– Это выражение привязанности, – все так же серьезно ответил он.
– Может, ты просто жрать хочешь?
Я изловчилась и, стремительно перевернувшись, схватила ворона в охапку.
– Кого я поймала? Поймала мою черную курочку! Курочка хочет кушать!
– Я своих не ем! – Ворон задергал лапами. – Если я тебя сожру, кто меня будет кормить?
– Раз ты не хочешь есть, значит, будем спать дальше, – сообщила я и вместе с вороном забралась под одеяло. – Все, спим.
Ворон побурчал, потолкал меня в грудь, а потом покрутился и, вытянув шею, устроил голову на моем плече.
– Хорошая птичка, – прошептала я, погладив его по спине.
Засыпая, я подумала, что от пернатого на удивление вкусно пахнет. Запах был сродни запаху шерсти, из которой вяжут теплые шарфы или уютные пледы.
Когда я проснулась во второй раз, комната была залита солнечным светом. Похоже, на улице распогодилось. Ворон заворочался, теснее прижимаясь ко мне. Я погладила его по голове, потом запустила пальцы в перья на спине и легонько почесала.
– Интересно, сколько сейчас времени? – в пространство спросила я.
– Часов девять утра, – сонно отозвался пернатый.
Как бы то ни было, вставать все равно придется, понимала я. Вставать и принимать всю необходимость: идти платить за жилую ячейку, мириться с новыми вводными о своей семье и о семье Дмитрия, заставлять ворона рассказывать, против кого он воюет (ну или кто воюет против него), искать амулет, в конце концов.
– Это мы в прошлый раз в шесть-семь, что ли, подорвались? – уточнила я у пернатого.
Ворон не ответил. Я села на кровати, прижимая его к себе, потом посадила на колени. Ворон ткнулся мне головой в живот. Я расценила это как призыв почесать. Запустила пальцы в его бока и принялась за дело. Ворон зажмурился, сначала издал звук, похожий на «У!», а потом по-кошачьи заурчал.
– Ты моя птичка, – я чмокнула его в макушку, продолжая чесать, – вредная, скрытная, противная птичка, но я тебя все равно люблю.
– Вот прямо даже так? – деловито поинтересовался ворон, открыв глаза и выжидающе уставившись на меня. – И что же для тебя значит «люблю»?
Я уставилась на него в ответ. Для меня любовь к животным – тем паче если это твой питомец, а уж тем более фамильяр – была чем-то безусловным. Если у тебя есть животное, ты его любишь. Иначе, по моему разумению, и быть не могло. У меня есть мой ворон Ворон, я его люблю, ну правда же – люблю, иногда до щекотки под солнечным сплетением, когда я его тискаю и целую. А теперь он требует от меня объяснений, что это значит. Вот как ему сказать?
– Ну… – протянула я. – Это же нормально – любить своего питомца…
– Я не спрашиваю тебя, что нормально, а что нет, – мой фамильяр превратился в того вредного противного ворона, каким он был в день нашего знакомства, – я тебя спрашиваю, что для тебя значит «люблю». Что ты вкладываешь в это понятие?
– Я принимаю тебя таким, какой ты есть, – наконец, сосредоточившись, выдала я.
– Ты не знаешь, какой я есть, – отстраненно заметил пернатый.
– Я принимаю тебя таким, какой ты есть, – повторила я, – даже если я этого не знаю, и ты мне нравишься. Я принимаю все, что в тебе может быть, даже если ты вообще какой-то другой. Я допускаю, что ты можешь быть каким угодно и в тебе еще много неизвестного для меня, но я позволяю этому быть.
– То есть для тебя любить – это принимать? – уточнил он.
– Не только, – ответила я. – К чему этот разговор?
– Мы договариваемся о терминах, – сухо сообщил ворон. – Если мы сразу не договоримся о терминах, потом у нас могут возникнуть проблемы. Любовь, она, знаешь ли, вообще штука тонкая, и каждый понимает ее по-своему. Поэтому лучше я сейчас узнаю, что ты имеешь в виду, чем потом мы глубоко разочаруемся в любви.
– Ты так говоришь, как будто мы пара, – усмехнулась я.
– К сожалению, мы больше чем пара, – вздохнул он. – Поэтому мне хочется определенности.
– Вообще-то, это девочкам свойственно хотеть определенности. – Я встала, поставила ворона на кровать и сообщила ему: – Я в душ, а ты пока можешь погулять, если хочешь. Окно сейчас открою.
Когда я вернулась, ворон принимал солнечные ванны. Он неподвижно стоял на подоконнике, раскинув крылья и закрыв глаза. Клюв у него был приоткрыт. Я хихикнула, подкралась к нему и осторожно положила ему в клюв палец. Ворон вздрогнул и захлопнул клюв. Открыл глаза и посмотрел на меня крайне осуждающе. В этом взгляде читался не только немой укор, но и нелестное мнение о моих умственных способностях. Крылья ворон сложил, потоптался на месте, но палец мой так и не выпустил. Я расхохоталась в голос и дунула ему в клюв. Ворон отпрыгнул и, разумеется, выпустил меня.
– Совсем сдурела, – проворчал он.
– Хотела попробовать, что будет, – призналась я. – Обычно люди котикам в пасть палец суют, когда те зевают. Никогда так не делала.
– Ты в розетку пальцы не суешь? – хмыкнул ворон. – Вот и в пасть их никому не суй. Целее будут.
– Прости. – Я запустила пальцы ему в бороду и принялась чесать.
– Прощаю, – покровительственно сообщил пернатый и вытянул шею, чтобы мне было удобнее.
После завтрака мы с вороном посетили банк. Оплатив проживание, я вернулась в академию. Платежки с чеками передала Алисе, а вот снятые с них копии решила отнести в ячейку и спрятать, а потом уже идти на поиски приключений, вернее, к очередному месту силы.
– Куда я эту папку сунула? – ворчала я, вытаскивая из шкафа сумку, а из сумки – синюю папку из кабинета ректора. – Что там хоть за документы такие ценные?
– А ты еще не читала? – ехидно поинтересовался ворон.
– Нет. – Я удивленно обернулась к нему. – Не имею привычки, знаешь ли, читать чужие бумаги. Ты сказал забрать и спрятать, я забрала и спрятала. Читать меня не уполномочили.
– Интересная жизненная позиция… – пробормотал ворон.
Знал бы ты, откуда у нее ноги растут, мрачно подумала я, запихивая платежки в папку и вновь убирая ее. В моей семье, увы, считалось, что у ребенка ничего своего нет, особенно секретов от родителей. Поэтому не только проверялся мой школьный дневник, но и читались все мои стихи, в моих черновиках копались без моего разрешения, а пришедшие мне письма вскрывали раньше меня, если я первой не успевала забрать их из почтового ящика. Черновики я оставлять перестала – разрывала на мелкие кусочки. С подругами мы стали переписываться по-английски – родители владели польским и немецким, а вот английского, к моему счастью, никто из них не знал, – либо шифром: писали английские слова рунами. Шифровкой озаботилась я лично, найдя в Большой энциклопедии соответствие рун англосаксонского футарка современному английскому алфавиту. Тогда же я дала себе зарок никогда даже не смотреть в записи, принадлежащие другому человеку, если мне не разрешили их читать. Дневники, черновики, бумаги – все это чужая собственность, и мне незачем совать туда нос.
– Ты можешь достать документы и изучить их, – сообщил мне ворон, когда я собиралась поставить сумку обратно в шкаф.
– Вот спасибо, – хмыкнула я. – Теперь уж как-нибудь в другой раз.
– Нет. – Он топнул лапой по полу. – Ты достанешь и прочтешь их прямо сейчас. Сама хотела знать, что происходит. Отчасти там есть ответ на твои вопросы.
Я скривилась, вновь вытащила сумку, опять достала из нее папку, а оттуда – бумаги.
– Бухгалтерия какая-то, – прокомментировала я, пробежавшись по ним взглядом. – Я в этом ничего не понимаю, если честно.
– Эта «какая-то бухгалтерия» прошла мимо ректора, – ответил ворон, – и, попав в определенные руки, она может сыграть против него. Потому что доказывает: в академии берут деньги за то, за что брать не должны, а государственные средства тратят совсем не на то, на что заявляют. И это только маленькая капля в море того, что происходит вокруг академии и в ее стенах.
– То есть, – я интуитивно перешла на шепот, – ты хочешь сказать, что ректор уехал, чтобы разобраться в этом? Пока все думают, что главный в командировке, он наблюдает со стороны за процессами?
– Фактически так, – согласился ворон. – Но есть и другая сторона вопроса, более опасная. Например, вчера ты наблюдала адских гончих.
– Да, – напомнила я больше себе, чем ему. – Нам же надо найти амулет. Кстати, как это делается?
– Я объясню. – Ворон проследил, как я убираю бумаги и сумку, потом сказал: – Не хочу втягивать тебя в это, но, видимо, мне все же придется. Один я не справлюсь. Мне нужен человек, способный творить магию. Да, ты неофит, ты еще только искатель, но другого материала у меня нет. Мне придется в считаные дни обучить тебя таким вещам, которым многие учатся годами и с детства. Я надеюсь, кровь твоего великого предка нам поможет.
– То есть я для тебя только материал и носитель великой крови? – Мне вдруг стало нестерпимо больно и обидно от его слов, которые он так деловито и так расчетливо произносил.
Ворон посмотрел на меня с изумлением, как если бы не понимал, а чего он такого только что выдал. Я посмотрела в ответ со злобой.
– Знаешь, – продолжила я, – теперь я понимаю, почему ты хотел договориться о терминах, чтобы не было мучительно больно. Так вот, знай: мне больно такое слышать. Я думала, что я для тебя что-то значу, но теперь вижу, что я для тебя – свободные человеческие руки и удобное прикрытие, и когда ты добьешься своих целей, то просто вернешься к привычной жизни. Но имей в виду: раз уж я согласилась тебе помогать, то помогу даже при таком твоем скотском отношении. Раз ты играешь в моего фамильяра, я буду играть в твоего хозяина, пока не вернется предыдущий. И да, я очень надеюсь, что ректора ты если не любишь, то хотя бы уважаешь.
Я помолчала и добавила:
– Если ты сейчас скажешь, что я все не так поняла, я тебя побью.
– Ты обещала меня не бить, – спокойно произнес ворон. – Насколько я успел заметить, ты действительно держишь слово. А если ты сейчас разревешься, я даже сделаю вид, что ничего не происходит.
– Дурак пернатый, – прошипела я, всеми силами стараясь не заплакать.