– Женечка, вы не представляете, какая это замечательная просьба! – воскликнул он. – Конечно, я буду готовить вас к экзаменам. Если вы переживаете о деньгах, для вас это будет совершенно бесплатно. Даже не возражайте.
– Я и не возражаю, – окончательно смутилась я.
В моей голове тут же развернулось несколько параллельных сценариев, как я потом отблагодарю Дмитрия Ивановича, если мне удастся поступить.
– Вы уже знаете, какие книги вам надо взять? – спросил он, когда мы вернулись в холл.
– Меня в библиотеке завернули, – пробормотала я. – Я же еще не студентка.
– Не переживайте, – успокаивающе уверил Дмитрий. – У меня есть нужная подборка. Вы где остановились?
– Здесь, в жилых ячейках. – Я повела головой в сторону двери «Только для персонала».
– Отлично, я все лето в главном корпусе. Если у вас нет никаких четких планов, приходите завтра часам к одиннадцати.
– В двести восемнадцатую? Тогда до завтра.
– В двести восемнадцатую. До завтра, Женя.
Когда я шла к жилым ячейкам по длинному коридору, так резко контрастирующему своей простотой с вычурными коридорами учебного (как назвал его Дмитрий, «главного») корпуса, мне вдруг подумалось: в том, что я в который раз захожу через дверь «Только для персонала», есть некий сакральный смысл. Вот только какой?
Глава 4
– Если говорить грубо, лей-линии – это прямые, соединяющие несколько мест силы. Это часть сетки Хартмана, о ней я расскажу позже. Иногда их называют дорогами фей. Многие исследователи утверждают, что старые римские дороги строились именно по лей-линиям и, когда выходишь на такую дорогу, ноги как будто бы сами несут тебя по ней…
Дмитрий Иванович рассказывал, а я живо представляла себе все то, о чем он говорил. Я видела ровные светящиеся линии на внутреннем экране, а сейчас – задним числом – отметила, что на них или вдоль них действительно располагались знаковые или культовые объекты, чаще всего храмы, и ноги действительно часто несли меня сами, если я выходила на такую линию. В общем-то, я этим обычно и пользовалась: нужно было послать в пространство намерение, увидеть линию и встать на нее. Дальше можно ходить, не чувствуя усталости, напротив, набираться энергии и заодно любоваться достопримечательностями.
– В качестве примера могу привести вам то, с чем мы немного поэкспериментировали вчера. Пантелеймоновская церковь стоит на пересечении лей-линий. Следуя в одном направлении, можно дойти до Преображенского собора, а по диагонали, как вы вчера и говорили, лежит Анненкирхе. – Дмитрий резко замолчал, а потом обеспокоенно спросил: – Женя, вы не задаете мне вопросов. Вам все понятно?
– Да, – кивнула я, отрываясь от конспекта.
Не говорить же ему, что задавать вопросы меня отучили в моем первом вузе. Это считалось дурным тоном – перебить преподавателя, спросить, уточнить. Изучать больше поощрялось, но лектора лучше было не трогать. Следовало записать вопросы на полях тетради (почти все преподы заставляли нас чертить поля: во-первых, все для тех же важных пометок, во-вторых, чтобы мы не забывали, как важно это для школы, куда мы все, по их мнению, обязательно отправимся работать), а потом идти с ними в библиотеку или к более сведущим студентам (чаще всего в роли такого студента выступала я).
– Если что, вы всегда можете меня перебить и задать вопрос, – сообщил Дмитрий. – Более того, когда вы уже будете учиться, помните, что в нашей академии здоровая дискуссия поощряется многими преподавателями. Не всеми, но многими. На моих занятиях я разрешаю уточнять и даже поправлять меня. Да, поправлять тоже. Я человек, а людям порой свойственно ошибаться и не знать абсолютно всего, даже если мы много лет в профессии. Процесс обучения – он ведь всегда обоюдный. Нам, преподавателям, частенько есть чему поучиться у студентов. Каждое новое поколение имеет новый взгляд.
Я вновь кивнула. Мне стало мучительно жалко себя, пошедшую на поводу у родителей и оставшуюся в педагогическом на долгие пять лет. Если честно, в какой-то момент мне просто стало страшно, что они меня прибьют за непослушание, а народная молва ославит: какая у Твардовских неблагодарная дочь, они дали ей все, а она решила выступить против родительской воли. Причем второе было многим страшнее первого. Если в первом случае я просто умру и мне будет все равно, во втором припоминать оступившемуся о его проступке в наших краях могли годами. Я сама лично знала взрослого, даже пожилого мужика, про которого мои родственники говорили не иначе как «А, ну он же в детстве котенка в тазу с бельем постирал и на прищепки хотел повесить, что с него взять». Признаться, мне было страшно стать тем мужиком, постиравшим котенка. Даже так: я отчаянно не желала быть мужиком, постиравшим котенка, поэтому согласилась остаться в вузе, тем более раз уж меня приняли без экзаменов. Кстати, это тоже в настоящий момент казалось мне огромным минусом: я благополучно отучилась в высшем учебном заведении, но у меня не было опыта поступления. Кому рассказать, засмеют.
– Женя, у вас все в порядке? Вы меня слушаете?
– Да-да, конечно, – мелко закивала я.
– Женя, – Дмитрий Иванович отложил учебник и смерил меня внимательным взглядом, – если у вас какие-то проблемы, не копите их в себе. Лучше поделиться раньше, чем произойдет непоправимое.
– Нет-нет, – поспешила уверить я, – никаких проблем. Просто задумалась.
Когда я вернулась в жилую ячейку со стопкой книг, Милана собиралась в Русский музей.
– Мама сказала, что надо посетить все сейчас, до экзаменов, а то потом времени не будет, – пояснила она мне.
– А готовиться когда? – полюбопытствовала я, ощутив при этом укол зависти: мне тоже хотелось ходить по музеям, но бюджет мой был катастрофически ограничен.
– Перед экзаменами и подготовлюсь. – Милана удивленно приподняла брови. – У нас же почти целый месяц. Я специально пораньше приехала, чтобы по музеям ходить. Мы с мамой все просчитали. За жилье платить пока не надо, посмотрю все основные достопримечательности, потом буду готовиться. Чего я там не знаю? Литературу, что ли?
Милана планировала поступать на дизайнера. Я не совсем понимала, зачем дизайнерам литература, но уточнять не стала.
– А с математикой у тебя как? – на всякий поинтересовалась я. Математика и русский язык входили в число предметов, которые ей предстояло сдавать.
– Нормально, – отмахнулась она и собрала Жуже челку розовой резинкой. – На четверку точно сдам.
Когда за Миланой закрылась дверь, я ощутила, как у меня сдавило грудь и стиснуло горло, будто его сжимала невидимая рука. Пока я сломя голову бежала в неизвестность, моя соседка по комнате целенаправленно попросила бесплатное размещение, чтобы свободно ходить по музеям. Я плохо представляла, куда иду, где буду жить и что есть, а она составляла план прогулок. Хуже всего, что я была старше и вроде как должна была быть опытнее в подобных вопросах. Я села на кровать, и мне захотелось завыть в голос от своей неприспособленности к этой жизни. Прав был ворон: я провинциальная дурочка, которая выпорхнула из-под родительского крыла и наивно полагала, что, если у тебя есть мечта, ноги сами приведут тебя к ее исполнению – совсем как лей-линии к месту силы.
Ворона я пошла проведать после обеда – банки газировки и слойки с сосиской из сетевого магазина.
– Грустит, – доверительно сообщила мне вчерашняя девушка-ветеринар. – Ест мало, в основном только пьет. Температуру мы измерили, она нормальная. Вообще, все процессы в норме, вакцину он переносит хорошо, так что это у него психологическое. Поговорите с ним, отвлеките.
Я живо представила, как ворону измеряли температуру, и мне стало одновременно неловко перед ним за это знание и жалко пернатого: тебе, мудрому магическому существу, запихивают градусник под хвост.
Ворон лежал на втором ярусе клетки, поджав под себя лапы и растекшись подобно рыбе-капле. Глаза у него были подернуты пленкой.
– Привет! – сказала я, открывая клетку, и даже помахала ему рукой.
Ворон не ответил, всем своим видом являя, что у него важное занятие – он умирает, а виновата в его смерти, разумеется, нехорошая Твардовская, заставившая беднягу вакцинироваться.
– Что мне для тебя сделать? – спросила я и строго добавила: – Картошку не проси, тебе ее пока нельзя.
Ворон булькнул что-то неразборчивое.
– Ну, извини… – И тут мне в голову пришла безумная идея: – Хочешь, я тебя поцелую?
– Куда? – проворчал он, но явно оживился, распахнул глаза и даже привстал на лапы.
– Сказала бы я куда… – улыбнулась я, некстати вспомнив про измерение температуры, но плюс был в том, что пернатый, кажется, передумал изображать из себя умирающего лебедя. – В клюв, куда же еще!
– В клюв меня еще не целовали… – задумчиво произнес ворон, подошел ближе и высунулся из клетки. – Давай, целуй. Мне даже интересно, как это может быть.
Он вытянул шею, распушил бороду и подставил мне клюв.
– Вот ты наглая птица! – фыркнула я.
– За базар надо отвечать, – подленько захихикал он. – Сказала: поцелуешь в клюв – целуй!
Я вздохнула, почесала ему пальцем шею и, наклонившись, коснулась губами основания его клюва – между клювом и щекой. Сначала просто быстро чмокнула, а потом все же еще раз прикоснулась, задержавшись подольше, чтобы почувствовать губами мягкие пушистые перья.
– Прости, не могу тебе ответить, – расслабленно промурлыкал ворон. – Я птичка, мне такое сложно. У меня лапки, в смысле клюв у меня…
– Глупая ты птичка, – рассмеялась я, а ворон потерся головой о мою щеку и распушился.
– Спасибо, мне понравилось, – совершенно серьезным тоном сообщил он.
– Передумал умирать? – уточнила я.
– Да, надо жить дальше, – ехидно усмехнулся мой пернатый. – Сколько нового опыта впереди.
– Узнаю́ моего Ворона, – улыбнулась ему я. – Противная вредная птица.
Противная вредная птица тут же полностью оправдала свое звание.
– Ну что, как успехи? – бодро поинтересовался ворон.