На улице уже почти никого не было, когда мы вышли в темноту и направились в сторону института. За его воротами все, казалось, вымерло, в самом здании светилось лишь несколько окон — кто-то, видно, засиделся за работой Мы шли по дорожке, Джин молчала, а Питер говорил про квантовую радиацию времени и объяснял, что движение во времени пока ограничено определенными естественными условиями — нельзя, например, переместиться на соседнюю пластинку веера, если там нет для вас места.
Переместиться на ту жизненную линию, на которой расположена лаборатория старого Уэтстоуна, можно, например, лишь при условии, что там есть свободное место для так называемой “передаточной камеры”. Если это место уже занято, то камера погибнет, а если вы хотите, чтобы она вернулась в целости и сохранности, надо непременно провести предварительное испытание. Это заметно сужает наши возможности: попробуйте переместиться по вееру слишком далеко, и вы окажетесь в той временной системе, в которой еще нет этой комнаты и сам институт еще не построен. Если же, очутившись в другой временной системе, передаточная камера попадет на уже занятую часть пространства или окажется где-то в новом измерении, последствия будут самые катастрофические.
Когда мы пришли в лабораторию, в ней все было как обычно, если не считать передаточной камеры, стоявшей посреди покрытых чехлами аппаратов. Она была похожа на караульную будку, только с дверцей.
Мы сняли чехлы с некоторых аппаратов, и мой двойник начал объяснять мне, какие новые контуры он поставил и какие ввел новые каскады. Джин стерла пыль со стула, села и принялась терпеливо курить. Мы оба управились бы куда быстрее, если б могли заглянуть в записи и диаграммы старика, но, к несчастью, сейф, где они хранились, был заперт. Тем не менее Питер номер два сумел-таки дать мне общее представление о процессе перемещения во времени, а также кое-какие практические указания о том, как этим процессом управлять.
Спустя некоторое время Джин многозначительно взглянула на часы и поднялась.
— Простите, что я вас прерываю, — сказала она, — но нам пора домой. Я обещала девушке, что мы вернемся не позже семи, а сейчас уже половина восьмого.
— Какой девушке? — рассеянно спросил мой двойник.
— Да той, что осталась с ребенком, — ответила она мужу.
Почему-то это поразило меня больше всего.
— У вас есть ребенок? — глупо спросил я.
Джин посмотрела на меня.
— Да, — сказала она ласково — Чудесная малышка, правда, Питер?
— Для нас лучше нет, — согласился Питер.
Я стоял совершенно потерянный.
— Ну что ты так на меня смотришь, милый? — сказала Джин.
Она подошла ко мне, приложила руку к моей левой щеке, а к правой прижалась лицом.
— Иди к ней, Питер. Иди. Ты ей нужен, — прошептала она мне на ухо.
Питер открыл дверь передаточной камеры, и они вошли внутрь. Двое хотя и с трудом, но умещались в ней. Затем он снова вылез и обозначил ее место на полу.
— Когда ты ее построишь, приезжай и отыщи нас. Это место мы ничем не будем занимать, — сказал он.
— И ее привези с собой, — сказала Джин.
Затем он влез обратно и затворил дверцу. Последнее, что я увидел, было лицо Джин: в глазах ее стояли слезы.
Не успел я опомниться, как передаточная камера исчезла: она не растаяла, не испарилась, просто была — и пропала.
Если б не четыре окурка возле стула, на котором сидела Джин, вы могли бы решить, что ее здесь и не было.
Мне не хотелось идти домой. Я принялся бродить по комнате, подходил поочередно ко всем аппаратам, припоминал объяснения Питера и, чтобы как-то отвлечься, постарался вникнуть во все технические подробности. Что касается основных принципов, то уразуметь их мне стоило огромного труда. Я чувствовал, что, будь у меня эти запертые в сейфе заметки и диаграммы, я, возможно, понял бы куда больше.
По прошествии часа я решил бросить это бесполезное занятие. Я ушел из института и отправился домой, но, когда я был уже у дверей, мне ужасно не захотелось идти к себе. Вместо этого я вывел машину и через минуту уже катил по Ридинг-роуд, сам не понимая, как это вышло.
Когда Джин отворила на мой звонок, вид у нее был удивленный.
— О!.. — воскликнула она и немного побледнела, потом покраснела. — Фредди задержался в Четвертой лаборатории, — добавила она неестественно спокойным голосом.
— Он мне не нужен, — сказал я. — Я пришел поговорить с тобой о материалах, которые остались от твоего отца там, в лаборатории.
С минуту она колебалась, потом распахнула передо мной дверь.
— Ну что ж, — сказала она каким-то неопределенным тоном, — входи, пожалуйста.
Я был у нее в доме впервые. Я последовал за ней в большую уютную гостиную, выходившую окнами в сад. Никогда еще я не ощущал такой неловкости, как в начале нашей встречи. Мне все время приходилось напоминать себе, что это не с ней я виделся днем. С этой Джин я не разговаривал больше трех лет, и мы общались лишь по делам службы. Чем больше я смотрел на нее, тем глубже становилась пропасть между нами.
Я принялся сбивчиво объяснять ей, что у меня возникла новая идея, за которую мне хотелось бы взяться. Что отец ее, хотя и не добился успеха, заложил основы для большой работы, что жалко будет, если все это пропадет, и что он сам бы решил точно так же…
Джин слушала с таким видом, будто ее больше всего на свете занимал узор коврика перед камином. Некоторое время спустя она все-таки подняла голову, и глаза наши встретились. Я мгновенно потерял нить своих рассуждений и принялся отчаянно барахтаться в словах, пытаясь снова ее поймать. В страхе я уцепился за какие-то несколько фраз, и они помогли мне выплыть, но когда я наконец добрался до берега, у меня осталось чувство, что все это время я говорил на каком-то непонятном мне самому языке. Я так и не понял — был какой-то смысл во всем, что я говорил, или нет.
С минуту она продолжала смотреть на меня, но уже не такими чужими глазами, потом сказала:
— Да, ты, наверно, прав, Питер. Я знаю, ты с ним поссорился, как и все остальные, но рано или поздно кому-то придется пустить в ход его аппараты, иначе их демонтируют, и, по-моему, он предпочел бы, чтоб это был ты, а не кто-то другой. Тебе что, нужно от меня письменное согласие?
— Да неплохо бы, — согласился я. — Ведь некоторые из этих аппаратов стоят диких денег.
Она кивнула и перешла к маленькому бюро. Вскоре она вернулась, держа в руках лист бумаги.
— Джин… — начал я.
Она стояла, держа бумагу в протянутой руке.
— Что, Питер?..
— Джин, — опять начал я. Но тут я с прежней отчетливостью ощутил всю абсурдность нашего положения.
Она наблюдала за мной. Я взял себя в руки.
— Понимаешь, я никак не могу достать его записи. Они ведь заперты, — добавил я поспешно.
— А… да, да! — сказала она, словно возвращаясь откуда-то издалека. Затем уже другим голосом добавила:
— А ты узнаешь этот ключ, если увидишь? Там наверху целая коробка его ключей.
Я не сомневался, что узнаю. Я частенько его видел, когда работал со стариком.
Мы поднялись наверх. Здесь в одной комнате, отведенной под чулан, было навалено множество всякого хлама и стояло с полдюжины сундуков. Она открыла один сундук, другой и нашла коробку с ключами. Там было два похожих ключа, поэтому я сунул оба в карман, и мы двинулись вниз.
Мы были уже на середине лестницы, когда отворилась входная дверь и вошел ее муж…
Вот как все и случилось…
Человек двадцать или тридцать, включая директора, видели, как мы под руку шли по институтскому двору. Жена застала меня с моей бывшей невестой, которую я принимал у себя в ее отсутствие. Миссис Терри наткнулась на нас в верхней комнате кафе “Юбилейное”. Разные люди видели нас в разных местах, и почти у всех у них, оказывается, были в отношении нас давние подозрения. И наконец ее муж нежданно-негаданно застал свою жену с ее бывшим женихом в тот самый момент, когда они спускались из спальни.
К тому же все доводы, которые я мог привести в свое оправдание на суде, звучали бы, право, весьма неубедительно.
А главное, мы с Джин обнаружили, что нам обоим совсем не хочется отстаивать свою невиновность.
Дональд УэстлейкПобедитель
Уордмен стоял у окна и видел, как Ревелл вышел за пределы разрешенной территории.
— Подойдите, — предложил он журналисту. — Сейчас вы увидите Охранника в действии.
Журналист обошел стол и встал рядом у окна.
— Один из них?
— Да, — в предвкушении улыбнулся Уордмен. — Вам повезло, это редкий случай. Как будто специально ради вас.
— Разве он не знает, что будет? — тревожно спросил журналист.
— Конечно, знает. Некоторые, правда, не верят, пока не убедятся сами. Смотрите.
Ревелл не спеша шел по направлению к лесу. Отойдя от края лагеря метров на двести, он начал сгибаться, зажимая живот руками, споткнулся, застыл, затем, шатаясь, медленно двинулся вперед. Преодолевая боль, он продолжал идти, но, не дойдя до леса, свалился на землю и замер.
У Уордмена пропала всякая охота смотреть, что будет дальше, — откровенно говоря, он был скорее теоретиком и грубая действительность его отпугивала. Повернувшись к столу, он включил селектор:
— Носилки для Ревелла к лесу.
Услышав имя, журналист обернулся.
— Ревелл? Это который? Поэт?
— Если его кропания можно назвать поэзией. — Губы Уордмена в отвращении скривились. Он читал кое-какие произведения Ревелла: дрянь, дрянь.
Журналист снова посмотрел в окно.
— Я слышал, что его арестовали, — задумчиво проговорил он.
Через плечо посетителя Уордмен видел, как Ревелл приподнялся и на коленях медленно пополз к лесу. К нему подбежали люди с носилками, подхватили сраженное болью тело и понесли к лагерю. Когда они скрылись из виду, журналист спросил:
— Он поправится?
— Денек — другой полежит в изоляторе и придет в себя. Небольшое растяжение связок.
Журналист отвернулся от окна.