К концу занятий на обеих ладонях проступили красные полумесяцы. Я пулей выскочила из здания и выбежала на дорожку, хватая воздух ртом. Закрыв глаза, я сделала несколько глубоких вдохов. Казалось, будто я разваливаюсь на куски. Болело все. Кожу жгли фантомные порезы, тянущиеся от лодыжек к коленям, от колен к бедрам, от бедер к плечам, от плеч к локтям, от локтей к запястьям.
– Эй, Мак!
Я открыла глаза и увидела на дорожке, чуть поодаль, Уэсли со спортивной сумкой, перекинутой через плечо. Я попыталась скрыть, какой измученной себя чувствую, но, видимо, не слишком убедительно, потому что он нахмурился. Кэш стоял в нескольких шагах за его спиной и разговаривал с другим старшекурсником.
– Все хорошо? – спросил Уэс с обычной небрежностью.
– Хорошо, – отозвалась я.
Нас догнали Кэш и его приятель. Оба несли спортивные сумки.
– Привет, Мак, – поздоровался Кэш, закидывая сумку на плечо. – Как думаешь, сможешь без меня найти дорогу?
– Уверена, я справлюсь, – ответила я. – Парковка там, верно? – я указала в противоположную от парковки сторону. Кэш засмеялся. Уэсли все еще не сводил с меня глаз, и я улыбнулась ему. Кэш дружески стукнул его по плечу, и все трое направились к стадиону.
Я сделала напоследок еще один глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поплелась через весь кампус к главным воротам. Добравшись до велосипедной стойки, я разблокировала Данте и уже перекинула ногу через раму, готовая тронуться с места, как заметила на парковке девушку. Ту самую девушку, которую я видела, когда считывала воспоминания с подвески, найденной в раздевалке. Ту, что сидела вся в слезах за рулем автомобиля на ночной дороге. Ту, что увернулась от бокала, который мать швырнула ей в голову.
Судя по золотым нашивкам на черной рубашке, она училась на четвертом курсе. Девушка стояла, опершись о кабриолет, в кругу подруг, и улыбалась, показывая идеальные зубы. Она выглядела ухоженной, даже холеной, какими обычно бывают богатые люди, и ее образ никак не вязался с девушкой из воспоминаний, хоть я и знала, что это она. Наконец, прощаясь, она помахала остальным и пошла вдоль тротуара. Сама не знаю почему, я последовала за ней. Чем дальше она уходила от школы, тем явственнее в ней проступали черты девушки из воспоминаний, вытесняя блистательный образ старшекурсницы с парковки. Ее как будто что-то тяготило. Я вспомнила гнев и горечь, запечатленные в подвеске, и окликнула девушку. Она оглянулась.
– Извини, – сказала я, подъезжая к ней, – прозвучит неожиданно, но это твое?
Я вынула из кармана подвеску и показала ей. Она расширила глаза, затем кивнула.
– Где ты ее нашла? – спросила девушка, протягивая руку.
– В раздевалке, – ответила я, опуская в ее ладонь серебряную вещицу.
Она свела к переносице идеально выщипанные брови.
– А как ты догадалась, что это мое?
«Потому что я прочитала воспоминания, – подумала я, – и к тому же ты держишь руку на груди, там, где должна быть подвеска».
– Спрашивала весь день, – соврала я. – кто-то из старшекурсников на парковке сказал, что вроде это твое, и подсказал, где ты можешь быть.
– Спасибо, – она посмотрела на подвеску. – Ты не обязана была это делать.
– Ничего, мне было не трудно, – пожала я плечами. – Да и к тому же заметно, что эта вещица кому-то дорога и ему будет ее не доставать.
Девушка кивнула, глядя на подвеску.
– А что значит буква «Б»?
– Бетани, – ответила она. – На самом деле я не должна так над ней трястись. Это ведь просто безделушка. Мелочь.
Но при этом она нежно погладила подвеску большим пальцем.
– Если для тебя она что-то значит, то это не мелочь.
Девушка кивнула, продолжая рассеянно поглаживать подвеску. Несколько секунд мы стояли на пустынном тротуаре, неловко переминаясь, затем я наконец спросила:
– Эй… все нормально?
Она заметно напряглась и выпрямилась. Буквально на глазах ее лицо переменилось: Бетани вновь надела маску внешнего благополучия.
– Конечно, – она улыбнулась мне идеальной, отработанной улыбкой.
Если хочешь, чтобы все вокруг думали, что ты в порядке, хотя на самом деле твоя жизнь летит кувырком, ни в коем случае не стоит улыбаться. Некоторые, правда, ничего не могут с собой поделать, улыбаются и все тут – это вроде нервного тика. Но другие делают это намеренно, всерьез считая, что окружающие купятся на что угодно, если преподнести ложь с широкой улыбкой. Однако лжеца гораздо легче распознать, если он улыбается. Как будто в маске, за которой он прячет истинное лицо, образовалась огромная трещина. Конечно, я не знала Бетани, почти не знала. И она не знала, что я видела некоторые фрагменты ее жизни. И поскольку она выглядела вполне нормальным и разумным человеком – не чета мне, между прочим, – я не стала настаивать:
– Хорошо. Просто хотела убедиться.
Я уже собралась уезжать, когда она окликнула меня:
– Постой. Я никогда не видела тебя в Гайд Скул.
– Я – новенькая, – ответила я. – Маккензи Бишоп.
Бетани закусила губу, и я тут же представила, как ее мать кричит на нее за эту дурацкую привычку.
– Добро пожаловать в Гайд, – сказала она, – и еще раз спасибо, Маккензи. Вообще-то, знаешь, насчет подвески ты права. Это вовсе не мелочь. Я рада, что ты ее нашла.
– Я тоже.
Я чувствовала, что должна сказать что-то еще, какие-нибудь важные слова, но все фразы казались банальными или странными. Поэтому я просто попрощалась:
– Увидимся завтра?
– Да, – ответила она, – до завтра.
Мы разошлись в разные стороны. Когда я подъехав к главной дороге, мне на миг показалось, что я увидела на углу мужчину с золотыми волосами, но когда я пересекла улицу и оглянулась, там никого не оказалось.
Едва я припарковала «Данте» перед Коронадо, как почувствовала царапанье букв в кармане. В моем списке появилось новое имя, но сразу же отловить Историю не вышло – в вестибюле меня перехватила мама.
– О, хорошо, что ты уже дома, – обрадовалась она. Эти слова не сулили ничего хорошего, поскольку означали, что ей от меня что-то нужно. А учитывая, что в руках она держала коробку с выпечкой и клочок бумаги, а сама при этом выглядела точно выжатый лимон, сомневаться не приходилось.
– В чем дело? – спросила я настороженно.
– В последнюю минуту заказали доставку, – вздохнула она.
Мой организм взвыл от усталости.
– А где Берк?
Мама сдула со лба выбившуюся прядь.
– У него что-то вроде открытия выставки, и он уже ушел. Знаю, тебе надо делать уроки… В другое время я бы и не стала просить, но сейчас, когда наш бизнес только-только набирает обороты, мне правда нужен каждый заказ…
У меня начала болеть голова. Но по-моему, все, что может заставить маму считать меня хорошей дочерью и убедит, что я в порядке, стоит этих жертв. Я взяла коробку и бумажку. В ответ она сделала худшее из возможного – заключила меня в объятия, оглушив шумом бьющегося стекла и искореженного металла. Голова тут же заболела в сто раз сильнее.
– Я лучше поеду, – отстранилась я. Мама кивнула и вернулась в кафе, а я поплелась к велосипедной стойке, где только что прицепила «Данте», на ходу читая, что написано на бумажке. Под именем заказчика мама набросала карту. Если верить ее каракулям, ехать не так уж далеко, всего несколько миль, но я никогда не бывала в той части города.
Впервые в жизни я заблудилась. Я немного отвлеклась, пока ехала, и проскочила мимо жилого комплекса на несколько кварталов, так что пришлось возвращаться назад. Когда я наконец отыскала нужный дом, поднялась по лестнице на несколько пролетов, потому что лифт оказался сломан, отдала заказчице коробку с выпечкой и спустилась обратно, солнце уже садилось. Все тело ломило от усталости.
Я села на велосипед, утешая себя тем, что в эту самую минуту мама болтает по телефону с Коллин и рассказывает ей, что у меня все в порядке. Однако возвращаясь в Коронадо, я чувствовала себя неважно. Никак не могла унять дрожь в руках и мечтала об одном: добраться поскорее домой, как-нибудь скоротать вечер и вернуться в комнату Роланда. Желая сократить путь, я поехала через парк. Место было незнакомое, но если я хотя бы отчасти правильно представляла себе этот район, то так будет быстрее, чем по улицам. Так оно и вышло бы, но я едва не сбила парня, сидевшего на корточках прямо посреди дорожки. Мне пришлось ударить по тормозам, велосипед резко остановился в нескольких футах от него, и я чуть не потеряла равновесие. Едва ступив на землю, я поняла, что совершила ошибку. Я уловила движение за спиной, но не решалась отвести взгляд от парня. Он встал и сунул руку в карман толстовки. Я услышала металлический щелчок, в ту же секунду в его руке появился нож.
– Привет, красавица, – сказал он.
Я поставила ногу на педаль, но велосипед не двигался. Я оглянулась и увидела второго парня. Просунув между спицами заднего колеса трубу, он не давал мне тронуться с места. От него воняло бензином.
– Отпусти, – потребовала я тоном, каким дед учил меня разговаривать с трудными Историями. Но эти двое – не Истории, они – люди, и к тому же оба вооружены. Один из них хихикнул, второй присвистнул.
– Почему бы тебе не спрыгнуть и не поиграть с нами? – предложил тот, что крутил в руках нож. Он шагнул вперед, одной рукой удерживая руль, второй – потянулся к моим волосам. Я оказалась в весьма невыигрышном положении, поэтому соскочила с велосипеда.
– Видишь? – подал голос тот, что держал трубу. – Она не против поиграть.
– Хорошая девочка, – заметил тот, что с ножом.
– Хорошая школьница, – кивнул другой.
– Прочь с дороги, – велела я. Сердце забилось быстрее. Первый парень поигрывал ножом, то выпуская, то убирая лезвие.
– Может, стоит вежливо попросить?
– Уйдите с дороги, пожалуйста, – рявкнула я, чувствуя, как пульс грохочет в ушах.
Тот, что с трубой, хихикнул у меня за спиной. Тот, что с ножом, улыбнулся. Они кружили вокруг меня, поэтому в поле моего зрения все время находился только кто-то один. Я попыталась шагнуть в сторону, но путь мне преградила труба.