— Не все ли равно, — отмахнулась Ко. — Главное, что мы вместе.
— А кому это нужно? — спросил профессор.
— Что вы имеете… что ты имеешь в виду, папа?
— Не называй меня папой… пока. Я хочу сначала понять, почему такие секретные документы оказались в лапах князя и твоего Артура. Я встревожен… это заговор, конечно же, это заговор!
— Может быть, мне лучше уйти? — спросила Ко. — В конце концов, я прожила большую часть своей жизни без родителей и, пожалуй, обойдусь без них и дальше.
— Стой! Пойми же, если в самом деле моя дочь нашлась, это сразу снимает целый ряд проблем. Но я должен знать об этом наверняка. А вдруг документы подделаны?
— То есть сначала их украли у вас, папа, — заметила Ко, — потом скопировали, потом твои вернули на место, а копии принесли тебе вместе со мной.
— Чепуха, чепуха! Не мели чепухи! Это невозможно! И это меня больше всего возмущает. Я уверен, что документы настоящие и, судя по анализам и всем документам, — ты моя дочь. Но как эти документы попали им в руки? Почему они стали тебя искать на острове?
— Это единственное место, куда свозят найденышей с других планет, — сказала Ко. — Если ты решил искать сиротку, то прежде всего надо ехать на наш остров.
Простота этого аргумента сразила профессора.
— В конце концов, — сообщил он Ко, — совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь догадывался о твоей красоте. Ты никогда не будешь выходить из дома. И мы с тобой славно поживем вдвоем.
— Еще чего не хватало! — не выдержала Ко. — Значит, я из тюрьмы на острове Кууси попаду в тюрьму на Марсе? Лучше я уйду.
— Нет, нет, погоди, мы что-нибудь придумаем, — удержал ее профессор.
— Папа, — спросила Ко, — мне никто не рассказывал, чем вы занимаетесь. У вас столько книг — может, это секретная работа?
— Ты честно не знаешь о моих занятиях?
— Честное слово.
— Впрочем, я не рекламирую свои занятия. По специальности я был ихтиологом, крупнейшим специалистом по болезням рыб в Нижней Саксонии. Но мое истинное призвание заключалось в организации международных конференций и съездов. Я был вице-президентом шестнадцати различных обществ и союзов, связанных с моей специальностью. Мое имя было известно в Монтевидео не менее, чем в Пекине. И так как я не выношу что-либо выкидывать, то постоянно мой дом наполнялся старыми конвертами — письмами от моих коллег и всевозможных организаций. Моя молодая жена полагала, что письма собирают столько пыли, что наш будущий ребенок, то есть ты, родится уродом, как рыба в отравленном водоеме. Я этого не хотел! Но я не мог просто выкинуть эти чудесные конверты. Я сначала снял с них почтовые марки. Ребенок, правда, тогда не родился — мы сделали с мамой аборт. До твоего появления пройдут еще годы и годы… С этого дня почтовые марки околдовали меня. Они молчаливы, они стремятся к порядку, они настолько символизируют порядок, что я постепенно оставил свои ихтиологические штудии и отдался филателии.
— Но откуда у тебя были деньги? — перебила профессора Ко.
— Я — талантливый коллекционер. Не менее талантливый, чем организатор ихтиологических конгрессов. Я люблю порядок, и порядок любит меня. Ведь обычные люди суетятся, ищут от добра добра, меняются ради обмена, бегут за журавлем в небе… Я просто не совершал ошибок. А вокруг меня все их совершали. Через десять лет я стал уже одним из крупнейших коллекционеров на Земле. К моменту твоего рождения я был королем Вселенной. Разумеется, в филателистическом смысле… И тогда я ушел в отставку. И переехал на Марс. Мне не к чему стало стремиться — потому что я достал все самые редкие марки прошлого. Голубой Маврикий? У меня есть Голубой Маврикий. Американские конфедераты? У меня есть все конфедераты, даже с ошибками. Английский черный пенни — первая марка на свете, у меня есть чистая в квардблоке, а есть на письме, которое отправил мистер Белл, изобретатель почтовой марки, английской королеве с поздравлениями по случаю этого события. У меня есть все, что стоит иметь!
Профессор покраснел, его щеки пылали, малиновым светом просвечивали уши, даже пробор стал розовым. Ко поняла, что имеет дело с настоящим, а потому очень опасным коллекционером.
Небольшой жизненный опыт Ко тем не менее включал в себя встречи с коллекционерами, самой опасной и вулканически кипящей породой людей, для которых преступления, могущие потрясти воображение самого страшного злодея, кажутся обыденными слабостями. Болезнь, ведущая к превращению обычного и даже доброго человека в безудержного коллекционера, совершенно не изучена медиками, и потому последствия ее не учитываются, а потери от нее неизвестны. Настоящий коллекционер лишь кажется человеком и лишь ведет себя как человек. На самом же деле он низменный и ничтожный раб своей коллекции, которая приказывает ему обманывать, убивать и жечь приюты. К счастью, судьба награждает коллекционеров слабым воображением, фантазии их несмелы и более связаны с опасением потерять накопленное, нежели со смелыми планами приобрести накопленное другими. Коллекционер — чаще всего монстр бережливости. Именно охраняя свое гнездо, он, подобно волчице, способен разорвать на куски льва. Это Отелло, которому настоящий Отелло не годится в подметки, потому что ради спасения своей коллекции от подозреваемого Яго Отелло-коллекционер задушит всех женщин Венеции.
К счастью, болезнь коллекционирования куда чаще поражает мужчин, чем женщин, ибо женщины по натуре своей куда более настойчивы, последовательны и цепки, чем мужчины, и если коллекционирование у мужчин почти неизлечимо, то у женщин оно неизлечимо вообще.
У Ко в классе было два или три мальчика, которые собирали марки, один собирал монеты, один — ракушки. Но самым знаменитым и единственным настоящим, смертельно больным коллекционером был некий Базиль, который собирал птичьи яйца.
Почему птичьи яйца?
А почему иные коллекционеры тратят жизнь на поиски старых писчих перьев, спичечных коробков или пылесосов? Судьба не разбирается, награждая тебя редкой болезнью. У тебя всю жизнь болели зубы, а помрешь ты от нарыва в пятке. А другой, с распухшей пяткой, скончается от флюса. Фатум выбирает нас, как волк овцу в покорном стаде.
Базиль собирал птичьи яйца. Он собрал их шестьдесят восемь. Он переписывался с двумя другими коллекционерами. Он намеревался поехать в Бразилию и собирать яйца там, в сельве. И тут обнаружилось, что собирать птичьи яйца категорически запрещено Ведомством экологии. Коллекционеров стали преследовать, некоторые покончили с собой, другие все же сдали яйца в музей и перешли на собирание мраморных шариков. Но не таков был Базиль. Сначала он, узнав, что едет экологическая комиссия, чтобы конфисковать его коллекцию, спрятал ее в подвале замка. Но его лучший друг и сосед по парте, разумеется, выдал Базиля членам комиссии, когда те заявились на остров. Комиссия в сопровождении расстроенной госпожи Аалтонен направилась в подвал.
Базиль забаррикадировался в подвале и заявил, что не сдастся до последнего яйца. И пока члены комиссии с помощью дворника и садовника ломали дверь, он съел все шестьдесят восемь яиц, некоторые вместе со скорлупой. Когда комиссия ворвалась в подвал, Базиль был без сознания. Затем его отвезли в реанимацию, и больше на остров он не вернулся. Рассказывают, что он сошел с ума и содержится в специальной лечебнице.
К такой же породе людей, для которых предмет бессмысленного собирательства оказывается в конечном счете важнее самой жизни, относился и профессор дю Куврие, отец Вероники. И, самое интересное, он не скрывал от найденной дочки особенностей своей натуры.
— Разумеется, моя коллекция, будучи совершенной сама по себе, далека от совершенства, как любое произведение великого искусства, — продолжал профессор. — Коллекция картин Эрмитажа или Лувра тоже никогда не сможет достичь идеала. Для этого необходимо объединить по крайней мере тысячу крупнейших мировых коллекций. А это, к сожалению, невозможно. Но даже мое скромное собрание вскоре привлекло внимание криминальных элементов. Я полагал, что никому не приношу зла, что могу в свое удовольствие отдаваться благородному занятию. Но нет! Словно гиены к падали, ко мне потянулись мерзавцы разных мастей. Меня трижды пытались ограбить и дважды убить. Мне пришлось эмигрировать с Земли, чтобы скрыться в скромной надежности Марса. Но и здесь за мной охотились. После того как меня попытались выкурить из особняка, который я купил на пенсию и сэкономленные деньги, я был вынужден построить вот это бетонное убежище.
— Надо было позвонить в полицию! — посоветовала Ко.
— Дурочка! Полиция бессильна перед межпланетной мафией. Она вся у нее на содержании.
— И ИнтерГпол тоже?
— Разумеется. В первую очередь.
Ко послышался какой-то скрип. Она обернулась.
— Что? — нервно воскликнул профессор. — Ты что-нибудь слышала?
— Мне показалось.
— Если что-то услышишь, сразу сообщай мне! С возрастом мой слух стал меркнуть. Мне нужны твои молодые глаза и уши… если это не глаза предательницы. Ты на самом деле моя дочь?
— Папа, вы же видели все анализы!
— Анализы-манализы! — закричал профессор. — Мне нужен один свидетель. Я хочу понять, как они стибрили эти документы!
— Папа, лучше рассказывайте про ваши приключения. Я ведь тоже не уверена, что желаю такого отца.
Профессор несколько удивился, помолчал и произнес не столь громко:
— Родителей не выбирают.
— Хороших не выбирают, — возразила Ко, — а таких, которые тебя теряют, можно и заменить.
— Сделай еще кофе, — велел профессор.
Ко не стала спорить. Она вернулась на кухню и занялась приготовлением кофе. Она пыталась выглянуть в окно, но оно было высоко. Ей пришлось встать на табуретку, чтобы просунуть голову между прутьев решетки. Из окна была видна маленькая каменная пустыня — наверное, единственное лишенное зелени место под марсианским куполом. Но за забором Ко увидела знакомую фигуру. Это стоит Артур. У него в руке телефон — значит, он на связи с князем. Они ждут. Подать знак? Помахать им салфеткой в окошко, как принцесса, заточенная в замке? Нет, она отогнала это желание. Ничем я им не обязана и не буду помогать. А вдруг они замыслили какую-нибудь пакость против дю Куврие?