нные пальцы в серебристые волосы. – Но вот я здесь, и вопрос в том…
Я не дала Оуэну договорить. Я дернула полку на себя что есть сил и в последний миг отскочила в сторону. Стеллаж полетел прямо на него. Но даже такой, уставший и ослабленный, Оуэн среагировал молниеносно. Он отпрыгнул в сторону, и на пол посыпались металлические кубки. В следующую секунду погас свет, и склад погрузился в темноту.
– А ты стала напористей, чем прежде, – его голос приближался ко мне. – И еще…
Я отступила на шаг, но его рука обхватила мою шею.
– Стала другой. – Он резко дернул меня на себя и вверх. Ноги оторвались от пола, дыхание перехватило.
– Я должен убить тебя, – прошептал он. – И мог бы.
Я корчилась и брыкалась, но его рука держала меня словно тиски.
– Ты задыхаешься. – В груди у меня горело, в глазах все плыло. – Поверь, это довольно легкая смерть. Но вопрос в том, таким ли способом хочет умереть Маккензи Бишоп?
Я не могла вдохнуть и вымолвить хоть слово, но в мыслях кричала: «Нет!». Неожиданно Оуэн разжал пальцы. Я качнулась вперед и, ловя воздух ртом, повалилась на колени, упираясь ладонями в бетон в нескольких дюймах от лужи крови. Мое серебряное кольцо поблескивало на полу, я схватила его и надела на палец. Затем, шатаясь, поднялась на ноги и повернулась. Но Оуэн исчез. Остались лишь следы его пребывания: перевернутые полки и кровь. Но на складе я была одна. Вдалеке хлопнула дверь, я выскочила в ярко-освещенный коридор… но его и след простыл. Ни единого намека, что он вообще тут проходил. Я помчалась к выходу и выбежала на улицу. Снова ничего. Лишь издали доносился смех студентов, занимавшихся приготовлениями к фестивалю. Я видела второкурсниц на зеленой лужайке, какого-то первокурсника, двух преподавателей. Но Оуэн как сквозь землю провалился.
Кровь была настоящей, но больше я нигде никаких признаков Оуэна не заметила. Остались следы на мне. На моих руках, ладонях, шее алели отпечатки его пальцев. Десять минут я не выходила из женской раздевалки, пытаясь их смыть. А затем плескала в лицо холодной водой, снова и снова, как будто это могло помочь.
Я не могла заставить себя вернуться на склад. Там не осталось следов, которые могли бы связать меня с этим местом. Местом преступления. И чем больше проходило времени, тем выше становилась вероятность, что кто-нибудь туда зайдет и все обнаружит. А я не могла допустить, чтобы меня там застали.
Мама прислала сообщение, что ждет меня на парковке. Собравшись с силами, я вышла из спортивного центра и направилась к воротам. Я шла мимо студентов, которые еще не знали, что от тренера Меца осталось лишь подсыхающее на бетонном полу пятно крови.
Я заметила Сако. Привалившись к дереву, она пристально следила за мной. Теперь она не просто наблюдала, а, скорее, выжидала, как охотничий пес, которого удерживают за ошейник, пока не прогремит выстрел. Я видела, как сильно ей хочется услышать этот выстрел. На меня вновь накатила тошнота, когда я поняла, что если Оуэн и вправду реален, то вскоре ей представится такой шанс. Агата закончит проверку Отряда. И что тогда мне ей сказать? Что мне известно, кто открыл двери в никуда? Что та История, которую, как считалось, поглотила бездна, вырвалась во Внешний мир с помощью ключа, по сути переданного мной? В прошлый раз меня простили только потому, что Оуэн исчез. Он должен был исчезнуть навсегда. Так и случилось. Он не реален. Но кровь ведь настоящая? Я же ее видела. Как видела и Оуэна.
– Все нормально? – спросила мама, когда я плюхнулось на пассажирское сиденье.
– Тяжелый выдался денек, – пробормотала я. Слава богу, что мы не разговаривали. Я почувствовала, как в груди все онемело. Я смутно понимала, что это плохо, и дед наверняка сказал бы что-нибудь на этот счет. Но в сейчас мне стало легче – хоть какое-то спокойствие, пусть даже и такое неестественное.
Я закрыла глаза. Мама вела машину и, видимо, чтобы заполнить тишину, стала тихонько напевать. Я тотчас узнала мотив, и кровь заледенела в жилах. На свете сотни тысяч песен, но она выбрала именно эту. Песню Оуэна. Только он всегда напевал одну мелодию, а мама пела со словами: «…мое ты солнце, мое единственное солнце…». По коже побежали мурашки.
«…ты даришь мне счастье, когда хмуры небеса…»
– Откуда ты знаешь эту песню? – спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Она помолчала и потом ответила:
– Я слышала, как ты ее напевала.
– Когда?
– Несколько дней назад. Славная песенка. Когда-то давно была популярна. Моя мать, случалось, пела ее, когда готовила. А ты где ее слышала?
В горле у меня пересохло, я отвернулась к окну.
– Я не помню.
Я слышала напев в Коридорах и шла на звук, довольно громкий. Так что я без труда следовала за мелодией. Я кружила по Коридорам, и песня привела меня к пронумерованным дверям и к Оуэну. Он стоял с закрытыми глазами, прислонившись к двери с начертанной мелом пометкой, и напевал. Когда я подошла к нему, он разомкнул веки, пронзив меня взглядом ярко-синих глаз.
– Маккензи.
Я скрестила руки.
– А я все гадаю, настоящий ли ты.
– А каким же еще я могу быть? – изогнул он бровь.
– Призраком? – предположила я. – Воображаемым другом?
– Выходит, – его губы искривились, – я – все, что ты можешь вообразить?
Уже дома, где сами стены внушали чувство безопасности, я прошла на кухню, села за стол и, взяв телефон, написала сообщение Уэсли.
Мак: Сегодня ночевка отменяется.
Через минуту он ответил:
Уэс: Все хорошо?
Мне хотелось признаться, что все плохо. Что, возможно, вернулся Оуэн, а я не могу доложить об этом Архиву, поскольку это моя вина. Что мне нужна помощь. Но Уэсли нельзя находиться рядом со мной, потому что в любой миг может явиться Оуэн и обнаружит его. Если он и в самом деле реален.
Хотелось ли мне, чтобы он оказался реален? Что хуже: умопомешательство и галлюцинации или Оуэн из плоти и крови, вырвавшийся на свободу? Мне он казался совершенно реальным. Но люди не могут просто так появляться и исчезать. «Он не существует, – нашептывал голосок в голове, – ты просто сошла с ума».
«Чокнутая голова», – вспомнились слова Сако.
«Сломлена», – прошептал Оуэн.
«Слабая», – добавила Агата.
В конце концов я написала Уэсли ответ.
Мак: Я просто устала.
Мак: Не могу постоянно убегать.
Мак: Или прятаться.
Мак: Рано или поздно придется встретиться с моими кошмарами.
Весь ужас заключался в том, что я больше не боялась засыпать, потому что мой ночной кошмар воплотился в жизнь. Я сидела за столом и ждала от Уэсли ответа. Наконец он прислал сообщение:
Уэс: Буду скучать по твоему шуму.
Лед в груди постепенно начал таять, и я поскорее захлопнула телефон, пока не сорвалась и не написала ему лишнего. Все мои силы ушли на то, чтобы высидеть за столом во время ужина, изображая некое подобие спокойствия и отвечая на вопросы о школе. Я опасалась, что встревожу родителей, если раньше времени сбегу к себе. Но как только убрали тарелки, я ускользнула в свою комнату. Увидев, что окно открыто, я внутренне напряглась и решила его закрыть. Но взявшись за створку, вдруг замешкалась, терзаемая сомнениями. В моем списке было три имени. Часть меня считала, что они – меньшее из моих проблем. Но с другой стороны, это мои обязанности, то, над чем я еще властна, во всяком случае, пока. И мне хотелос, чтобы это так и было. Я стала обдумывать, как забраться в квартиру наверху и как потом спуститься. Я уже собралась рискнуть, как вдруг меня остановил голос.
– Маккензи? – я повернулась. В проеме двери стояла мать. Она смотрела прямо на меня и видела, что я собираюсь влезть на подоконник. – Что ты делаешь?
Я вернулась обратно в комнату.
– Ничего.
Я закрыла окно. Она не сводила с меня глаз, безмолвно открывая и закрывая рот, точно рыба. По-моему, она все еще пыталась произнести: «Прости меня». Но когда она наконец заговорила, то сказала лишь: «Лучше не открывать окно. Похоже, будет дождь».
Как только она ушла, я рухнула на постель. И о чем я только думала? Я едва смогла подняться по стене прошлой ночью при том, что мне помогал Уэсли. Ради трех имен уж точно не стоит так рисковать жизнью.
Я слышала, как родители за стеной негромко о чем-то разговаривали, ходили по квартире, а затем отправились спать. До меня доносились далекие звуки умолкающего Коронадо: жильцы расходились по своим квартирам, на улицах замирало движение, а потом и вовсе все стихло. Я остро ощутила, как тихо в моей комнате без Уэсли. Кто-то, может, и счел бы эту тишину умиротворяющей. Может, даже и я, если бы в моих мыслях не царила такая неразбериха. А сейчас тишина казалась тяжелой, давящей, и в конце концов меня потянуло в сон. Глаза начали слипаться, как вдруг само по себе включилось радио, стоящее на прикроватном столике.
Я резко дернула головой, когда неожиданно заиграла популярная песня. «Глюк, – сказала я себе. – Я не схожу с ума. Я не схожу с ума».
Я встала, собираясь выключить радио, но тумблер переключился на другую волну. Комнату наполнили резкие, стальные звуки рок-музыки. А затем полилась песня в стиле кантри. Я застыла посреди комнаты, затаив дыхание: приемник сме-нил шесть радиостанций, пока не остановился на ретро-fm, несмотря на слабый сигнал. Меня охватила дрожь, когда сквозь треск и помехи прорвался плавающий голос певца. Радио заиграло громче.
Я потянулась к выключателю, но тут окно рядом со столиком покрылось испариной. Не целиком – только маленькое облачко в самом центре. Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда на запотевшем стекле стали появляться буквы:
«Кольцо».
Я посмотрела на мое серебряное кольцо, затем перевела взгляд на окно и увидела, как линия перечеркнула написанное слово.