— Врешь! — свистящим шепотом произнесла Юля. — Не может быть! Но что это значит?
— Понятию не имею, — хмыкнул Никита. — Но мне плевать! Я пас! Никаких тайн! Никаких расследований!
— Никитушка, радость моя! — Юля взяла его под руку. — Давай хотя бы с автором этой мазни поговорим! С чего вдруг он эту колонию намалевал? Картина подписана «Сергей Семенчуков», я уже посмотрела.
— Сначала отойдем, — недовольно поморщился Никита, — а то Гаврилова что-то почуяла, глаз не спускает! Того гляди приклеится, не отцепишь!
Они отошли в сторону, и Юля быстро сказала:
— Жди здесь! Я сейчас поговорю с Федуловым. Думаю, нам позволят взять интервью у этого Семенчукова.
Глаза у заключенного Семенчукова были до странности светлыми, словно разбавленными мутной водицей, что часто бывает у запойных алкоголиков, а изуродованные артритом руки напоминали куриные лапки. И было непонятно, как он вообще держит ими кисточку. В синей робе, тощий, с бритой головой и бледным лицом, впалыми висками и провалившимся ртом — он производил впечатление не просто старого, а смертельно больного человека. Впечатление усиливали маленькие глаза с чахоточным блеском под тяжелыми веками. При этом он умудрился пару раз подмигнуть Юле и за столом развалился с вальяжным видом. Как же, творческая личность.
Место им определили в небольшом кабинете с решетками на окнах. Кроме стола и нескольких стульев, там ничего не было. На окне полыхала красная герань, а в пепельнице скопилась гора окурков. Сам стол был засыпан пеплом и прожжен в нескольких местах сигаретами. Поэтому Юля брезгливо поморщилась и села поближе к форточке. В комнате было накурено, и у нее сразу заломило в висках. Никита церемониться не стал и уселся за стол напротив Семенчукова.
У дверей скучал конвоир, видно из солдат-срочников, и лениво наблюдал за Семенчуковым: а ну как тот бросится на гостей? Семенчуков же чувствовал себя превосходно, скалился ртом, набитым железными зубами, и нападать ни на кого не собирался.
Никита без лишних слов перешел к делу.
— Сергей, нас крайне заинтересовал пейзаж, который вы написали. Скажите, это место — реально существующее?
Семенчуков ухмыльнулся.
— Еще как! Чертова Рогатка!
— Чертова Рогатка? — удивился Никита. — Что это такое?
— Да гора эта, двуглавая! Мы так ее называли! Сколько лет из барака ее видел. На всю жизнь запомнил. Знаменитое место!
— Чем же оно так знаменито? — быстро спросил Никита.
— Сигаретки у вас не найдется?
— Не положено! — лениво процедил солдат.
Никита чуть заметно нахмурился. Юля бросила на охранника чарующий взгляд. Тот вздохнул и отвернулся. Никита вынул из пачки пару сигарет и протянул Семенчукову.
— Благодарствую! — оскалился тот и сунул одну сигарету за ухо, а вторую немедленно раскурил, затянувшись от протянутой зажигалки.
Семенчуков с наслаждением выпустил струйку серого дыма, глаза его приняли мечтательное выражение. После короткой паузы заговорил снова, прерываясь для того, чтобы затянуться сигаретой.
— Сидел я там! Нехорошее место! Много народа там коньки отбросило! Туберкулез косил через одного. И работать приходилось от темна до темна. А кому и ночью перепадало!
— И где же вы работали?
— Кварц добывали. Очень тяжелая была работа, а условий никаких. Жратва — баланда! Каша — перловка. Шрапнель мы ее называли! Мяса, масла, как сейчас, не видали вовсе. Вертухаи там жадные были, воровали безбожно. А скажи что, в зубы — и в карцер! Да и начальник зверь был, чтоб ему черти на том свете глаза выжгли!
— Но-но! — подал голос солдат. — Ты базар-то фильтруй!
— Прости, начальник, с языка сорвалось! — смиренно произнес Семенчуков.
— Вы не про Коровина часом? — спросила Юля.
— Про него, падлу!
— Семенчуков! — заорал солдат.
— Виноват, виноват! — залебезил тот и опустил глаза вниз. — В общем, пахали мы тамочки и просвета не видели. Туда ведь со всего Союза бедолаг везли. Меня еще по малолетке загребли, на краже. Но я киркой, считай, не махал. Все больше в клубе, картинки малевал. Коровин этот, извиняюсь, любил, чтобы красиво было. Начальство частенько в колонию заглядывало. Но он их не боялся, такие банкеты закатывал, такими подарками одаривал! Говаривали, шубы лисьи дарил, ружья охотничьи! Потому и жил: кум королю, сват министру. У него и кличка была Кум. По всему Союзу знали: к Куму попадешь, живым не уйдешь! Всю жисть попортили, ироды! Я ж там инвалидность получил!
Он шмыгнул носом и вытер глаза рукавом робы.
— Развылся! — презрительно сказал солдат. — Кто тебя воровать заставлял?
— Никто, ой, никто! — всхлипнул Семенчуков и утер слезу сухоньким кулачком. — Все жисть проклятая, искрутила-изничтожила!
— Вы закончили? — нетерпеливо спросил солдат. — Он больше ничего не скажет, раз рыдать начал. Сейчас на жалость начнет давить! Надоел хуже горькой редьки!
— Ну, зачем вы так? — с укором сказала Юля. — Все же человек, художник…
— Да, да! Я — художник! — Слезы хлынули ручьем по сморщенному, как печеное яблоко, лицу Семенчукова. — Никто меня не понимает!
Солдат расхохотался.
— Художник, мама дорогая! От слова «худо»! Дар в нем прорезался! У нас тут много таких. То картины малюют, то в богомольцы идут. А как на свободу выйдут, через месяц-другой глядишь — опять к нам. Семенчуков, лучше скажи корреспондентам, какая у тебя ходка?
Слезы моментально высохли, и Семенчуков скромно потупил взор.
— Шестая!
Солдат удовлетворенно хмыкнул:
— Шестая! Тебя год назад вымели, а ты снова за свое! Так что сырость тут не разводи! — И посмотрел на Никиту. — Скоро ужин! Никто его отдельно кормить не будет!
Никита развел руками, мол, ничего не поделаешь, а Юля неохотно кивнула.
— Ну, тогда пошли! — скомандовал солдат.
Семенчуков поднялся. В его глазах стояла глубокая скорбь, но он привычно заложил руки за спину и, сгорбившись, зашаркал ногами в грубых ботинках к выходу. Солдат открыл дверь.
В этот момент где-то в глубине здания что-то оглушительно грохнуло. Затем еще раз. И еще. Издалека долетели трехэтажный мат, чей-то заливистый визг и отчаянный вопль, а потом сквозь нараставший гул людских голосов раздались первые выстрелы.
Глава 3
Солдат нахмурился и приказал Семенчукову:
— Сидеть! Я сейчас! — и торопливо добавил, заметив, что Никита поднимается со стула. — Оставайтесь здесь! Я посмотрю, что там творится!
Затем он решительно открыл дверь и вышел в коридор.
Дверь он закрыл неплотно, и сквозь узкую щель в кабинет доносился неясный рокот, напоминающий шум прилива, и отдельные резкие крики. Семенчуков с испуганным видом вертел головой, но попыток встать не делал. Юля нашла в сумочке мобильный телефон.
Никита, помедлив минуту, тоже направился к двери.
— Ты куда? — вскрикнула Юля. — Не уходи!
— Я не ухожу! — ответил он. — Просто хочу посмотреть…
Его глаза тревожно блестели, а успевшее загореть лицо посерело. Он осторожно приблизился к двери и выглянул наружу.
— Помогите! — донесся чей-то вопль.
Юля вскочила со стула, и лишь Семенчуков, затушив грубым ботинком окурок на полу, не тронулся с места.
Кричал тот самый конвоир, который только что оставил их в кабинете.
Еще не успев ничего осознать, Никита уже мчался по узкому мрачному коридору туда, где солдат отчаянно сражался с двумя заключенными в таких же, как у Семенчукова, синих робах, с желтыми и сморщенными, как урюк, лицами.
Все трое отчаянно ругались матом. Заключенные пытались открыть тяжелую решетчатую дверь, которая перегораживала коридор. Вцепившийся в прутья солдат, багровый от натуги, пытался ее захлопнуть. Его ботинки скользили по полу, а дверь открывалась все шире и шире. Зэки радостно скалились от восторга, поскольку сопротивление слабело и победа была совсем близко.
Никита врезался в решетку сокрушительным тараном. Она загудела, как барабан, а эхо пошло гулять по коридору. Теперь они толкали дверь с удвоенной силой. Зэки сопротивлялись, но справиться с двумя молодыми парнями было куда труднее, чем с одним. Решетка тряслась, содрогаясь под ударами, но перевес был в пользу Никиты и конвоира.
Внезапно один из зэков вцепился зубами в пальцы солдата. Тот взвыл от боли и отдернул руку. Решетка дрогнула и вновь поползла, открываясь в коридор. За спинами заключенных послышался топот. Это спешила подмога.
В этот момент к решетке подбежала Юля, протиснулась между Никитой и солдатом и выпустила в лицо одному из заключенных струю дезодоранта. Тот завизжал, заорал на непонятном гортанном языке, схватился за обожженные глаза. Никита и солдат навалились и вернули решетку на место, но второй зэк завопил, видно, призывая на помощь тех, кто спешил сюда по коридорам.
— Ключ, ключ! — прохрипел солдат.
На полу, возле стены валялась связка тяжелых ключей. Солдат то ли выронил их в спешке, то ли заключенные выбили ключи из его рук и попытались прорваться внутрь административного здания. Юля схватила ключи и бросилась к решетке.
Она с огромным трудом повернула ключ на один оборот. Зэки пихали руки сквозь прутья, пытались дотянуться до ключа. Солдат перехватил его у Юли и провернул ключ во второй раз. И, привалившись к стене, сполз по ней в изнеможении. Никита, опершись руками о колени, согнулся, как атлет после бега на длинную дистанцию, и с трудом переводил дыхание.
К зэкам присоединились еще несколько. Они били в решетку ногами, колотили какими-то железяками, орали и злобно матерились, но теперь их угрозы были никому не страшны.
— Лучше вернуться в кабинет, — произнес солдат, поморщившись, и посмотрел на Юлю. — Не нужно их провоцировать! А то такого наслушаетесь!
Юля кивнула и чуть ли не бегом отправилась обратно, где на полу, вжавшись в угол, сидел синий от страха Семенчуков.
Никита двинулся следом за Юлей, но солдат остановил его и протянул руку.
— Спасибо!
— Не за что! — усмехнулся Никита, но руку парню пожал.