Они оба рассмеялись.
Игра в шпионов — детская игра. Но кое-кто не расстаётся с детством до гробовой доски.
Свойство натуры?
Скорее, профессии.
Задачи, сопряжённые с опасностью для жизни, решались новым атташе без лишних колебаний, как будто он играл в крестики-нолики. Он приступал к выполнению того или иного поручения, не задаваясь вопросом, выполнимо оно или нет? Складывалось впечатление, что нет такого дела, которое он не сумел бы выполнить самым лучшим образом, причём, в кратчайший срок. Игнатьев не единожды мог убедиться в этом. Впрочем, он и сам вполне умело управлял огромной армией добровольных помощников и корыстолюбивых осведомителей. Доносительство — давний способ зарабатывать себе на жизнь, столь же морально-похвальный с точки зрения бездомных оборванцев и проигравшихся вконец — хоть застрелись! — великосветских щёголей, как и бесплатная кормёжка в какой-нибудь столичной богадельне или неожиданная смерть бездетных, но богатых родственников. Кто пополнял ряды русских агентов? Купцы, мелкие лавочники, почтовые служащие, зажиточные домовладельцы. Обременённые долгами умники. Чиновники, не берущие взяток и чиновники, взятки берущие. Бедные ремесленники, от которых за версту несло чесночным духом и дешёвой водкой, горлохваты-полицейские и горлодёры-политики. Солдаты, офицеры, муфтии, чистильщики сапог и продавцы бараньей требухи; египетские прорицатели судеб и заклинатели змей. Испанские евреи и греческие каменотёсы, занятые на постройке новых военно-морских пристаней. Одесские карманники, стамбульские воришки, промышлявшие тем, что обчищали гостиничные номера и пустующие дачи не в меру богатых армян, у которых местные евреи научились «делать деньги» без оглядки на священное Писание. Заносчивые адвокаты, услужливые журналисты, сторожа мечетей и пожарные, рыбаки, матросы, содержатели притонов, ресторанные певички с их немыслимыми декольте и модными боа из страусиных перьев. Именитые люди — эшрафы, шустрые безногие калеки и дородные министры, ученики религиозных школ, профессора, стекольщики, художники. Дюжие дворецкие и ловкие официанты. Проходимцы всех мастей и наивные юнцы, которые средь бела дня, не имея ни малейшего жизненного опыта, точно также, как и верного понятия о чести и бесчестии, но влекомые решимостью узнать о людях всё и даже больше, дабы в конце концов возвыситься над ними в громкой славе, находясь «в здравом уме и твёрдой памяти» подписывали обязательства шпионить, как за своими сверстниками, так и за учителями. Смотрители маяков со своими зрительными трубами и городские нищие в синих очках, изображающие из себя слепцов, все следили друг за другом, не зевали. Кто — ради сочувствия русским, кто — ради славянского братства, кто — просто ради перемен, уж больно жизнь осточертела! но в основном, ради пиастров, драхм и золотишка, обладание которыми извечно наполняли душу всякого пройдохи своей неизъяснимой прелестью и ощущением блаженства.
Кто-то следил за всеми прибывающими в Константинополь, кто-то увязывался следом за отъезжающими в Вену, Париж и Берлин. Тот — на мосту торчал, тот — под мостом.
Пристани, вокзалы, консульства, посольства — всё становилось пунктом и объектом наблюдения: если не пристального, то неусыпного.
Под особой опекой соглядатаев находилась и Почтовая контора — одна из важнейших административных служб в Константинополе, главный её «нерв». Без почтовой экспедиции дипломатическая деятельность невозможна. Недаром первым строением в комплексе российского посольства было заложено здание Почтовой конторы. По «проекту штатов» она должна была состоять из почтмейстера, его помощника, двух сортировщиков, шести курьеров и двух сторожей. В действительности штат был меньше — обычно не хватало курьеров: больно работа опасная. Их постоянно грабили и убивали. Курьеры назначались по выбору посла и сторожа выбирались только с его одобрения — серьёзный участок работы.
Почтовый тракт из Стамбула пролегал через Андрианополь, Журжу, Рущук, Бухарест, Яссы и Скуляны. На этом пути были ещё две конторы — Бухарестская в Валахии и Ясская в Молдавии. Журжа — граница Турции с Валахией, Молдавии с Бессарабией, в которой находились Скуляны. В Журже действовали карантины: константинопольская почта передавалась в ведение местных почтовых контор. Здесь турецкая контрразведка перлюстрировала иностранную корреспонденцию, снимала копии для дешифровки (русский шифр ей разгадать не удалось) и снова запечатывала письма.
Вновь прибывшие курьеры выдерживались в карантине от семи дней до трёх недель. По пересечении бессарабской границы константинопольская почта соединялась с одесской экстрапочтой и продолжала вместе с ней путь до Петербурга. Почту до границы вёз курьер российской миссии под охраной «янычара» или «татарина», обыкновенных жандармов, назначаемых турецкими властями.
Существовал и морской путь почтовой связи. Между Одессой и Стамбулом еженедельно курсировали пароходы и фрегаты с парусной оснасткой вплоть до глубокой зимы, когда Босфор нередко замерзал.
Почта морем и далее сушей шла обычно десять дней.
Развернув сеть агентов, Николай Павлович прекрасно знал состояние дел в турецком правительстве и был посвящён в тонкости внешней политики Порты. Его агенты мои добыть любой секретный материал, но проблема состояла в другом: как передать добытый «материал» в Россию, если турецкая контрразведка перекрывала все ходы и выходы, ведя тотальный контроль за перепиской русского посла. Специальные дипломатические пакеты, засургученные так, что ногти обломаешь, пока вскроешь, легко вскрывались турками. Как быть? Проворочавшись без сна целую ночь, Николай Павлович придумал простой, но гениальный ход: свою корреспонденцию он вкладывал в обычные дешёвые конверты, которые хранил с провонявшей селёдкой. Адрес подписывал не сам (его почерк хорошо известен туркам); за него это делал Дмитрий, нарочно расставлявший буквы вкривь и вкось. Письмо направлялось по частному адресу мидовского дворника или горчаковского кучера. Судя по ответам канцлера, письма доходили не только в целости, но и в завидной сохранности. Уловка удалась. Работа закипела.
— Нам осталось отыскать армянский Протокол, разгадать шифры британской разведки и можно считать, что дело сделано, — довольно потирая руки, сказал как-то Игнатьеву Михаил Александрович Хитрово, доподлинно зная, что агенты Николая Павловича день и ночь трудились в Персии и в Греции, в Италии и в Австрии, в Белграде и Каире, в Сирии, в Далмации, в Грузии; а еще в Боснии, в Хорватии, в Словении, и в небольшом княжестве Чёрная Гора. Про Болгарию можно не упоминать. Там каждый третий на него работал. Но больше всего их было в Стамбуле, и обходились они русской казне недёшево, уже хотя бы потому, что платных доносчиков у Абдул-Азиса насчитывалось не менее тридцати тысяч и каждому джуркалджы хотелось «сшибить копеечку» на добровольном шпионстве: падишах ежегодно тратил на своих соглядатаев три миллиона фунтов стерлингов, не считая особых расходов.
Оставалось только догадываться, почему годовой бюджет Турции исчислялся во франках, а расходы на контрразведку — в английской валюте?
Да и других вопросов было предостаточно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯКОГО УБЬЮТ ПЕРВЫМ?
Глава I
Десятый день не унималась буря. Она срывала с домов крыши, ломала лёгкие постройки, и, словно отару овец на убой, гнала в Мраморное море тёмные волны Босфора.
Пароходы, в отличие от их бывалых капитанов, нервно смоливших крепчайший турецкий табак, едва дымили трубами, не решаясь тягаться со шквалистым северным ветром.
Напуганная штормовой дуроломной погодой, почтовая «Таврида» целую неделю проторчала в одесском порту. Сунулась было в открытое море, и тотчас поджала хвост, будто побитая дворняга. Забилась в свою конуру. Старенькая «Тамань» четыре дня простояла у выхода из Буюк-дерского пролива и, не решившись отправиться в рейс, возвратилась в Константинополь, имея на своём борту две посольских экспедиции.
По телеграфу сообщили, что стихия разгулялась не на шутку: только в одесской гавани потоплено пятьдесят судов! А что говорить о тех, кто на свой страх и риск отправился в плавание? Сколько людских жизней оборвалось в эти дни? Страшно подумать!
Игнатьев тяжело вздохнул и, перекрестившись на образ Николая Угодника, молитвенно попросил его утишить бурю и спасти людей, пребывающих в бедствии. Чувствовал он себя худо. Посольство уже пятнадцать дней оставался без писем. Прошлый раз «Таврида», пробившаяся через лёд, привезла сразу три почты. На следующий день капитан повёл её назад в Одессу, решив добраться на «авось». Николай Павлович, с тревогой проводивший пароход со своими срочными депешами, пришёл к неутешительному выводу: почтовое сообщение из рук вон плохое! Последняя телеграмма от Горчакова добиралась до него ровно две недели — четырнадцать дней. Его дипломатическая связь с Петербургом не шла ни в какое сравнение со связью других посланников со своими правительствами. Посол её величества королевы Англии сэр Генри Эллиот получал ответы на свои запросы на второй, много на третий день, а Игнатьев, случалось, на двадцать шестой. Впрочем, Горчаков уже привык к тому, что Игнатьев не беспокоит его лишними вопросами и действует по искре разумения. «Ладно! — подумал Николай Павлович, усаживаясь за рабочий стол. — Будет, что будет, а будет, что Бог даст!» К этой мудрой поговорке он нередко прибегал в Китае, где опасность подстерегала его на каждом шагу, а задача перед ним стояла ничуть не легче той, что стоит теперь в Константинополе: вот почему он вспоминал её с особым оптимистическим чувством. После десяти лет пребывания Константинополе и увеличения семейства он стал замечать в себе большую перемену. Хотя затруднительные обстоятельства, хитросплетения противников и различные препоны по-прежнему оживляли его, придавали свежесть голове и стойкое желание бороться, но неприятности, ожидаемые из Петербурга, отбивали прежнюю охоту к службе. Они словно напоминали ему, что новый