В субботу они исповедались, миропомазались, а в воскресенье причастились Святых Христовых Тайн вместе с Павлушей, которого всю службу держал на руках Дмитрий Скачков.
Глава IV
Прошло совсем немного времени и султан Абдул-Азис, приняв верительные грамоты у иностранных дипломатов, почтительно склонявших голову перед его величеством, владыкой Порты, устроил в их честь торжество, на котором жена русского посла Екатерина Леонидовна Игнатьева была единодушно признана королевой бала!
Абдул-Азис галантно вручил ей презент: изумительную диадему и колье.
Это был поистине царский подарок: в колье сверкало девять бриллиантов, а в диадеме — девяносто!
Ослепительное украшение.
— Я не знаю, как выглядела Афродита, но смею думать, что она бы не решилась примерить эту диадему, стоя рядом с вами перед зеркалом, — сказал он с изысканной дерзостью. Сказал чуть слышно. По-французски.
— Я очень тронута, ваше величество, — почувствовав, как слёзы счастья застилают ей глаза, промолвила Екатерина Леонидовна, впрочем, с приятным достоинством. — Вы так благосклонны ко мне, так щедры, что я невольно умолкаю, дабы не наскучить вам своей излишне пылкой болтовнёй.
— А? Каково? — наклонился посланник Пруссии граф Брасье де Сен-Симон к уху своего секретаря, услыхав её блистательный ответ. — Да она больше дипломат, нежели сам Игнатьев. Не зря австрияки боятся, что новый посланник России со своей супругой вскоре будут чувствовать себя в Константинополе, как на посольской даче. — Заметив взгляд австрийского посланника, не очень дружелюбного при встречах, он горделиво вздёрнул подбородок, рисуясь, подкрутил усы и нарочито приосанился. — Я вдруг поймал себя на мысли, что сядь она на российский престол, многие бы вскоре поняли, что такую штучку голыми руками не возьмёшь!
— Она и держится как настоящая царица, — внезапно севшим голосом ответил секретарь, не отводя восхищённого взора от супруги русского посла. — И держится она так не потому, что «королева бала», а потому что рождена быть ею.
Он был взволнован до крайности.
— Екатериной III? — спросил Брасье де Сен-Симон, и его секретарь молча кивнул, мол, да, Екатериной III.
Фурор, который произвели красота и обаяние молодой русской посольши, был поистине необычайным.
— У неё прелестная улыбка, — прикрывая дряблое лицо своё китайским веером, с восторгом прошептала баронесса Редфильд находившейся подле неё жене французского посла.
— А глаза? — спросила та, пытаясь рассмотреть в лорнет лицо мадам Игнатьевой.
— И столько сдержанности, столько благородства, — не отвечая на вопрос, но продолжая источать восторги, произнесла баронесса, провожая взглядом своего супруга, известного банкира Жана-Доминика Аарона Редфильда, степенно направлявшегося в сторону буфета.
— Да, падишах не сводит с неё глаз, — со вздохом зависти произнесла супруга итальянского посланника своему мужу, который хмуро отозвался:
— В то время, как она их опускает.
— Это чудо! — продолжала восхищаться итальянка, не сводя глаз со столь красивой «королевы бала». — Вот оно искусство покорять сердца мужчин.
— Сердца монархов. Так будет точнее.
— Она божественна! На вид ей лет семнадцать.
— На самом деле она старше.
— И на много?
— На пять лет.
— Выходит, ей уже за двадцать… двадцать два?
— Считай сама.
Судя по репликам и пересудам, женским и мужским оценкам, новоявленная «королева» не прилагала никаких усилий, чтобы понравиться султану. Напротив, складывалось впечатление, что она страшится влюбить его в себя.
Старший советник прусского посольства, высокий, синеглазый, обаятельный блондин в отлично сшитом фраке, сойдясь возле буфета со своим коллегой из британской миссии и явно поджидая направлявшегося к ним барона Редфильда, любителя шампанских вин, смешливо скривил губы.
— Наши посольские куклы сразу сникли.
Лакей поднёс ему фужер с «Madame Kliko» и он привычно снял его с подноса.
— Вы только посмотрите на жену австрийского посла: самолюбие её потрясено, это уж точно.
Англичанин усмехнулся и, пригубив свой бокал с вином, пустился в небольшое рассуждение.
— Иначе и быть не могло. Стоит женщине увериться в своём очаровании, в той красоте, которой обладает её тело, магически влекущее к себе сердца и взгляды, с ней происходит резкая метаморфоза, и там, где она раньше уступила бы разумной мужской логике, нисколько не смущаясь этим фактом, её собственная начинает бунтовать и требовать — нет, не поблажек и уступок! — это бы ещё куда ни шло, а полной, так сказать, капитуляции чужого, не угодного ей, мнения.
— И с этим ничего нельзя поделать? — спросил советник прусского посольства с тем выражением весёлого лица, когда любой вопрос, пусть даже философский, кажется уже не столь и важным.
— Ничего. — Англичанин встряхнул головой и поправил свои волосы, не столько золотисто-светлые (при ярком свете люстры), сколько жёлто-рыжие с густым тёмным отливом. — Любой диктат, будь это диктат власти или диктат красоты, всегда больно гнетёт и мягким не бывает. Он может таким лишь казаться, причём, казаться людям посторонним, обособленным от непосредственной его «давильни».
Синеглазый блондин вскинул бровь, изумлённо воскликнул: — Ну, надо же! — и внове обратил свой взор на миловидную жену австрийского посла, которая стояла, чуть не плача, обиженно покусывая губы.
— Вы только посмотрите на неё! Она едва скрывает свою ярость.
— Вас это удивляет? — спросил рыжеволосый дипломат, пряча улыбку превосходства.
— Я ей сочувствую, — ответил обаятельный блондин, невольно потирая подбородок. — Мы все привыкли избирать её царицей бала, а теперь, мне кажется, она готова разрыдаться.
— Это вы о ком? — спросил с лёгкой одышкой барон Редфильд, неспешно подавая ему руку для пожатия.
— Да так, — пробормотал советник прусского посольства, переглянувшись с англичанином. — О милых сердцу дамах.
— О мнимых и действительных кумирах, — с крайней почтительностью пояснил британский дипломат, стараясь уловить реакцию барона на свои слова.
— О мнимых говорить не стоит, — назидательно сказал в ответ банкир и почти залпом выглотал шампанское. — А бал сегодня, в самом деле, цимес!
— Чем же он вас восхитил? — добавив к почтительности толику мягкой иронии, вызванной словечком «цимес», с полупоклоном спросил англичанин.
— На нём впервые победила красота.
— А что побеждало до этого?
— Скука.
Весь вечер Екатерина Леонидовна не отходила от Игнатьева, опираясь на его правую руку, галантно согнутую в локте. Сам же Николай Павлович, ведя беседу с тем или иным интересующим его лицом, нет-нет да и поглядывал на неё восторженно-блестящими глазами.
Когда начались танцы, музыка вынесла их почти на середину залы, и всякому, кто наблюдал за ними, стало ясно: не было ещё в дипломатическом сообществе Константинополя более прекрасной супружеской пары.
В кулуарах иностранных миссий заговорили о «русской угрозе».
— Эдак всё золото Порты перекочует к Игнатьевым! — возмущался австрийский посланник, верный политической традиции Габсбургов «лавировать и ловить рыбку в мутной воде».
— Да чёрт бы с ним, с этим золотом! — негодовал английский посланник лорд Литтон (сэр Генри Даллинг и Бульвер), имевший обширные связи в турецком обществе и ревниво усмотревший в благосклонности султана охлаждение к той политике, которую он рьяно проводил в Константинополе. — Боюсь, что посольская чета Игнатьевых в скором времени будет не менее опасна, чем два новейших броненосца, которые мы строим для султана! А может, даже превзойдёт их по своей военной мощи.
Прусский посланник граф Брасье де Сен-Симон дальновидно избегал громких высказываний и молчаливо соглашался с сэром Бульвером. Зато посол Франции, в глазах которого не гас огонь самодовольства, снисходительно похлопывал по плечу своих приунывших коллег и во всеуслышание заявлял, что никому не суждено первенствовать в Константинополе, пока в нём пребывает он, маркиз де Мустье!
Бахвальство француза дико возмущало представителя Италии: он хмурился… и соглашался.
Франция и впрямь первенствовала в Турции. Всё решалось так, как ей хотелось.
А бальная зала сияла! Кружилась в глазах раскрасневшихся дам. Оркестранты честно отрабатывали деньги: наяривали от души. Пыль столбом стояла — все плясали.
— Хороши балы у падишаха! — радовался жизни третий секретарь австрийского посольства и, глядя на него, все понимали, что не стоит увлекаться анисовой водкой, как это делают турки, которым Аллах запретил пить вино. Зато пахлава и шербет расчудесные.
— Отличный бал.
— Скандалиозный.
По мере того, как голоса мужчин становились всё громче, а смех развязней, дамы начинали усиленно шушукаться и деловито переглядываться между собой, как переглядываются охотники, сидя в засадном лабазе, сооружённом из жердей и веток, недалеко от того места, где должен появиться зверь, будь это бурый увалень медведь, хозяин леса, или же благородный олень. Многие при этом улыбались, что-то отмечая про себя. И наводили кое на кого лорнеты.
Глава V
Познакомившись ближе с представителями иностранных государств в Константинополе, Игнатьев пришёл к выводу, что преобладающее влияние на Востоке имели Англия, Франция и Австрия — три европейских державы, участницы в Крымской войне, подписавшие Парижский договор 1856 года. Все наиболее важные вопросы международной политики решались ими без участия России.
Недоверие и ненависть турецких министров к русским были очевидны. Порта избрала для себя путь постоянной конфронтации и противилась любому делу, которое начинала Россия. Имея министерство иностранных дел, Турция заключала международные трактаты, отправляла и принимала посольские миссии, а её военное ведомство формировало армию и флот, которые обеспечивали калифату прочный суверенитет. Но истинными хозяевами Турции являлись иностранные финансовые воротилы.