь, я же видела, как она тебя на прощание целовала… А у меня никогда ничего подобного не было и не будет. Все может случиться, может, за умницу адвоката замуж выйду, может, не выйду, а вот, чтобы кто-нибудь просто так, как ты когда-то, замерзший палец оттирал, такого счастья у меня больше никогда в жизни не будет. Мне почему-то тогда показалось… Впрочем, не придавай моим словам никакого значения, — вдруг небрежно добавила она, откидывая со лба прядь легких волос, — это не сцена ревности и не признание в любви.
— А у тебя новая прическа… — остановив взгляд на ее волосах, густыми прядями спускавшихся на плечи, сказал Демид.
— Уже давно, а ты только сейчас заметил… Что у тебя к чаю? Есть хочется.
— Голодной не будешь. Я теперь организованный холостяк с неограниченными финансовыми возможностями.
— Часа через полтора мне уже можно будет идти домой.
— Я рад, что ты еще со мной побудешь.
— Разве это важно для тебя?
— А как же? Хорошо, когда рядом с тобой кто-то есть, а такой давний друг, как ты, особенно. И на Фабричной улице, и здесь я все время один, а это, сама понимаешь, не весело.
— Да, веселого мало. Только не просто кто-то… А полтора часа — это большой срок. За полтора часа можно столько успеть натворить…
— И ты уже успела?
— Эта пакость, о которой ты сейчас подумал, не займет полтора часа, — спокойно сказала Лариса. — Интересно, почему ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле?
— Я не хочу казаться ни лучше, ни хуже. Какой есть, — весь тут.
— Возможно, что и так. Просто я не всегда тебя понимаю.
Низкий столик стоял между креслами, поблескивая полировкой (последнее приобретение Демида), новые вилки и ножи тоже куплены недавно, кого хочешь принять можно. Удивительно, как меняются вещи в зависимости от того, чьи руки к ним прикоснулись. Например, обыкновенный кусок колбасы на тарелке. Демид его положил — никакого вида, а Лариса порезала ломтиками, разложила веером — век бы ел, так аппетитно смотрится. И чай на редкость вкусный… Огляделся немного удивленно — и комната другой стала. Неужели всему причиной присутствие Ларисы? Все вроде бы осталось на своих местах, а вот поди ж ты…
— Я тебе не мешаю? — по-своему истолковала его взгляд девушка. — У тебя не было никаких планов?
Демид с улыбкой посмотрел на нее.
— Тебе мало визита Лили? Нет у меня никаких планов.
И они вдруг весело рассмеялись.
— Ты делай, что тебе надо, — сказала Лариса, вымыв чашки, — а я посижу в кресле и почитаю. Не обращай на меня внимания.