Два или три раза на протяжении дня он выглядывал в окно. В первый раз он увидел, как Ревелл на четвереньках ползет к деревьям. Потом Ревелла уже не стало видно, но слышны были его крики. Уордмен с большим трудом сосредоточил внимание на отчете.
Вечером он вышел наружу. Из леса по-прежнему раздавались крики Ревелла, слабые, но регулярные. Немного позже к Уордмену подошел главный врач:
– Мистер Уордмен, его необходимо вернуть.
Уордмен кивнул.
– Я хочу убедиться, что он получил урок сполна.
– Да вы только послушайте!
– Хорошо, идите, – мрачно согласился Уордмен.
В этот момент крики прекратились. Уордмен и врач повернули головы, прислушались – тишина. Доктор побежал к изолятору.
Ревелл лежал и кричал. Боль не давала ему думать, но иногда, после особенно громкого крика, она на долю секунды отступала, и в эти мгновения он продолжал по миллиметрам ползти прочь от тюрьмы. За последние несколько часов он продвинулся на два с небольшим метра. Теперь его голова и правая рука были видны с проселочной дороги, проходящей по лесу.
С одной стороны, Ревелл не воспринимал ничего, кроме боли и собственных криков. С другой стороны, с какойто неестественной, кристальной ясностью он отмечал про себя все окружающее: травинки у глаз, неподвижность леса, ветки деревьев далеко наверху. И маленький грузовик, остановившийся на дороге.
Человек, который выскочил из грузовичка и склонился над Ревеллом, был одет в простую одежду фермера. У него было усталое, изборожденное морщинами лицо.
– Что с тобой, приятель?
– А-а-а! – закричал Ревелл.
– Я отвезу тебя к врачу. – Фермер сунул в рот Ревеллу кусок материи. – Прикуси. Тебе станет легче.
Легче не стало, но материя заглушила крики. Ревелл еще был в состоянии испытывать благодарность – он стеснялся их.
Он был в сознании и все помнил: поездку в сгущающихся сумерках, врача, короткий разговор между ним и фермером. Потом фермер ушел, а врач вернулся к Ревеллу. Он был молод, бледен и зол.
– Вы из тюрьмы?
Ревелл кричал сквозь материю. Голова судорожно тряслась. Его резали ледяными ножами, терли шею наждаком, в желудке кипела кислота. Суставы словно ктото выворачивал – так человек за столом отрывает крылышко цыпленка. Кожу содрали, обнаженные нервы кололи иглами и жгли на огне, по натянутым мышцам били молотом, грубые пальцы выдавливали глаза изнутри. И
все же гениальная мысль, вложенная в эту боль, не позволяла ему потерять сознание, погрузиться в забытье. Спастись от муки было невозможно.
– Какие звери… – пробормотал врач. – Я попытаюсь извлечь из вас эту коробку… Не знаю, что из этого получится, ее устройство хранится в тайне, но я попытаюсь…
Он ушел и вернулся со шприцем.
– Сейчас вы уснете…
– Его нигде нет.
Уордмен в ярости глядел на врача, но понимал, что тот говорит правду.
– Так. Значит, кто-то его забрал. У него был помощник, который помог ему бежать.
– Никто бы не осмелился, – заметил врач.
– И тем не менее, – сказал Уордмен. – Я извещу полицию.
Через два часа полиция, опросив местных жителей, нашла фермера, подобравшего раненого человека и доставившего его к доктору Аллину в Бунстаун. Полиция была убеждена, что фермер действовал по неведению.
– Но не доктор, – мрачно заявил Уордмен. – Он наверняка сразу же все понял.
– Да, сэр, вероятно.
– И не доложил.
– Нет, сэр.
– Я поеду с вами. Подождите меня.
– Слушаюсь, сэр.
Они приехали без сирены, вошли в операционную и застали доктора Аллина моющим в раковине инструменты. Аллин окинул их спокойным взглядом и сказал:
– Я вас ждал.
Уордмен указал на человека, лежащего без сознания на столе.
– А вот Ревелл.
– Ревелл? – удивился Аллин. – Поэт?
– А вы не знали? Так почему же вы помогли ему?
Вместо ответа Аллин пристально оглядел его и спросил:
– Вы, очевидно, сам Уордмен?
– Да, это я.
– Тогда, полагаю, это ваше, – сказал Аллин и вложил в руку Уордмена окровавленную черную коробку.
Потолок был пуст и бел. Ревелл писал на нем слова, но боль не проходила. Кто-то вошел в комнату и остановился у постели. Ревелл медленно открыл глаза и увидел Уордмена.
– Как вы себя чувствуете, Ревелл?
– Я думал о забвении, – проговорил Ревелл. – О поэме на эту тему.
Он посмотрел на потолок, но тот был пуст.
– Однажды вы просили бумагу и карандаш… Мы решили вам их дать.
Ревелл почувствовал внезапную надежду, затем понял.
– А, – произнес он, – а, вот что.
Уордмен нахмурился.
– В чем дело? Я могу дать вам бумагу и карандаш.
– Если пообещаю не бежать.
– Ну так что же? Вам не уйти; пора уже смириться.
– То есть я не могу выиграть. Но я не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваше поле. Мне достаточно ничьей.
– Вы все еще думаете, что это игра… Хотите взглянуть, чего вы добились? – Уордмен открыл дверь, дал знак, и в комнату ввели доктора Аллина. – Вы помните этого человека?
– Да, – сказал Ревелл.
– Через час в нем будет черная коробка. Вы довольны?
Вы гордитесь, Ревелл?
– Простите, – взглянув на Аллина, промолвил Ревелл.
Аллин улыбнулся и покачал головой.
– Не надо извиняться. Я тешил себя надеждой, что гласный суд поможет нам избавиться от такого зверства. –
Его улыбка потухла. – Увы, гласности не было…
– Вы двое слеплены из одного теста, – с презрением сказал Уордмен. – Эмоции толпы – вот о чем вы только и можете думать. Ревелл – в своих так называемых поэмах, а вы – в своей речи на суде.
– О, вы произнесли речь? – Ревелл улыбнулся. – Жаль, что я ее не слышал.
– Речь получилась не блестящая, – сказал Аллин. – У
меня не было времени подготовиться. Я не знал, что процесс будет продолжаться всего один день.
– Ну что ж, достаточно, – оборвал Уордмен. – Вы еще наговоритесь за долгие годы.
У дверей Аллин обернулся:
– Пожалуйста, подождите меня. Операция скоро кончится.
– Пойдете со мной? – спросил Ревелл.
– Ну разумеется, – сказал Аллин.
Джек ФИННЕЙ
О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ
– Войдите туда, как в обычное туристское бюро, –
сказал мне незнакомец в баре. – Задайте несколько обыч-
ных вопросов заговорите о задуманной вами поездке, об
отпуске, о чем-нибудь в этом роде. Потом намекните на
проспект, но ни в коем случае не говорите о нем прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не пока-
жет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому
что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот
и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас
так, словно не знает, о чем вы говорите.
Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой дождливый день, и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.
Во всяком случае, я не мог не думать кто я такой, чтоб увидеть проспект, если он и существует? Имя? – сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут
Чарли Юэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится: получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина – мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?
Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, – признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью-Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.
Я протиснулся сквозь стеклянные двери к медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель – разборные буквы из белого целлулоида на чернобархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и «АКМЕ. Туристское бюро» оказалось вторым в списке между «А-1 Мимео» и «Аякс – все для фокусников». Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, – это было безумием.
Но контора бюро АКМЕ наверху не имела ничего общего с атмосферой здания. Я открыл дверь с зеркальным стеклом и вошел. Большая чистая квадратная комната была ярко освещена флуоресцентным светом. У больших двойных окон, за конторкой, стоял человек, говоривший по телефону. Он взглянул на меня, кивнул головой, и я почувствовал, как у меня забилось сердце; он в точности соответствовал описанию.
– Да. Объединенные Воздушные Линии, – говорил он в трубку. – Отлет… – Он взглянул на листок под стеклом на конторке. – Отлет в 7.03, и я советую вам приехать минут за сорок.
Стоя перед ним, я ждал, опираясь о конторку и оглядываясь; да, это был тот самый человек, и все же это было самое обыкновенное туристское бюро: большие яркие плакаты на стенах, металлические этажерки с проспектами, печатные расписания под стеклом на конторке. Вот на что это похоже и ни на что другое, подумал я и опять почувствовал себя дураком.
– Чем могу помочь вам? – Высокий, седеющий человек за конторкой положил трубку и улыбался мне, а я вдруг начал сильно нервничать.
– Вот что… – Я выгадывал время, расстегивая пальто, потом вдруг снова взглянул на этого человека и сказал: –