– Да, – согласился он, – ты права. Мне бы хотелось знать больше. Как ты вообще додумалась до поступления в академию магических искусств?
– Я, кажется, тебе уже говорила: с детства мечтала в нее поступить. Точнее, так: я с самого детства, сколько себя помню, была уверена, что буду учиться в магической академии. Как будто бы это знание всегда жило со мной. Более того, это не мечта родителей – они-то как раз считали магию баловством…
– Но твой отец… – начал было ворон.
– Хранитель закона и порядка, – согласно закончила его фразу я. – По сути, маг, но, как бы тебе это объяснить… Во-первых, он довольно поздно повысил квалификацию. Во-вторых, это всегда так подавалось, как какая-то другая магия – более правильная, что ли. Социально одобряемая, вот. Мол, что такое искусство – так, бесполезные красивости, а магия закона и порядка – это про поддержание законодательной системы и ее структуры, про важные для государства вещи. А искусство… Ерунда и трата времени. Да, для общего развития это хорошо, но делать это профессией… Скажем так, в моей семье искусство как профессия негласно осуждалось. Хотя бабушка, например, открыто заявляла, что все профессиональные художники или алкоголики, или женщины легкого поведения. Она тетушке не дала на художника поступить. Ее саму звали на мастера слова в Москве, говорили, что у нее хороший слог, то, что надо для мастера, но она отказалась. Сказала, что уже в шестнадцать лет отлично понимала, это не профессия, славы не обрящешь, денег не заработаешь, да еще на тебя пальцем будут показывать, как на богему недобитую. «Все мы в детстве рисовали и писали стихи, это лучше, чем в подворотнях собакам хвосты крутить, но работу потом выбрали настоящую и стали нормальными людьми», – процитировала я бабушкино высказывание. – При этом я с детства твердо знала, что буду учиться в академии искусств, и все тут.
Ворон молчал и внимательно слушал.
– Вообще, смешно, конечно, – продолжала я. – Водить ребенка по музеям, приучать к прекрасному, отправлять в художественную школу, давать доступ к книгам не по возрасту, поощрять написание текстов, а когда ребенок заявляет, что хочет быть мастером слова или художником, говорить ему, мол, это все блажь и нужно не маяться дурью, а выбрать земную специальность и потом найти нормальную работу.
Ворон тяжело вздохнул.
– В общем, я как будто знала это с самого детства: я буду учиться в академии магических искусств. Это стало моей мечтой – поступить в академию.
– Не думаешь ли ты, что это детский, а потом и юношеский протест? – задумчиво поинтересовался пернатый. – При таких-то семейных вводных.
– Нет, – ответила я. – Я об этом думала: а не хочу ли выступить в пику родне, из вредности или из принципа. Мой ответ: нет. Я не чувствую в себе протеста, когда об этом думаю. Я чувствую воодушевление, чувствую стремление, мне действительно это нравится. Когда я пишу или рисую, это придает мне сил, окрыляет. Еще мне бы, пожалуй, хотелось, чтобы такие же люди, как мои родственники, не думали о магии искусства как о чем-то неважном. Я бы хотела доказать, что это важно и имеет место быть ровно так же, как и прочая магия.
– Но если ты так любишь искусство, могла бы найти себя и без магии – пойти на журналистику или в литературный, поступить для начала в художественное училище…
– Как ты помнишь, родители были резко против, а я все же от них зависела.
Я хотела сказать ворону, что тогда была совсем другой и что мне потребовалось пять долгих лет и одно высшее образование, чтобы понять: родители не убьют меня физически и даже не выгонят из дома (хотя сколько я уже выслушала о своем решении и еще наслушаюсь), поступи я по-своему, но прозаически изрекла:
– К тому же у нас в городе не было журфака и литфака. Это тоже только Москва и Питер, ну или Казань какая-нибудь. В принципе, журналистом можно было и после филфака работать, но истории про мое трудоустройство я тебе уже рассказывала. Про обычное художественное училище мне сразу думать запретили: это же училище, то есть среднее специальное образование. Позор семьи практически. Ребенок родителей с высшим образованием, гимназист с медалью – и вдруг пойдет в шарагу. Но дело даже не в этом… Дело в том, что для меня магические искусства – это больше, чем просто искусства…
Я не завершила свою мысль. Ворон коснулся меня крылом, привлекая мое внимание, и указал на конструктивистское здание на перекрестке.
– Зайдем во двор, – даже не попросил, а скорее приказал мой фамильяр.
Я кивнула и, перейдя дорогу, вошла в арку. Двор утопал в зелени. По левую руку от меня располагалась детская площадка, а справа находились лавочки и фонтан в виде слона. Воды в фонтане, правда, не было.
– Давай посидим тут немного, – предложил ворон.
– Давай, – согласилась я и опустилась на ближайшую к фонтану лавочку.
Ворон слетел с моего плеча и угнездился рядом. Так мы сидели некоторое время. Ворон молчал, я разглядывала двор. Заметила, что напротив, на первом этаже, находится небольшой театр. По фасаду шла надпись: «Музыка у дома». Наверное, это было название.
Интересно, подумалось мне, ведь если мой фамильяр попросил меня зайти сюда, этот двор ему чем-то важен. Возможно, тут жил или все еще живет его бывший владелец.
– Ты рассказывала про свои мотивы, – наконец отрешенным голосом произнес ворон. – Продолжай.
– Обычное искусство много дает миру, – продолжила я, вдруг ощутив дискомфорт – причем даже не оттого, что что-то происходило с моим фамильяром, а оттого, что в фонтане нет воды и что арка со стороны театра закрыта, и что двор не проходной, хотя таким задуман. – Иногда его влияние заметно сразу, иногда должны пройти годы, чтобы его оценить. Магическое же искусство сразу влияет на мир и на людей.
– Ты хотела бы влиять на людей? – хмуро уточнил пернатый. – Хотела бы подчинять их своей воле?
– Нет, немного не так, – резко ответила я, сама удивившись таким нотам в своем голосе. – Я, конечно, боюсь гнева своей родни, боюсь их реакций, но мне гораздо страшнее прожить свою жизнь биобалластом. Мне казалось, я родилась не просто так, а для того, чтобы сделать что-то для мира.
– То есть все остальные вокруг тебя, особенно кто не маги, – они биобалласт? – Ворон агрессивно наклонил голову и пристально уставился на меня.
– Нет, – отрезала я. – Остальные могут считать себя сами кем угодно и жить так, как считают нужным. Быть магами, не быть магами. Я говорю только про себя. Я пришла в этот мир, мне даны какие-то таланты, поэтому я хочу прожить эту жизнь, будучи максимально полезной. Стать магом, развить магию, применять магию – это стать максимально полезным, а стать магом искусства – это делать то, что ты любишь, и при этом менять мир и людей здесь и сейчас. Это максимум полезного, что ты можешь сделать. Я не спорю: быть учителем – важно, быть домохозяйкой – важно, быть токарем или слесарем – важно, но это не мои пути.
– Твой путь – стать магом искусства? – смягчившись, все равно строго спросил ворон.
– Да, – кивнула я. – Я так вижу.
– Я художник, я так вижу, – проворчал он. – Ты только что сама сказала, что быть учителем – важно. Могла бы стать учителем в своем городе, сеять разумное, доброе, вечное, растить поколения новых людей. Вот тебе и влияние на людей, и изменение мира через это.
– Но я этого не хотела, пойми ты! – возмутилась я. – У нас в городе всего три вуза: педагогический, технический и медицинская академия. Мореходка еще есть, но она не вуз, а такая же шарага, как художественное училище. Для технического и медицинского я мозгами не вышла, а в педагогический меня, как помнишь, взяли без экзаменов, и я пошла, потому что никакой мороки, гарантированный шанс на высшее образование, нормальная специальность и семья была единодушно за. Только я не мечтала быть учителем. Я мечтала о другом! Вот ты, например, о чем мечтал?
Последний вопрос вырвался у меня сам собой. Ворон поднял голову и посмотрел на меня глазами, полными тоски. Я посмотрела на него в ответ и пробормотала:
– Прости. Я забыла, что ты не человек.
– Я и сам про это забыл, – грустно отозвался он.
Я обняла его одной рукой и притянула к себе. Ворон пару секунд сопротивлялся, а потом привалился к моему бедру боком.
– Прости, пожалуйста, – повторила я, поглаживая его по крылу. – Так вот, я действительно мечтала поступить в академию, чтобы стать собой настоящей, чтобы раскрывать то, что мне отсыпали при рождении, чтобы менять мир…
– Зачем его менять? – хмыкнул ворон, но тон его уже не был таким неприятным.
– Ну… – протянула я.
– Только не говори про голодающих в Африке детей, про неосознанность населения в глубинке и никакой технический прогресс по сравнению с западными державами, – ехидно перебил мой фамильяр. – Не поверю. Я тебя, конечно, понимаю: когда мы молоды, нам кажется, что правы только мы, а все остальные – закостенелые ретрограды. И вот мы – такие молодые и красивые – сейчас поясним им всем за жизнь. Вот только ты сама-то знаешь, как жить? Чего ты собралась менять, что тебя в мире не устраивает? Как оно выглядит-то, твое светлое будущее, к которому ты нас поведешь?
Я замялась. Мне казалось, что у меня действительно есть четкая концепция того, как я вижу этот мир, и того, что стоит в него привнести, но едва ворон начал задавать мне эти вопросы, я вдруг растерялась. Перед моим внутренним взором раскинулась бескрайняя выжженная солнцем степь, по которой катилось одинокое перекати-поле. Я буквально слышала в ушах завывание степного ветра.
– Как минимум отношение людей друг к другу и к самим себе, – наконец нашлась я.
– Для этого тебе не нужно искусство, – фыркнул пернатый. – Диплома педагога вполне достаточно.
– Ага, вот нас всех и учат такие – с дипломами, но не любящие детей и свою работу, – огрызнулась я. – Я не хочу такой быть!
– Поставь себе великую цель – и не будешь, – парировал он.
– Знаешь что… – Я выпустила его из объятий и потрясла перед клювом руками.