явят мне что-то совершенно иное.
Взгляд скользнул по куполу Казанского собора. Собор же еще открыт, вдруг подумала я. Значит, я могу зайти и посмотреть, что там за ключи. Когда я ступила под колоннаду, ливень пошел стеной.
В соборе царил полумрак и было неожиданно немноголюдно. Ключи, напомнила я себе. Ключи от взятых городов над могилой Кутузова были похожи на тусклые лампочки накаливания. Они излучали мерный приглушенный свет, который иногда подрагивал, точно передавая сигнал азбукой Морзе. Они хотели, чтобы кто-то снова взял их в руку, но абы какая рука их бы не устроила. Рука должна была быть уверенной и властной, умеющей взять и удержать власть. Мне представился ректор, каким я видела его во сне. Он бы, наверное, смог, подумалось мне. Смог бы взять, удержать, открыть.
Образ ректора предстал перед моим внутренним взором так четко, что я вздрогнула от живости картинки. Он сидел за столом и сжимал в ладонях чашку в кобальтовую сеточку. Глаза у него были грустные и невозможно уставшие. Я сморгнула, потрясла головой. Картинка исчезла.
Ключ я увидела, когда собиралась отойти от могилы Кутузова. Он лежал на ограждении, словно призывая его взять. Он отличался от всех ключей, которые город давал мне прежде. Все они были современными, этот же оказался старинным. Он был почти точной копией висевших на стене ключей, разве что размером поменьше и не столь потемневшим от времени. Мозг не успел выдать мне никакой осмысленной мысли, а рука сама потянулась, схватила ключ и положила его в тот же карман, где уже лежал амулет для призыва адских гончих.
Я огляделась. Никто не обращал на меня внимания. Не вынимая руки из кармана, я пошла к выходу из собора. Когда вышла наружу, над умытой дождем площадью сияло солнце. В небе не было ни облачка.
Глава 28
Когда ворон протиснулся в окно, я была настроена более чем решительно.
– Принесешь ключи от кафедры и от кабинета ректора, – велела я пернатому.
– Не понял. – Он склонил голову, внимательно меня изучая.
– Чего ты не понял? Русским языком тебе говорю: мне нужен ключ от кафедры и от кабинета ректора.
– Ладно, допустим, на кафедре ты хочешь забрать второй амулет, но в кабинете тебе что надо?
– Кое-что туда отнести, – уверила я.
Мне отчего-то втемяшилось в голову, что найденный на могиле Кутузова ключ я должна обменять на мастер-ключ. В смысле положить туда, где был мастер-ключ. Почему я так решила? Сама не знаю, но решение виделось мне правильным. Возможно, я находилась под воздействием того инсайта, который посетил меня в соборе: ректор мог бы справиться с этими ключами. А еще мне подумалось, что, когда он вернется и найдет на месте мастер-ключа этот ключ, то обязательно улыбнется, даже, может, посмеется, и глаза у него не будут такими грустными, как в моем виде́нии.
– Могу я узнать, что это за кое-что? – спросил ворон.
– Можешь, но не обязан, – отрезала я. – Ты вообще меня бросил!
– А, вот оно что! – возликовал он. – Ты на меня обиделась за то, что я улетел? Ну так я дал тебе возможность пообщаться с тем парнем без меня. Как, кстати, пообщались?
По взгляду пернатого мне показалось, что он в курсе, как именно мы пообщались с Максом. Говорить ему мне ничего не хотелось. Сколько можно рыдать над своей судьбой и жаловаться на нее собственному фамильяру, решила я. Что ж, со мной что-то не так. Я попыталась измениться – не вышло. Значит, возьму себя в руки и просто буду делать что до́лжно, а там, как водится, будь что будет. Сейчас было важно разобраться с амулетами и пристроить найденный ключ.
– Не важно, – огрызнулась я. – Неси ключи.
– Ты ужинала? – спросил ворон, как будто не было всего предыдущего разговора.
– Не хочу.
– Ладно, – он повел головой, – сейчас принесу нам сперва поесть.
Я не успела возразить, как ворон уже выбрался наружу, и только я его и видела. Вернулся он минут через пятнадцать и некоторое время боролся с рамой, пока я не встала из-за стола и не помогла ему, открыв окно пошире. В клюве у ворона был большой крафтовый пакет из «Вкусной точки».
– Разбирай, – велел пернатый, ставя ношу на подоконник.
Я перенесла пакет на стол и принялась вытаскивать его содержимое.
– Украл? – строго спросила я ворона.
– Купил, – обиженно ответил он, перебираясь на стол. – Я законопослушная птица.
– Да-да, – усмехнулась я.
– Фамильяры могут совершать мелкие сделки, – уверил ворон.
– Я не сомневаюсь, – отозвалась я, хотя, признаться, впервые об этом слышала. Вернее, я предполагала, что должны же фамильяры, например, ходить в аптеку для заболевшего хозяина или вроде того, но дальше размышлений дело не шло. Выяснять, так ли это на самом деле, я не пыталась. – Деньги ты где взял? Твоя заначка у меня.
– Места знать надо, – хмыкнул он и добавил: – Ешь, пока горячее. Картошечку мою только не трогай.
– Да кому она нужна, твоя картошечка… – проворчала я.
– Мне! – возмутился ворон, даже лапой топнул. – Мне нужна моя картошечка!
Он клювом вытащил пакет с картошкой из груды продуктов и потащил на противоположный край стола, приговаривая: «Картошечка моя». Получалось у него что-то вроде «кагфошешка». Поглощать он ее начал неторопливо, краем глаза посматривая на меня. Когда пакет почти опустел, ворон аккуратно взял картофельную дольку и бочком подошел ко мне. Положил картошку передо мной.
– Вот, ешь, – сообщил он. – Ну что ты не ешь?
– Я не хочу, – повторила я.
– Бургер остынет, мороженое растает, – предупредил пернатый, – а я в один клюв столько не съем. Съешь картошечку?!
С этими словами он ловко снял крышечку с мороженого, снова взял в клюв картошку, макнул ее в мороженое и поднес ко мне, вытянув шею. Меня захлестнула волна эмоций: мне стало жалко картошку – что с ней только не делали, мне стало жалко ворона – он так старается меня развлечь, а я не реагирую, мне стало жалко себя – какой вообще смысл в том, что я делаю… Я наклонилась, взяла губами эту несчастную картошку у ворона из клюва, прожевала ее (внезапно это оказалось даже вкусно), вытащила у ворона из лап мороженое, съела его, отодвинула пустой стаканчик, подперла щеки руками и заплакала. Ворон защелкал клювом, спрыгнул мне на колени и прижался ко мне.
– Птиц, ну в чем моя ошибка? – Я погладила его по голове. – Что я делаю не так?
– Почему ты думаешь, что это твоя ошибка? – вкрадчиво спросил он.
– Потому что у других получается, а у меня нет!
– Что у них получается?
– Поступать в академию! Строить личную жизнь!
– Ты опять из-за этого парня, да? – Ворон боднул меня в грудь головой.
– Он сказал, что им такая не нужна! Из-за того, что я постриглась! Птиц, ну что мне было, не стричься, что ли! Значит, это правда, что мужчинам нравятся женщины в платьях, на каблуках и с длинными волосами! Но я не хочу, мне это неудобно! Неужели меня нельзя полюбить такой, какая я есть? Неужели, чтобы тебя любили, нужны длинные волосы? А еще он сказал, что сила мага в волосах…
– Старушечьи байки, – презрительно фыркнул ворон. – Окажись это так, ректор не был бы ректором.
– У него есть борода, – всхлипнула я.
– А у Семенова нет бороды! – незамедлительно ответил ворон. – Что он от этого, не маг теперь?
Я представила себе гладко выбритое лицо Даниэля Максимилиановича и мысленно согласилась с пернатым.
– И все же… – Я хотела было повторить про «почему меня нельзя полюбить», но ворон меня перебил.
– Женечка, солнышко, услышь меня, пожалуйста, – сказал он. – Твоей ошибки тут нет. Есть системная ошибка. Люди придумывают некие правила, которые помогают им выжить в определенном контексте, а потом эти правила становятся догмами, в которые начинают верить недалекие фанатики. Да, принято считать, что эталон женщины – это такая накрашенная длинноволосая красотка в облегающем платье и на высоченных каблуках. Не спорю, образ хорош, но он хорош только для выхода в свет. Дальше же его эксплуатируют те, кому нужна только внешняя картинка. Эти люди не способны дать любви, они хотят брать, но мало кто это понимает. Отсюда эта инкубаторская мода. Отсюда все эти несчастные девочки, встающие в пять утра, чтобы накраситься и убраться, пока муж спит. Девочкам, впрочем, может быть хорошо за пятьдесят. Да, все люди – и мужчины, и женщины – должны в идеале следить за собой и не доводить себя до скотского состояния, но люди – не глянцевые картинки. А если приключилась болезнь, женщина потолстела, похудела, родила, в конце концов?! И вот когда тебе говорят, что ты не нужна в такой момент, потому что перестала соответствовать, это гораздо ужаснее, чем сейчас, когда ты с человеком даже за руку не держалась, не говоря о прочем.
– Но…
– Никаких «но» тут быть не может. Если человек не может дать тебе любви, когда ты не соответствуешь идеалу в его голове, он не даст ее тебе, даже если и будешь. Или даст идеалу до поры до времени. Впрочем, это будет что угодно, но не любовь. Ты сама сказала мне, что для тебя любовь – это принятие. Ты принимаешь другого таким, каков он есть. Да, бывают шероховатости, притирки, работа над собой в паре, но это не про подстроиться под другого ради его любви. Это стать лучше вместе ради общих целей. Ты сама все прекрасно понимаешь, так почему ищешь любви у тех, с кем у тебя разные понятия о любви?
– Но он… Макс говорил…
– Ах, говорил, – протянул ворон. – Ты же хотела стать мастером слова. Помню. Для тебя важны сказанные слова. Если слово сказано, оно приобретает вес. Увы, не все люди так относятся к словам. Да, я знаю, это больно, но прими, что так оно и есть, даже порой у магов слова.
Я обняла пернатого и покачала его на коленях.
– Жаль, что ты не человек, – вздохнула я.
– А зачем мне быть человеком? – Ворон высунул голову из-под моих рук.
– Ну… – протянула я. – Чтобы…
– Чтобы что? – ехидно поинтересовался он. – От того, птица я или человек, совершенно ничего не меняется. Мы разговариваем, работаем, учимся, гуляем по городу, ходим по ресторанам. Мы с тобой даже спим вместе! Разве что в кино еще не были, ну так давай сходим в кино. Или в театр?