т ту, которая ласкает его душу, и, может, будет с ним до самой смерти. Причем, один желает, чтобы его отпела вьюга, замела, присыпала снежком, а другим хочется, чтобы их отпел священник по православному обряду. Душа без Бога — вечная скиталица, а человек — босяк, земная тля. И жалко его, бедного, до слёз: ведь пропадает!
— Игнатьев безупречный дипломат, но как политик… откровенно слаб, — сказал австрийский агент Бертолсгейм князю Церетелеву, когда они заговорили о предстоящей европейской конференции, — ведь всё равно, составленный им договор подвергнут пересмотру.
У Алексея Николаевича на этот счёт имелось своё мнение.
— Не надо путать эти две профессии. Политик это тот, кто или приспосабливается к событиям или управляет ими, а дипломат, если хотите, это охотник за жар-птицей, которую никто в глаза не видел. А он должен расставить силки, накинуть на неё сеть и привезти царю в золотой клетке! — князь Церетелев криво усмехнулся: — Таковы реалии нашей профессии. А что касается грядущей конференции, то я вам скажу так: Европа не считается с Россией, но она жутко сердится, когда Россия начинает хмурить брови и не считаться с нею в свою очередь. Вот почему ваш Андраши требует созыва конференции. Как человек он не может не чувствовать морального превосходства России в деле защиты своих единоверцев на Балканах.
— Но граф Андраши довольно опытный в таких делах политик, — возразил Бертолсгейм, надменно выпрямляя спину.
— В том-то и беда, — произнёс Алексей Николаевич и, сухо попрощавшись с ним, подумал: «Опытный жулик тем и отличается от новичка, что первый кричит: «Держи вора!» А Британия и Австрия столь опытны, что вряд ли когда откажутся от этого наглого способа самосохранения, тем более, что умение лгать с выгодой для себя они давно возвели в ранг политической доблести. Что же касается их воззрений на свою роль в мировой истории, то об этом можно судить по тем палкам, которые они вставляют в колёса нашей дипломатии, и по той мстительности, с какой они встречают наши ответные действия».
На обозной бричке, свесив ноги, покуривали двое казаков. Тот, у которого рука была на перевязи, выпустил дым через ноздри и радостно сказал:
— Всыпали турке. Будут помнить.
— Не-е, — возразил ему другой, щёлкая прутом по голенищу, — забудуть. Ещё захотят.
Вернувшись из Константинополя, Николай Павлович подробно рассказал жене о том, как его встретили турки, и о своей поездке в Буюк-Дере.
— Когда я приехал на дачу, то прямо напротив неё, при выходе в Чёрное море, коптили небо два турецких броненосца, сторожившие вход в проливы, как огромные цепные псы, на случай появления наших военных судов. Рядом с ними стоял корвет «Дирхаунд» под английским флагом. Тоже, в случае нужды, будет подгавкивать церберам, — Игнатьев тяжело вздохнул и грустно сообщил: — К могилке Павлика не подойти. Кругом бурьян.
Спустя несколько дней, от Александра II пришла телеграмма: «Жду с нетерпением приезда Игнатьева».
Екатерина Леонидовна стала укладывать вещи.
Двадцать пятого февраля султан утвердил договор, и на следующий день пароход «Владимир» снялся с якоря — через Босфор пошёл в Россию. Вахтенный матрос доложил капитану, что среди пассажиров находятся: граф Николай Павлович Игнатьев с супругой и чрезвычайный посол Турции Реуф-паша. Капитан кивнул и ничего не ответил. Он уже был извещён, что граф Игнатьев и Реуф-паша повезли Сан-Стефанский мирный договор для утверждения царём.
Ночью бушевала буря, но к утру небо очистилось, стало безоблачно-ясным. Купол Святой Софии, освещённый первыми лучами солнца, словно парил над Стамбулом. В зеркально гладком море отражалась синева.
Москва, апрель 2013 г. — апрель 2016 г.