– Подружка твоя, Оксана, устроилась переводчиком на судоверфь, – тем временем делилась уже матушка. – Ты бы тоже могла здесь себе работу найти. Если не хочешь в школу, в Казахстане сейчас буровые строят, и переводчики нужны. Отец все узнал. Пятидневная вахта с проживанием и питанием, на выходные домой развозят на маршрутке.
Зачем в пограничном с нашим регионом Казахстане переводчики с английского или немецкого, я не представляла (ну, разве что установки были заграничными и к ним прилагались родные спецы), поэтому буркнула что-то нечленораздельное, призванное выражать, что я рада и за Оксану, и за всех казахов оптом, но от академии не отступлюсь.
– Ты подумай, может, еще не поздно вернуться? – В мамином голосе звучала какая-то приторная забота, отчего мне стало не по себе. – У тебя уже есть образование, у тебя красный диплом. Он, кстати, сгореть может, если по специальности не работать. Поработаешь несколько лет, купишь квартиру, машину… А это ты еще пять лет учиться будешь, так вся жизнь и пройдет. Подумай: ты только выпустишься, а у всех твоих ровесников уже будут должности, дети, а ты как вечный студент. Кому такое надо? Нормальные мужики не любят, когда женщина только учится. Все хорошо в меру.
Я не помнила, как вернулась в ячейку. Дошла, села на кровать – и нет, не заплакала. Плакать мне было нечем. Я уставилась в стену напротив и зависла. Очнулась я оттого, что вернувшийся с прогулки ворон дергал меня за штанину.
– Сейчас пойдем есть, – глухо сказала ему я.
Ворон вспорхнул на кровать и забрался мне на колени.
– Все в порядке? – спросил он, заглядывая мне в лицо.
– Нет, конечно, – вздохнула я. – Мне исполнится двадцать семь, когда я выйду из академии. У меня не будет ни квартиры, ни машины, ни полноценной работы. Семьи тоже не будет. И смысл? Я стану теткой к тридцатнику, которой начнут отказывать на собеседованиях в силу возраста и отсутствия какого-либо опыта работы. Где я буду жить, чем зарабатывать? Может, проще вернуться на родину сейчас, тем более Семенов мне однозначно дал понять, что в этом году я не поступлю. То есть даже мне будет двадцать восемь.
– Это тебе родители сказали, да? – со знанием дела спросил пернатый, склонив голову набок.
Я кивнула.
– Понятно, – отозвался он, спрыгнул с моих колен, походил по кровати, вернулся на колени и изрек: – Ты забываешь одну очень важную вещь: ты теперь не просто человек, а маг, а к магам неприменимы простые социальные законы. Да, мы живем в обществе и не можем быть от него свободны, но к магам не относятся все эти вещи про возраст и прочие социальные достижения среднестатистических обывателей. Да, академия требует полноценного дневного пребывания на занятиях, но работать по специальности можно с третьего курса, и за студентами-отличниками стоят очереди из тех обычных людей, которым на их производстве нужен маг с определенными умениями. А это другие зарплаты и другие условия жизни. Ты вряд ли проведешь все пять лет в общаге, догрызая корочку черствого хлеба. То же и с семьей. Никто не запрещает выходить замуж или жениться, учась в академии, а если кто-то выбирает мага себе в партнеры, он знает, кого выбирает.
Последняя фраза ворона прозвучала для меня странно. Казалось, она не хочет укладываться в моей голове. Эта фраза настолько поразила меня, что я брякнула:
– Тогда почему развалился брак ректора? Его жена ведь знала, кого выбирает.
Ляпнув это, я едва не зажала себе рот руками. Как сейчас отреагирует ворон?! Отреагировал он на удивление спокойно.
– И да и нет. Этот парень, Максим, с которым ты вчера познакомилась, он рассказывал тебе, что, когда ректор женился, он не был ректором магической академии. Он даже не считал себя магом в полноценном смысле слова. Он был кем-то вроде тебя в момент нашего знакомства: сбрось его с парашютом в ночи в незнакомую местность – самое позднее через три дня вернется в расположение своей части, как сейчас говорят, с магнитиками. Проблемы начались, когда он принял в себе мага и принял академию. Скажем так: он выбрал академию.
В голове промелькнуло смутное подозрение: если ректор не считал себя магом, как при нем был фамильяр, – но тут же и ушло, поскольку ворон продолжил:
– Он выбрал академию, а жена не смогла смириться с тем, что это стало важной частью его жизни. Она не приняла то, что стало для него новым смыслом жизни и в какой-то момент единственным смыслом. Дальше ты знаешь в кратком пересказе.
– Но ведь, выбирая академию, он не отказывался от семьи? – робко уточнила я.
– Нет, – согласился ворон, – но ты же понимаешь, насколько часто для людей бывает тонка та или иная грань.
Я хотела спросить что-то еще, но вопросы никак не формулировались.
– Твои родители, увы, не видят грани, которую ты уже переступила, – произнес ворон. – Твой отец, конечно, причастен к магии, но, как ты сама и говорила, она в их глазах более социально одобряемая, чем та магия, которую выбрала ты. Кроме того, как всякий родитель, он может намертво стоять на своем в вопросах того, что хорошо, а что плохо для его ребенка. Пойми, ты уже стала чуть больше, чем просто обывателем и чем просто дочерью. Если будешь угождать родне, оставаясь обычным социальным человеком, примерной девочкой, которая никому не перечит и живет по прописанному ей старшими сценарию, но при этом все же собирается учиться магии искусства, благоприятного исхода не жди. Однако ты должна помнить, что, будучи магом искусства, ты можешь и работу работать, и деньги получать, и строить карьеру и семью. Одно не отменяет второго. Попытка сделать всем хорошо, сидя «в домике», рушит все.
Я посмотрела на него, помолчала, а потом приняла решение:
– Идем искать амулет Семенова.
– Нет, – отрезал ворон. – Сначала мы идем завтракать. Этого священного права у нас никто не отнимет. Война войной…
– …а еда по расписанию, – невесело закончила я.
После завтрака настроение у меня не улучшилось. Описанию оно тоже не поддавалось. Мне не было мучительно больно. Мне было примерно так же, как после визита к Даниэлю: я ощущала, что меня загнали в угол. Это было неприятное удушающее состояние безысходности. Казалось, даже если я развернусь, угол переместится следом за мной. Везде был один сплошной угол. Даже дышать стало физически трудно.
– Не напрягайся, – тем временем командовал ворон. – Вспомни, как ты обычно гуляешь в поисках нужного места или ищешь что-то дома.
Мы неспешно прогуливались по дворику академии (точнее, ходила я, а ворон сидел у меня на плече), и пернатый пытался объяснить мне, как применять мои уже имеющиеся способности для поиска. Он говорил не напрягаться, но я, наоборот, пыталась собраться и нацелиться на амулет. В итоге не получалось вообще ничего. Внутри меня было никак, а вокруг как будто пусто.
– Наоборот… расслабься… – вздыхал ворон.
– Да не могу я! – не выдержала я. – У меня вообще не получается!
– У тебя все мысли не о том, да? – спокойно уточнил он.
Я только кивнула. Ворон потоптался на моем плече, потом велел:
– Сядь посиди.
Я покорно села на скамейку.
– Это еще одна большая и сложная наука, – пернатый привычно забрался мне на колени, – быть магом, когда все вокруг велит не быть. Да, во время учебы вам расскажут эти принципы – про не заниматься магией, когда ты разобран, болен или утомлен, – но в жизни так часто случается, что, когда ты болен, разобран и утомлен, ничего тебе не поможет, кроме магии. Поэтому нужно учиться отключаться и переключаться. Да, есть методички с упражнениями, но они такие же усредненные, как та брошюра про фамильяров. Кроме мага, по сути, никто не научит его переключаться. Путь могут показать, но действовать придется самостоятельно. Вот что тебе обычно помогает отключиться от негатива вокруг и внутри? Может, это разные вещи, но назови их.
Я прикрыла глаза, мысленно пробежалась по воспоминаниям, где испытывала нечто подобное, открыла глаза и посмотрела на ворона.
– Что? – обеспокоенно спросил он.
– Птиц, это конец… – пробормотала я.
– Что? Что? – засуетился ворон так, как будто я прямо тут и сейчас собиралась умереть.
– Я больше этого не делаю. Как отрезало.
Мы некоторое время молча смотрели друг на друга, затем я все же собрала из образов слова и пояснила:
– Когда мне было плохо и хотелось уйти от того, что меня терзает, хоть снаружи, хоть изнутри, я писала. Чаще всего стихи. Я могла по три, по четыре текста в день написать. Еще я рисовала. Комиксы, придуманные миры, иллюстрации. Я ничего не написала и не нарисовала не по учебе с того момента, как уехала из дома. Я за два месяца не сочинила ни одного стихотворения. Они просто не приходят. У меня даже мысли нет сейчас выписывать из себя то, что я чувствую. Пока ты не спросил, этого как будто больше и не было. Это конец, да?
Ворон почесал лапой клюв.
– Скорее новое начало, – со знанием дела изрек пернатый. – Ты попала в другие условия, началась новая нагрузка, сменился контекст.
– Птиц, у меня и экзамены были, и много новых предметов, и практика в школе… У меня нагрузки было во много раз больше, чем сейчас! Но я писала. А теперь даже не думаю о том, чтобы писать стихи.
– Мы все меняемся, и ты не исключение, – уверил ворон. – Так тоже бывает. Это нормально. Не забывай: даже при большей нагрузке у тебя был тот же город и то же окружение. Теперь же ты совершенно в иной среде…
– Но, значит, родители были правы! – Я всплеснула руками. – И ты был прав! Никакой я не мастер слова и не художник. Все в детстве писали стихи и рисовали, а выросли – и все, это осталось за бортом. Просто я прошла рубеж взросления, и оно отвалилось.
Ворон что-то злобно, но неразборчиво проворчал.
– Ты понимаешь, что это значит?! – воскликнула я.
– Что ты ищешь подтверждения плохому от фигур, которые преследуют свои цели или ничего не смыслят в твоей новой реальности, – отозвался он и, не дав мне вставить и слова, продолжил: – Ты слушаешь родных, которые до сих пор травмированы поступком великого предка так, что вычеркнули искусство из жизни. Ты слушаешь Семенова, который любит деньги. Ты слушаешь прошлый негативный опыт.