— Но Вы ведь знаете Государя, — ответил Хитрово. — Чтобы не выглядеть трусом, он снова будет — напоказ! — гулять в толпе.
— Господи, сохрани нам Царя, убереги Россию от беды! — истово перекрестил себя Николай Павлович и, проводив Хитрово, велел своим советникам без кавасов никуда не выезжать. Не хватало им потерпеть от какой-нибудь дерзкой выходки « этой распоясавшейся сволочи». Он сам заметил, что, как только совался в толпу, так тотчас около него появлялось несколько верных людей из распорядителей и полицейских чинов, не говоря уже о личной охране посла.
Сделав ещё ряд распоряжений, он вновь погрузился в работу.
Свою привычную подпись Jgnatjef он давно переменил на Jgnatjew не по собственной воле, а по циркуляру князя Горчакова, выразившего высочайшее повеление. «Впрочем, оно правильнее», — мысленно согласился с императором Николай Павлович.
На бале у французского посла Екатерина Леонидовна вновь произвела особенный эффект. Людям, не знавшим, что ей исполнилось тридцать два года, она казалась совсем юной. Поражённый её красотой, один из гостей тихо сказал то, о чём, должно быть, думал каждый, но не смел признаться вслух: «Эта женщина может покорить Стамбул одним только словом, одной улыбкой — всю Азию». Но Бог с ними, с красивыми фразами, с особыми эффектами! В деревню бы уехать, сбросить светские вериги — ой, как было бы чудесно! — мучаясь головной болью, потирал виски Игнатьев.
Нельзя сказать, чтобы его всерьёз пугали трудности, напротив, острота дипломатической борьбы, как будто придавала ему сил, но, рассчитывая на успех, он в глубине души боялся, что удача отвернётся от него. И вот тогда-то на его карьере можно будет ставить крест. Он слишком прост для виртуозов лжи. Криводушие ему не по нутру. Поэтому и хочется спрятаться в деревню. Но уже не в тверскую, а в какую-нибудь малороссийскую, хорошо бы в киевской губернии, на берегу Днепра.
Справившись с минутной слабостью, он обзывал себя слюнтяем, рвал прошение об отставке на мелкие кусочки и, втянув носом воздух, вновь усаживался за труды. Служба забирала его целиком, без остатка. И справедливость требует признать, что Николай Павлович, в конце концов, завоевал на Босфоре потрясающую популярность.
В Константинополе ему пришлось перепробовать всего: быть дипломатом, администратором, судьёй, полицией, сыщиком, учредителем общества увеселений, реконструктором посольских зданий, устроителем школ и даже оратором парадных митингов на американский лад.
Взялся за гужи, паняй!
Где нет борьбы, там и победа под вопросом.
Два дня назад Игнатьев принимал у себя великого везира Махмуда Недима-пашу, а вчера беседовал с султаном.
Разговор шёл tet-a-tet, без посторонних — на французском языке.
— Канцлер Пруссии на самом деле агрессивен? — задал Абдул-Азис острый вопрос и глаза его потемнели.
Игнатьев поспешил ответить.
— Да. Отто фон Бисмарк, в некотором роде, феномен. У него собачий нюх и волчий норов. Он осторожен, как лиса, и безжалостен, как тигр.
— Чтобы Вы ему сейчас сказали, окажись он здесь, в Стамбуле?
Николай Павлович задумался. Пусть ненадолго, но прикрыл глаза рукой. Представил лицо Бисмарка. Затем быстро ответил.
— Я бы сказал ему вот что. Добытый кровью капитал — опасное приобретение. Самое главное, не впадать в крайности. Они лишь осложняют нашу жизнь.
Выслушав его мнение, Абдул-Азис коснулся личности английского посла. Игнатьев не стал долго думать.
— Насколько мне известно, сэр Генри Эллиот всегда интриговал против тех государей, при которых был аккредитован.
Такой ответ понравился султану.
— После разговора с ним, — сказал Абдул-Азис, — у меня сложилось мнение, что британец ловок, хитёр, двоедушен.
— Во всяком случае, он не перестаёт утверждать, что магометанская раса скоро сольётся со всем остальным населением империи, и вся империя будет находиться под властью одного нового — заметьте! — общего правительства.
Абдул-Азис нахмурился. Ему крайне не понравилось то, что предвидел посол Англии. Мало того, он этого страшился. Если посмотреть на прогресс, которого уже добились райя (иноверцы) на пути к достижению своего социального равенства с турками, так же как и на прогресс, сделанный турками по линии своего приобщения к образу жизни европейцев, отрицать то, что такое смешение произойдёт, было бы глупо.
От падишаха тщательно скрывали, но, благодаря Игнатьеву, он знал, что в последние годы численность турецкой нации стала заметно уменьшаться, а число райя в той же пропорции расти. Ослабевши духом, уменьшившись числом, мусульмане всё чаще прибегали к помощи тех, кого они раньше беспощадно угнетали. и военного министра, от этих планов не отказались и теперь.
Николай Павлович, часто общавшийся с великим везиром и сераскиром (военным министром), обратил внимание на план вербовки шести или семи тысяч христианских «рекрутов», которым, после определённой выслуги лет, будут дароваться все привилегии, какими пользуются мусульмане, и счёл нужным обсудить его с Абдул-Азисом, чей взгляд заметно поостыл.
— Они станут турками в политическом смысле, но христианами в религиозном, — поспешил он успокоить своего царственного визави. — Это и удобно, и терпимо для сохранения самодержавия. Главное вести дело так, чтобы в стране не возникало трений между классами и религиозными структурами. Если Турция не избежит конфликтных ситуаций, а их-то вероятнее всего желает Австрия-Венгрия, мечтающая прибрать к своим рукам Боснию и Герцеговину, в империи возникнет хаос, бесконечная гражданская война. Это станет поводом для уничтожения монархии и распада государства. Я уже не говорю о том, что на берегах Босфора может возникнуть держава, обладающая большими средствами обеспечения своего подлинного суверенитета. В этом смысле, я полностью согласен с моим бывшим коллегой лордом Литтоном, который считал невозможным, чтобы турки, ослабевшие в бесчисленных кровопролитных войнах, сумели возродить и сохранить свою необыкновенную империю. Вот почему так важно, чтобы в стране сохранялось спокойствие. А что касается экономического развития Турции, обещанного Западом, то я уверен, что оно не состоится, пока не будут обеспечены политические права ваших подданных. Я заявляю это открыто и твёрдо, как заявлял всегда, что цель России бескорыстна, но что она связана крепко и неразрывно узами веры. Вот отчего мы, русские, живо сочувствуем всему тому, что может обеспечить счастье народонаселения Турции. Вашему величеству известно, что русская политика по Восточному вопросу напрямую соотносится с глобальными внешнеполитическими интересами России в европейском и мировом масштабе, держа на примете другие проблемы в международных отношениях и прежде всего, проблему Германии. Да, да! Она ведёт себя, как слон в посудной лавке. Вот почему для нас лучше иметь в соседях мирную Турцию, нежели воинственную Германию. — Глаза Абдул-Азиса потеплели. — В случае же возникновения революционного брожения в Османской империи, Россия будет действовать за мирное разрешение конфликта в интересах балканских славян. Я думаю, это понятно.
— Прежде всего, откровенно, — заметил властитель османов и тут же задался вопросом. — А что станет делать Россия, если сложившееся равновесие на Балканах начнёт меняться насильственным путём, то есть, в случае возникновения войны?
— Кого с кем? — попросил уточнить вопрос Игнатьев, медленно перебирая чётки по давно усвоенной привычке.
— Допустим, с той же Австрией?
Игнатьев выдержал его колючий взгляд. Ответил прямо.
— В случае возникновения войны Россия вынуждена будет действовать в согласовании с силами «европейского концерта» или с союзными державами, входящими в Союз трёх императоров. Лично я этот Союз не одобряю.
— Я что-то Вас не понимаю, господин посол, — сказал Абдул-Азис. — Мой мустешор считает, что Союз трёх императоров делает Россию агрессивней и даже сильнее.
— Напротив! — воскликнул Николай Павлович, мысленно назвав министра иностранных дел Ферид-пашу тупицей. — Триумвират нам связывает руки. Не будь его, я думаю, вопрос с Проливами давно был бы решён. Тем более, что государь император считает крайне нежелательным вовлечение России в военное соперничество с Турцией. Военная альтернатива в решении Восточного вопроса не фигурирует в правительственных планах.
Наслышанные о частых аудиенциях, которыми балует Абдул-Азис российского посла, в дипломатических миссиях западных держав не смолкали пересуды.
— Султан потворствует Игнатьеву с такой готовностью, с таким неизменным радушием, что просто оторопь берёт!
— Этому нет объяснения!
— Заметьте, Абдул-Азис ничуть не озабочен тем впечатлением, которое он производит на своих министров и весь посольский корпус.
— Бьюсь об заклад, Игнатьев взял на себя роль бдительного опекуна турецкого султана, дабы никто не покусился на его политическое целомудрие, — кривил в усмешке губы сэр Генри Эллиот, поглядывая на дымок своей сигары. Посол её величества королевы Англии уже не знал, как изменить ситуацию и чем задобрить Порту.
— Во всех домах Константинополя только и разговоров, что о влиянии русского посла на умонастроение султана, для которого даже его министры это сброд, бродяги и позорные твари, — подливал масла в огонь французский посланник Буре. — Абдул-Азис ежедневно рубил бы им головы, будь он по-настоящему кровожаден.
— Сейчас Игнатьев хозяин в Стамбуле, — подал голос австрийский посол, — и, честно говоря, нам это здорово мешает.
— Ещё бы! — скрипнул зубами Генри Эллиот — человек серьёзный, но и язва невозможная, тщетно старавшийся держать в своих руках нити всех дипломатических интриг, касаемых султанской Порты. — Без одобрения русского посла верховный везир шагу боится ступить, а глядя на него, и все остальные министры боятся своей тени.
Ревнивая озлобленность английского посла была вполне понятна: Игнатьев ощутимо расстраивал его намерения и планы.
Эти враждебные, завистливо-жёлчные реплики в адрес русского посла были столь же привычны для иностранных дипломатов, как похотливые взгляды турок, бросаемые ими в сторону любой заезжей иностранки, если этой иностранке ещё хочется смотреть на себя в зеркало.