С невинным видом, федерал обернулся к солдату с насмешливой ухмылкой.
- Забавно, как это работает, да? Он готов допросить этого ублюдка, использовать свой церковный чин, чтобы добыть информацию, которую бы никогда не добыл другим путем, просто чтобы продвинуться в своей военной карьере. Но если мы попросим его сделать это для нас, сколько ты поставишь на то, что он будет тянуть с этим дерьмом, типа не нарушая святость исповеди?
- Но ведь, это не совсем исповедь? - предположил солдат.
- Какое это имеет значение?
- Эй, с капитаном все в порядке. Он исповедовал того парня Джереми Лири в прошлом году. Того снайпера, что подстрелил всех тех ребят у федерального здания в Питсбурге. И тот выдал ему всех сообщников и всё остальное.
- Ага, но тот был ирландцем и католиком. А этот полотенцеголовый скорей всего плюнет капитану в лицо, как только увидит этот его воротничок вокруг шеи.
Агент потер подбородок и посмотрел на пятно свиной крови, которая накапала на пол со свертка Отца О’Рейли.
- Ты когда-нибудь слышал, чтоб ирландские католики ели потроха?
- Капитан О’Рейли провел много лет в Кентукки с этими деревенскими дурачками, енотами и реднеками. Эти сукины сыны, любители кантри, съедят всё, кроме свиной задницы. Похоже, он неплохо там приспособился.
Агент ФБР продолжал глазеть на кровь на полу.
- Да, должно быть так оно и есть.
В тот момент, когда Отец О’Рейли увидел умирающего террориста, он окончательно понял, почему военный коп выглядел таким больным. Вид человека, валявшегося на кровати, будто кусок зловонного мяса, был ужасным. Террорист был без ног, а одна из его рук была ампутирована по локоть. Пальцы на уцелевшей руке казались сплавленными друг с другом. Половина волос на его голове сгорела, и каждый видимый дюйм кожи был подвергнут ожогам третьей степени. Он был покрыт большим пластиковым кислородным тентом, к которому поступал кислород из двух огромных резервуаров возле его кровати для того, чтобы раны заживали быстрее. Ему делали трахеотомию - трубка, подведенная к респиратору, торчала из отверстия в его горле. Отец О’Рейли прикрыл свое лицо от сладковатого копченого запаха жжёной плоти. Пахло гнилой свининой, жарящейся на костре.
- Что вы здесь делаете? Я не звал священника. Я – мусульманин! - прохрипел умирающий.
Его нос и губы полностью сошли на нет, оставив лицо застывшим в вечной улыбке. Весь подкожный жир в лице его будто выкипел, так что морщинистая кожа оказалась плотно натянута на его черепе. Желудок священника подпрыгнул от отвращения при его жутком виде.
- Ты можешь говорить. Это хорошо. Я боялся, что получится монолог.
- Я не собираюсь говорить с вами, - шёпотом прохрипел Абдин.
Его горло, вне сомнения, было ошпарено взрывом. Трубка, торчащая из него, вероятно, не помогала.
- Да, я ведь сказал этим парням, что ты уже говорил со мной несколько раз до того, как ты провернул этот трюк и что ты заинтересован в обращении в нашу веру.
- В обращении? Я никогда не вступлю в вашу языческую религию!
- Я знаю. Но это был единственный способ попасть сюда поговорить с тобой.
Священник продолжал смотреть на пострадавший от пламени торс умирающего. Он протянул руку к кнопке вызова медсестер и отсоединил ее, позволив ей упасть на пол за кроватью.
- Уф! Ну ты, конечно, отколол номер. Какого хрена ты думал, направляя тот двухмоторный самолетик к Мэдисон Сквер Гарден? Ты ожидал такого же эффекта, который произвели твои заблудшие братья в Торговом центре? Не смог достать настоящий самолет, а? Ты знаешь, что ты убил чемпиона мира в тяжелом весе? Могу поспорить, ты гордишься этим, так?
Сырая сморщенная плоть Шарода Абдина сморщилась еще больше, когда он сдвинул вместе оборванные остатки своих бровей. Прозрачная жидкость сочилась из волдырей на его лице.
- Что ты, черт подери, за священник такой?
- Я всего лишь обычный божий слуга, представляющий здесь последние права на тебя. Ты сгниешь в земле, пожираемый личинками и червями за пару часов. Ты не сможешь пережить это всё.
- Думаешь, напугал меня? Думаешь, я боюсь смерти? Я собираюсь присоединиться к Аллаху на небесах!
Священник вытащил сигару "Белая сова" и откусил кончик от нее. Затем выдернул датчик дыма с потолка, зажег сигару и глубоко затянулся.
- Хреновы дешёвые сигары. Священникам не так уж много платят. Бьюсь об заклад, ты куришь дорогие кубинские сигары, да? Гребаный стыд.
Он снова глубоко затянулся и выдул струю дыма на террориста, заставляя себя смотреть прямо на измученного человека. Он увидел, как расширились глаза Абдина, когда он приблизился с зажженной сигарой к кислородному тенту. Одна искра и весь тент сгорит к чертям.
- Так ты думаешь, что попадешь в рай, да? Думаешь, что соберешь гарем из жён и будешь восседать по правую руку от Аллаха?
- Я исполнял волю Аллаха!
Отец О’Рейли отклонился назад и с любопытством смотрел на умирающего террориста. Он подошел к зарешеченному окну и посмотрел на заходящее солнце, окрашивающее все вокруг кроваво и огненно-красным, будто оно боролось за уходящий день.
- Да, ты так и сказал. Ты знаешь, что ты убил 7 человек, исполняя этот свой маленький трюк. И ранил еще 35.
Террорист продолжал тяжело дышать, пока респиратор вдыхал и выдыхал за него. Отец О’Рейли ходил взад и вперед, а глаза Абдина следили за ним. Старик что-то задумал. Если священник явился, чтобы убить его, тогда Абдин больше чем желал встретиться с создателем. Он доказал это, когда разбил его самолет на стадионе. А может старый иезуит здесь для того, чтобы обратить его в христианство, как финальная победа этих капиталистических собак. Абдин представил, как пленку с его словами, где он молит Иисуса о прощении, крутят в вечерних новостях. Он усмехнулся.
Американцы так высокомерны. Он думал, что никогда не откажется от своего бога ради анемичного бледнолицего дьявола, которого почитали эти язычники. Если таков был план старика, то Абдин был готов к нему.
- Я знаю, что тебе все равно, но мне нет, так что я расскажу тебе кое-что, а ты послушаешь.
Отец О’Рейли убедился наконец, что Абдин весь во внимании. Террорист убийственно глазел на него. Удовлетворенный, Отец продолжил.
- В первом ряду сидел мальчик, он был фанатом борьбы. Также он был исключительным художником. Он рисовал борьбу на картинах, надеясь, что чемпион поставит автограф на картине как раз после боя, и он сможет повесить ее на стену. А потом самолет врезался в здание, и лицо мальчика повредило горящим обломком. Ему выжгло оба глаза. Он больше никогда не сможет видеть. Я имею в виду, ты лишился обеих ног, а талантливый ребенок никогда не будет видеть снова! Хотя твои глаза видят хорошо. Но ты ведь не станешь донором органов, нет? Может, я вычерпаю их из твоего черепа, пока тебя не скормили червям?
- Какого черта тебе надо, священник?
- Я хочу рассказать, через что тебе придется пройти, когда я обесточу этот механизм, поддерживающий твою жизнь. Понимаешь, тот мальчик - мой племянник, а ты разрушил ему жизнь. Ради чего? Чтобы ты стал кем-то вроде мученика ради какой-то сраной идеологии, которая не имеет ничего общего с невинным десятилетним ребенком, который просто хотел посмотреть бой со своим кумиром?
Голос священника понизился до рычания, склонившись над умирающим террористом, зажав в зубах сигару, взгляд его стал неподвижен.
- В моей книге говорится, что ты есть тот самый злой сукин сын, и я не могу допустить, чтобы такой сукин сын как ты продолжал жить.
- Отсоедини питание, старик! Я был готов умереть, когда проснулся этим утром и готов умереть сейчас! Так давай же! Отключи ток!
Шкала на мониторе электрокардиографа запрыгала, когда пульс Абдина подскочил до 140.
- Успокойся, так недалеко до сердечного приступа. Ты не имеешь понятия о смерти. Твоя сбитая с толку, фанатичная задница верит, что тебя там ожидает нечто особенное после всего, что ты сделал, но это не так. Поверь мне, я знаю. Эта жизнь – это и есть всё. Религия – это один сплошной обман, а ты просто очередной жалкий сосунок, возможно, худший из всех.
- Твоя религия – ложь. Моя – настоящая! Слово Аллаха - истина!
Абдин зашипел, эта безгубая улыбка выглядела даже более гротескной и зловещей, чем раньше. Его глаза сверкали той особенной смесью безумия и ума, что очень даже подходило для вербовки террористов такого типа. Это должен был быть безумец для того, чтобы разбить самолет о здание, но это также должен быть разумный человек, чтобы вывести его из аэропорта и избежать быть застреленным какое-то время дабы выполнить цель. Отец О’Рейли покачал головой, в отвращении глядя на полуживого фанатика, чьи глаза все еще выражали тупое восхищение верой.
- И твой бог говорит, что ты попадешь на небеса после того, как убил всех тех людей?
- Да.
- Ты правда веришь, что будешь в сознании после смерти?
- Да.
- Позволь спросить тебя, Абдин, как достигается это сознание?
- Что?
- Как точно ты осознаешь мое присутствие в этой комнате? Откуда ты знаешь, что я здесь?
- Потому что я смотрю прямо на тебя!
- Всё верно. Ведь ты можешь видеть меня, слышать, чувствовать запах...
Священник подошел ближе и ткнул пальцем в один из вздувшихся волдырей на груди Абдина, и тот сморщился от боли. Он стоял так близко, что его сигара почти касалась пластикового тента. Абдин уставился на смертельный огонек сигары, даже не обращая внимания на палец священника в его ране. Боль была ничем по сравнению с тем, что могло произойти, если сигара прожжёт пластик. Священник схватил волдырь на груди Абдина и содрал его. Террорист закричал.
- ...и ты можешь чувствовать меня.
- Ты сукин сын! - террорист задыхался и кричал в агонии.
- Это сенсорное восприятие. Чувства пропадают в момент смерти или, по крайней мере, тогда, когда плоть загнивает до костей... Ты не можешь видеть без глаз. Как мой племянник. Ты не можешь слышать без ушей. Ты не можешь ощущать вкус без языка. Ты не можешь чувствовать без нервов, кожи и плоти. Вот почему я схватил тебя за грудь, а не за отсутствующие ноги. Всё это сгниёт вместе с остальным твоим телом, и чем тогда ты будешь видеть? Чем будешь нюхать? Чем слышать, ощущать, чувствовать вкус? Как ты тогда будешь в сознани