другой в сравнении с детским, а как абсолютно противоположный детскому. Соответственно, и она сама, наученная жить по «райским» правилам детства, «Где взор смелей и сердце чище!», во взрослом мире действует не просто невпопад, а поперек господствующим в этом мире законам ада.
Иллюстрацией к сказанному в нашей лекции послужит стихотворение Цветаевой, датированное 27 июля 1918 года:
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
В иголку продеваю – луч,
Грабителю вручаю – ключ,
Белилами румяню бледность.
Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.
Это стихотворение строится как (дважды повторяющаяся) серия образов, которые в конце каждой строки выворачиваются наизнанку в сравнении с началом строки. Таким способом и достигается тот эффект, о котором мы писали чуть выше. Лирическая героиня действует не просто неправильно, она действует неправильно со снайперской точностью до наоборот. Неудивительно, что в итоге она предстает перед читателями плачущей «в три ручья» «дурой» с набеленным лицом, уж не в продолжение ли традиций комедии dell’arte, которую обыгрывал в некоторых своих произведениях и Александр Блок?
Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро…
(«Балаган», 1906) [110]
Возможно, строки «Грабителю вручаю – ключ… <…> // Грабитель входит без ключа» метафорически описывают стадии отношений Цветаевой со многими окружавшими ее людьми. Им Цветаева часто вручала «всю себя» сразу, еще до того, как тот или иной человек успевал определиться по поводу своего к ней отношения. Причем это касалось не только близких людей, но и бесконечно далеких, например, того настоящего грабителя, встреча с которым 25 июня 1918 года (за месяц и два дня до создания стихотворения «Мой день беспутен и нелеп…»), по-видимому, послужила основным поводом для его создания.
В записной книжке Цветаева рассказывает об этой встрече так (курсив в цитате везде мой. – О. Л.):
Полная луна, я в 10ти серебр<яных> кольцах, часы, браслет, брошь, через плечо С<ережина> кожаная сумка, в руке коробка с папиросами и немецкая книга. Из подъезда малый лет 18ти, в военном, из-под фуражки – лихой вихор.
– Оружие есть?
– Не-ет…
– Что это у Вас тут?
– Смотрите, пожалуйста.
Вынимаю из сумки и подаю ему один за другим: новый великолепный портсигар со львами (Dieu
– «А вот еще гребень, ключи… – Если Вы сомневаетесь, кто я – я здесь живу, зайдемте к дворнику».
– «А докýмент есть?»
Тут, вспоминая наставления друзей о том, как поступать в таких случаях, добросовестно и бессмысленно парирую:
– А у Вас документ есть?
– Вот!
При свете луны – сталь револьвера. («Значит, револьвер – белый, а я почему-то думала, что черный!»). В ту же секунду через мою голову, душа меня и цепляясь за шляпу, летит цепь от лорнета. Только тут я понимаю, в чем дело.
– «Опустите револьвер и снимайте обеими руками. Вы меня душите».
– «А Вы не кричите».
– «Вы же видите, что я говорю тихо». Действие с цепочкой – последнее.
– «Товарищи!» – Этот крик я слышу уже за спиной, занося ногу через железку ворот. Забыла сказать, что за всё время (1/2 минуты) нашей беседы, по той стороне переулка ходили взад и вперед четверо каких-то людей.
Жулик оставил мне: все кольца, брошь, самоё сумку, браслет, часы, книгу. Взял: кошелек со старым чеком на 1000 р., новый чудный портсигар, цепь с лорнетом, папиросы[112].
Но, пожалуй, больше всего информации о соотношении мира Цветаевой и окружающего мира содержат строки стихотворения «Мой день беспутен и нелеп…» о луче и иголке. Цветаевский мир воздушен, идеален и возвышен (ведь в стихотворении подразумевается солнечный или лунный луч). Окружающий мир грубо материален, надоедливо-мелочен (попробуйте сами вдеть иголку в нитку) и потенциально опасен (ведь иголкой можно больно уколоться). В этом мире женщине положено не писать стихи, а обшивать семью.
В только что разобранном стихотворении Цветаева, едва ли не единственный раз в своем творчестве, винит в несоответствии окружающему миру себя; во всех остальных ее произведениях роль виновного всегда отводится окружающему миру-аду.
Швейцер В. А. Быт и бытие Марины Цветаевой. М., 1992.
Гаспаров М. Л. Марина Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова // Гаспаров М. Л. О русской поэзии: Анализы. Интерпретации. Характеристики. М., 2001.
Мнухин Л. А. Итоги и истоки. Избранные статьи. Болшево, 2008.
Шевеленко И. Д. Литературный путь Цветаевой: идеология, поэтика, идентичность автора в контексте эпохи. М., 2015.
Владислав Ходасевич – рождение из тления(О стихотворении «Путем зерна»)
Путем зерна
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно.
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, —
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
23 декабря 1917
Для многих читателей Ходасевич впервые открылся как большой поэт с этого стихотворения и названной по этому стихотворению книги 1920 года.
Выстроено оно предельно четко и ясно. В первых шести строках дана конкретная картинка с проекцией вглубь времени («Отец его и дед по тем же шли путям») и пространства («…в землю черную оно упасть должно. // И там…»). В седьмой-восьмой строках пути зерна уподобляется жизненный путь лирического героя (и – ненавязчиво – любого человека). В девятой-десятой – путь России и ее народа, а финальное двустишие (одиннадцатая – двенадцатая строки) представляет собой с математической точностью сформулированное обобщение, вывод из стихотворения: «Всему живущему идти путем зерна», то есть – и самомý зерну (малое), и душе человека (укрупнение), и всей стране (еще большее укрупнение).
Важный и легко считываемый смысловой заряд заложен в датировке стихотворения, прямо коррелирующей с его десятой строкой («Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год»). Стихотворением «Путем зерна» Ходасевич вносит свою лепту в непрекращавшиеся, по крайней мере, с февраля – марта 1917 года и обострившиеся с октября – ноября 1917 года споры о том, погубили или нет Россию два переворота – февральский и октябрьский? Умерла ли Россия? По Ходасевичу – да, умерла, но лишь для того, чтобы возродиться.
Внятным для современников был и главный подтекст стихотворения «Путем зерна» (многократно отмеченный критиками и исследователями) – двенадцатый стих двадцать четвертой главы Евангелия от Иоанна: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».
Именно с этим подтекстом, возможно, связано скупое, в две краски, цветовое решение стихотворения («Сверкает золотом в его руке зерно, // Но в землю черную оно упасть должно»), ведь золотой и черный – это два доминирующих цвета на древнерусских иконах, как это было принято думать на исходе синодального периода, до реставрации древних подлинников. Потому что в действительности черный цвет при написании древнерусских икон практически никогда не использовался. Он появился лишь в XVI веке и активно употреблялся в последующую эпоху, особенно в дешевом ремесленном производстве икон.
Стоит также обратить внимание на соотношение в стихотворении двух типов движения.
Первый тип – движение горизонтальное: «сеятель» движется «по ровным бороздам», «червь слепой» движется под землей. Для изображения этого типа движения поэт пользуется однокоренными словами – «проходит» и «ход».
Второй тип – это движение вертикальное: «зерно» сначала падает в землю вниз, а потом прорастает из земли вверх. «Душа», «сойдя во мрак», затем оживает (в визуальной традиции поднимается из мрака в свет).
Но как же тогда быть с обобщающей строкой «Всему живущему идти путем зерна», то есть – «сеятелю» и «червю» предстоит «идти путем зерна» тоже? Как представляется, в своем стихотворении поэт имеет в виду четыре неизбежных этапа существования «всего живущего»: (1) земной путь до смерти (горизонтальное движение); затем – (2) неизбежное умирание и сход «во мрак», в землю (вертикальное движение); затем – (3) усвоение и и переработка «мраком» и землей, а в итоге – (4) воскресение из мрака (вертикальное движение). Причем горизонтальное движение может перетечь в вертикальное только через смерть и тление.
Отметим в заключение, что слово «тление» (и однокоренные с ним слова), отсутствующее и только подразумеваемое в стихотворении «Путем зерна», встречается сразу в нескольких программных стихотворениях Ходасевича, в частности – в финальной строфе его поэтического манифеста «Не матерью, но тульскою крестьянкой…». Здесь съеденный червями (опять червями!) кусок плоти (сердце) сопоставляется с бессмертной душой (главной эмблемой которой сердце и является), то есть нетленное вновь оказывается в тесной связи с тленным: