Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
Но мы поставим свечи в изголовье
Погибшим от невиданной любви.
Их голосам всегда сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах.
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах,
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестКах мирозданья.
И я поля влюбленным постелю,
Пусть пьют во сне и наяву,
И я дышу, и значит, я люблю,
Я люблю, и, значит, я живу.
ЛЮБОВЬ В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Может быть выпив поллитру,
Некий художник от бед
Встретил чужую палитру и
Посторонний мольберт.
Дело теперь за немногим,
Нужно натуры живой,
Глядь, симпатичные ноги
Гордо идут с головой.
Он подбегает к Венере:
„Знаешь ли ты, говорят,
Данте к своей Алигьери
Запросто шастает в ад.
Ада с тобой нам не надо
Холодно в царстве теней.
Кличут меня Леонардо,
Так раздевайся скорей.
Я тебя даже нагую
Действием не оскорблю.
Ну дай я тебя нарисую
Или из глины слеплю“.
Но отвечала сестричка:
„Как же вам не ай-яй-яй,
Честная я католичка
И не согласная я.
Вот испохабились нынче,
Так и таскают в постель.
Ишь, Леонардо да Винчи,
Тоже какой Рафаэль.
С детства я против распутства,
Не соглашуся ни в жизнь.
Да мало, что ты для искусства
Сперва давай-ка женись.
Там и разденемся в спальной,
Как у людей повелось.
Да мало, что ты гениальный,
Мы не глупее небось“.
„Что ж, у меня вдохновенье,
Можно сказать, что экстаз“,
Крикнул художник в волненьи,
Свадьбу сыграли нараз.
Женщину с самого низа
Встретил я раз в темноте.
Это была Монна Лиза,
В точности как на холсте.
Бывшим подругам в сорренто
Хвасталась эта змея:
„Ловко я интеллигента
Заполучила в мужья“.
Вкалывал он больше года.
Весь этот длительный срок
Все ухмылялась Джоконда,
Мол, дурачок, дурачок.
В песне разгадка дается
Тайны улыбки, а в ней
Женское племя смеется
Над простодушьем мужей.
* * *
День-деньской я с тобой, за тобой,
Будто только одна забота,
Будто выследил главное что-то то,
Что снимет тоску как рукой.
Это глупо — ведь кто я такой?
Ждать меня — никакого резона,
Тебе нужен другой и покой,
А со мной — неспокойно, бессонно.
Сколько лет ходу нет — в чем секрет?!
Может я невезучий? Не знаю!
Как бродяга гуляю по маю,
И прохода мне нет от примет.
Может быть, наложила запрет?
Я на каждом шагу спотыкаюсь:
Видно, сколько шагов — столько бед.
Вот узнаю, в чем дело, — покаюсь.
* * *
Запомню, запомню, запомню тот вечер,
И встречу с любимой, и праздничный стол.
Сегодня я сам самый главный диспетчер,
И стрелки сегодня я сам перевел.
И пусть отправляю я поезд в пустыню,
Где только барханы в горячих лучах,
Мои поезда не вернутся пустыми,
Пока мой оазис совсем не зачах.
И вновь отправляю я поезд по миру,
Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.
И мне не навяжут чужих пассажиров
Сажаю в свой поезд кого захочу.
ТО БЫЛА НЕ ИНТРИЖКА
То была не интрижка,
Ты была на ладошке,
Как прекрасная книжка
В грубой супер-обложке.
Я влюблен был, как мальчик.
С тихим трепетом тайным
Я читал наш романчик
С неприличным названьем.
Были слезы, угрозы,
Все одни и все те же,
В основном была проза,
А стихи были реже.
Твои бурные ласки
И все прочие средства,
Это странно, как в сказке
Очень раннего детства.
Я надеялся втайне,
Что тебя не листали,
Но тебя, как в читальне,
Очень многие брали.
Не дождуся я, видно,
Когда я с опозданьем
Сдам с рук на руки книгу
С неприличным названьем.
СТРАННЫЙ РОМАН
Она во двор — он со двора,
Такая уж любовь у них.
А он работает с утра,
Всегда с утра работает.
Ее никто и знать не знал,
А он считал пропащею,
А он томился и страдал
Идеею навязчивой.
Что у нее отец — полковником,
А у нее — пожарником.
Ну в общем ей не ровня был,
Но вел себя нахальником.
Роман сложился просто так,
Роман так странно начался.
Он предложил ей четвертак,
Она давай артачиться.
А черный дым все шел и шел,
А черный дым взвивался вверх,
И так им было хорошо,
Любить ее он клялся век.
А клены длинные росли,
Считались колокольными.
А люди шли, а люди шли,
Путями шли окольными.
Какие странные дела
У нас в России лепятся.
Как она ему дала,
Расскажут, не поверится.
А после дела темного,
А после дела крупного
Искал места укромные,
Искал места уютные.
ОНА БЫЛА ЧИСТА КАК СНЕГ
Она была чиста, как снег зимой.
В грязь соболя. Иди по ним по праву.
Но вот мне руки жжет ее письмо,
Я узнаю мучительную правду.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не догонит,
Моих следов метель не заметет.
Не ведал я, что это только маска.
И маскарад закончился сейчас.
На этот раз я потерпел фиаско,
Надеюсь, это был последний раз.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не догонит,
Моих следов метель не заметет.
Итак, я оставляю позади,
Под этим серым, неприглядным небом,
Дурман фиалок, наготу гвоздик,
И слезы вперемежку с талым снегом.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встечный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не догонит,
Моих следов метель не заметет.
В ДУШЕ МОЕЙ
Мне каждый вечер зажигает свечи
И образ твой окуривает дым…
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
Теперь я не избавлюсь от покоя,
Ведь все, что было на душе на год вперед,
Не ведая, взяла она с собою
Сначала в порт, потом — на пароход…
Душа моя — пустынная пустыня.
Так что ж стоите над пустой моей душой?
Обрывки песен там и паутина
Все остальное увезла с собой.
Теперь в душе все цели без дороги,
Поройтесь в ней — и вы найдете лишь
Две полуфразы, полудиалоги,
Все остальное — Франция, Париж.
Мне каждый вечер зажигает свечи
И образ твой окутывает дым…
Но не хочу я знать, что время лечит
Оно не исцеляет, а калечит,
Ведь все проходит вместе с ним.
* * *
Люблю тебя сейчас не тайно — напоказ.
Не „после“ и не „до“ в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.
В прошедшем „я любил“ печальнее могил.
Все нежное во мне бескрылит и стреножит,
Хотя поэт поэтов говорил: —
Я вас любил, любовь еще, быть может…
Так говорят о брошенном, отцветшем
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к „я люблю“.
Люблю тебя теперь без обещаний: „Верь!“
Мой век стоит сейчас — я вен не перережу!
Во время — в продолжении „теперь“
Я прошлым не дышу и будущим не грежу.
Приду и вброд и вплавь к тебе — хоть обезглавь!
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после „я люблю“ добавил я и „буду“.
Есть в этом „буду“ горечь, как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступления в запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана
И, словно настоящему пощечина,
Сомненье в том, что я люблю сейчас.
Смотрю французский сон с обилием времен,
Где в будущем — не так и в прошлом — по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я языковому.
Ах, — разность в языках! Не положенье — крах!
Но выход мы вдвоем поищем и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах
И в будущем, и в прошлом настоящем!
ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ
Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу,
Наверно, я погиб: робею, а потом,
Куда мне до нее? Она была в Париже,
И я вчера узнал, не только в нем одном.
Блатные песни пел я ей про север дальний.
Я думал, вот чуть-чуть, и будем мы на „ты“.
Но я напрасно пел о полосе нейтральной
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда еще, я думал, это ближе:
Про юг и про того, кто раньше с нею был.
Но что ей до меня — она была в Париже,
Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.
Я бросил свой завод, хоть вобщем, был не вправе,
Засел за словари на совесть и на страх,
Но что ей до меня? Она уже в Варшаве,
Мы снова говорим на разных языках.
Приедет — я скажу по-польски: „Проше пани“.
Прими таким, как есть, не буду больше петь.
Но что ей до меня? Она уже в Иране.
Я понял, мне за ней, конечно, не успеть.