Ключи к «Серебряному веку» — страница 7 из 19

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

У Брюсова (напомним):

И прозрачные киоски,

В звонко-звучной тишине,

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

Нужно, впрочем, отметить, что в «Творчестве» борьба внешнего мира с внутренним победоносно велась на территории внешнего мира, а в «Незнакомке» – с переменным успехом – и на территории внутреннего мира. Счистить бы «плесень» с собственной «души» – о большем герой стихотворения Блока и не мечтает.

В этой перспективе две начальные строки тринадцатой, последней строфы «Незнакомки» воспринимаются как победная реляция об освобождении внутреннего мира от скверны внешнего:

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Однако завершается «Незнакомка» далеко не так радужно: обращение к «пьяному чудовищу» (уж не к себе ли самому?) и признание его правоты возвращают героя во внешний мир:

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Рыцарь как бы примиряется с драконом (рифма «сокровище» – «чудовище», кажется, позволяет вспомнить здесь об этом сказочном существе) и грустно признает, что победа над всепроникающей пошлостью может быть достигнута им только в иллюзорном мире. Волшебным средством, помогающим попасть в этот мир, но одновременно и зельем, превращающим лирического героя в «чудовище» из внешнего мира (в одного из трактирных пьяниц), становится вино.

В сочетании с «кренделем булочной» и на фоне «детского плача» «вино» (по устному наблюдению Омри Ронена) причащает героя к «глухим тайнам» незнакомки. Но эти тайны, увы, являются порождением его собственного «смиренного» и «оглушенного» внешним миром сознания.

Рекомендуемые работы

Громов П. П. А. Блок, его предшественники и современники. М. – Л., 1966.

Максимов Д. Е. Идея пути в поэтическом мире Ал. Блока // Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981.

Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997.

Минц З. Г. Избранные труды: В 3-х кн. Кн. 1, 2. СПб., 1999–2000.

Иннокентий Анненский – «Я», сцепленное с миром(О стихотворении «Черная весна (Тает)»)

Черная весна(Тает)

Под гулы меди – гробовой

Творился перенос,

И, жутко задран, восковой

Глядел из гроба нос.

Дыханья, что ли, он хотел

Туда, в пустую грудь?..

Последний снег был темно-бел,

И тяжек рыхлый путь,

И только изморось, мутна,

На тление лилась,

Да тупо Черная Весна

Глядела в студень глаз —

С облезлых крыш, из бурых ям,

С позеленевших лиц.

А там, по мертвенным полям,

С разбухших крыльев птиц…

О люди! Тяжек жизни след

По рытвинам путей,

Но ничего печальней нет,

Как встреча двух смертей.

29 марта 1906. Тотьма


Иннокентий Анненский, в отличие от Блока и Брюсова, никогда активно не участвовал в «буре и натиске» русского символизма. Собственно, и то стихотворение, которое мы будем разбирать, показательным образцом символистской лирики назвать нельзя. Этого не дает сделать его последняя строфа, где совсем не по-символистски самим автором расшифровываются образные параллели стихотворения: смерть человека – смерть зимы; путь на кладбище ранней весной – жизненный путь.

При этом разбираемое стихотворение Анненского безо всяких преувеличений может быть названо эмблемой его творчества, недаром «Черную весну» специально выделяли (цитируя и разбирая) многие критики и исследователи, писавшие о поэте: от Максимилиана Волошина[26] до Игоря Смирнова[27]. Тема стихотворения почти идеально формулируется словами самого Анненского о Бальмонте, в которых еще Л. Я. Гинзбург[28] проницательно увидела отображение собственного взгляда поэта на мир. Анненский, напомним, писал про «я среди природы, мистически ему близкой и кем-то больно и бесцельно сцепленной с его существованием»[29].

Вот в «Черной весне» как раз и изображается «я среди природы», «больно с ней сцепленное». Кончина человека «рифмуется» с кончиной зимы, «индивидуальная смерть» проецируется «в объектное окружение»[30].

Разительное сходство приведенной формулировки Анненского-критика с его же стихотворением лишь отчетливее указывает на смысловой комплекс из этой формулировки, который в стихотворении старательно, если не сказать демонстративно, обходится стороной. В «Черной весне» ни слова не говорится про того (или Того), кто больно и бесцельно сцепил существование человека с природой. Начинается стихотворение в этом отношении многообещающе: церковным погребальным звоном (как известно, маленькая Тотьма славится большим количеством храмов), но далее напрашивающегося развития темы не следует.

На 29 марта, которым датирована «Черная весна», в 1906 году пришлась еврейская Пасха, но это, кажется, неважно, Анненский мог этого и не знать, а вот о том, что траурные события стихотворения разворачиваются в Великий пост, читателю, конечно же, помнить нужно. Отчасти для этого «Черная весна», вероятно, и была снабжена точной датой, которая отмечена далеко не во всех стихотворениях «Кипарисового ларца».

Спустя год с небольшим после «Черной весны», 14 апреля 1907 года, Анненский напишет стихотворение «Вербная неделя», где будет как бы мимоходом сказано о самом светлом из предпасхальных событий – воскресении Лазаря:

В желтый сумрак мертвого апреля,

Попрощавшись с звездною пустыней,

Уплывала Вербная неделя

На последней, на погиблой снежной льдине;

Уплывала в дымах благовонных,

В замираньи звонов похоронных,

От икон с глубокими глазами

И от Лазарей, забытых в черной яме.

Стал высоко белый месяц на ущербе,

И за всех, чья жизнь невозвратима,

Плыли жаркие слезы по вербе

На румяные щеки херувима[31].

Ключевые мотивы этого стихотворения перекликаются с мотивами нашего стихотворения настолько явственно, что «Вербную неделю» и «Черную весну» можно было бы назвать стихотворениями-двойчатками. Вновь изображается смерть зимы, представленная, как обычно у Анненского, предметным мотивом («На последней, на погиблой снежной льдине»). Вновь эта смерть сопровождается погребальными церковными колоколами («В замираньи звонов похоронных»). Вновь она сцепляется со смертью человека, только теперь это не аноним, а забытый «в черной яме» Лазарь (сравним в нашем стихотворении: «…из бурых ям»), чья «жизнь невозвратима».

Читая «Вербную неделю», мы можем предположить, почему из «Черной весны» исключены религиозные мотивы. Если Лазарь не воскрес, то и сцепление «кем-то» человека с природой оказывается поистине «бесцельным». Следовательно, и на свидании «двух смертей», пусть и состоявшемся во время Великого поста, этот «кто-то» (или «Кто-то») – лишний. «Не воскресенье, а истлевший труп Лазаря видит» Анненский «в ликах весны»[32].

Впрочем, так ли отрадно, по Анненскому, воскресенье? Напомним, что в уже процитированной выше статье «Бальмонт-лирик» с горечью говорится о «я в кошмаре возвратов»[33], а в одном из самых известных стихотворений поэта «То было на Валлен-Коски» о «воскресении» куклы, которую методично вылавливают из водопада и затем снова в него бросают на потеху публике, сказано так:

Спасенье ее неизменно

Для новых и новых мук.

И тут самое время обратить внимание на не акцентируемую, но существенную разницу между смертью зимы и смертью человека, как они описываются в «Трилистнике весеннем».

Вслед за смертью зимы, изображенной в «Черной весне», – первом стихотворении «Трилистника», во втором – «Призраки» – будет описана смерть весны:

Зеленый призрак куста сирени

                     Прильнул к окну…

Уйдите, тени, оставьте, тени,

                     Со мной одну…

Она недвижна, она немая,

                     С следами слез,

С двумя кистями сиреней мая

                     В извивах кос…[34]

А потом умрет лето, а потом осень, а потом снова зима, и так до бесконечности… Времена года беспрерывно сменяют друг друга в бессмысленном и оттого мучительном круговороте.

Что же касается жизненного и посмертного пути человека, то он, во всяком случае, в «Черной весне», описывается не как циклический, а как линейный. И это для Анненского, по-видимому, было принципиально важным, поскольку в первых четырех строфах его стихотворения, вплоть до итожащей сентенции в пятой строфе, разнообразными средствами воспроизводится прямой путь покойника со ступенек церкви до кладбища.

Тема линейного движения начата со слова «перенос» во второй строке «Черной весны», синтаксически поддержанного анжамбеманом:

Под гулы меди – гробовой

Творился перенос…

А дальше от строфы к строфе Анненский переходит с помощью переносов-загадок.