- Чем скорее они поймут... - бормотал он, следуя за ними.
- Малыш, может вернёмся в мотель, расслабимся, пыхнем по последней и выгребем обратно, а, как тебе?
- Круто, мне как раз надо взбодриться, чё-то хреново.
- Да, давай взбодримся, зайка. Сегодня в городе большой тусняк, клиентов на улицах будет пруд пруди, значит и бабла тоже немерено.
Даррел почувствовал, как к горлу подкатила тягучая желчь. Он изо всех сил держался, чтобы не наброситься на них прямо сейчас. Нужно дождаться, когда они останутся наедине. Он шёл за ними по темноте, след в след. Мать присела помочиться у тротуара и Даррел успел нырнуть в кусты неподалёку. Вонь мочи, струящейся по сточной канаве, резанула ему нос, внутри всё перевернулось. На этот раз его вырвало. По счастью, те двое уже оказались достаточно далеко и не увидели, как Даррел упал на колени и выблевал завтрак в ту же сточную канаву. Потом он поднялся и вновь пошёл за ними. Его трясло от ярости. Даррел думал о своей любимой дочери. Её истерзанный анус и вагину покрывали бесчисленные кровоподтёки, соски изорваны зубами, спину, ягодицы испещряли рубцы и порезы, горло посинело от удавок извращенцев.
Даррел не верил, что его дочь умерла сама.
Когда судмедэксперт сказал, что многие из синяков Линда получила уже давно и они постепенно заживали, Даррелу тоже стало плохо. Те синяки она заработала в разное время и от разных мужчин - подарки её профессии. И вот к чему шла та двенадцатилетняя девочка, к чему её вела мать. К жизни, в которой игла с героином или остановка сердца стали бы величайшей милостью свыше. Заскрежетав зубами, Даррел раскрыл охотничий нож. Девочка шла и всё время оглядывалась, впивалась глазами в темноту, будто бы чувствовала, что там скрывается он. Вероятно, она делала так всегда и особенно под кокаином.
Потом они свернули за угол и мать принялась искать в сумке ключи. Они подошли к двери одного из захудалых номеров. Даррел тоже приблизился. Пьяные, обкуренные мать и дочь ввалились в номер. Они, конечно, не увидели, как огромный незнакомый старик выпрыгнул из-за ближайшего автомобиля и бросился к ним. Даррел втолкнул их в комнату и захлопнул дверь.
Он связал обеих скотчем, но оставил свободными ноги матери, для неё он приготовил кое - что особенное. Рот ей затыкать тоже не стал, пусть дочь слышит её крики.
- Не трогай мою мать! - орала девочка.
Потёки туши у неё на лице, будто превратились в чёрные слёзы, размазанная помада в кровоточащие шрамы.
Даррел по локоть загнал руку в истасканную вагину её матери.
- Пожалуйста, не трогай маму!
Даррел кромсал её детородные органы и с каждым рывком внутри у неё что - то мокро отвратительно раздиралось. Даррел сунул ей в прямую кишку бутылку "Crown Royal", где она раскололась. Он врезался в эту падшую тварь до тех пор, пока обе её дырки не превратились в одну сплошную брешь, исторгающую кровавые потоки на пропитанный мочой ковролин номера. Женщина больше не кричала, только стонала, она впала в забытьё. Из распахнутых неподвижных глаз катились слёзы. Слёзы на её лице окрашивались в коричневый, смешиваясь с дерьмом Даррела. После всего, он испражнился прямо на неё.
- Ты этого хочешь? Хочешь кончить так же? Хочешь, как мама? - рычал он девочке.
Та визжала.
- Вернись в школу, берись за ум. А нет - устрою тебе ад пострашнее.
ЧМОК!
Из истерзанного нутра женщины Даррел вытянул руку. Всю в крови, дерьме, ошмётках плоти. Даррел скривился, поискал, где можно её вымыть и ушёл в ванную. На полу, залитом кровью, стенали мать и дочь. Из ванны Даррел вернулся с открытым ножом.
- Смотри, девочка, как поступают с блядями.
Даррел схватил женщину за волосы, перевернул на спину, сел сверху и принялся отрезать ей груди, та снова заорала. Даррел оттянул её грудь и вгрызся в тело ножом до самых рёбер. Он кромсал её и кромсал до тех пор, пока начисто не оторвал грудь. Он орудовал ножом около часа. Стены крошечного номера сотрясались от душераздирающих криков. Мать девочки извивалась и дёргалась. Даррел сделал круговой надрез у неё на лице и принялся сантиметр за сантиметром сдирать с неё кожу. Когда он наконец собрался уходить, то взял себе лицо, вагину и груди той, которая прежде считалась женщиной, а на полу в море крови остался корчиться и орать выпотрошенный, но ещё живой труп. Что касается девочки, до неё он даже не дотронулся. Не было никакой необходимости.
- Бросай улицу, возвращайся в школу, начни человеческую жизнь. Или я приду к тебе снова.
Она всё поняла.
Когда он вышел из мотеля, перевалило далеко за полночь. Улицы города кипели жизнью. Даррел предельно устал, его тошнило от людей. Единственное, чего он хотел - добраться до дома. День сегодня выдался более чем насыщенный и он наконец выдохся. Сколько детей надо ещё спасать, а он один! Его дом на краю города, до него идти и идти. Он быстро шагал, мечтая о том, как устроится под одеялом с хорошей книгой и чашкой чая. Он старался по возможности держаться в тени. Знал, копы будут искать его, а он не такой уж незаметный. Он и не взглянул на машину полную детей, которая тащилась рядом с ним. Не взглянул, пока дети не выскочили и не бросились на него.
- Да, это он! - хрипленько донеслось из окна.
То был маленький курильщик Джоуи. Парень постарше выпрыгнул из машины и врезал Даррелу битой по голове. Раздался громкий треск. Даррел растянулся на земле.
- Ты чуть не прикончил моего брата, ёбаный мудак!
Всё случилось так быстро, что Даррел не успел выхватить оружие. Дети прижали его к земле, обшарили карманы, отобрали нож, револьвер и принялись избивать. Ботинки, кроссовки, биты и что - то вроде железной трубы, всё обрушилось на него, всё дробило его лицо, рёбра, голову, руки, колени. Даррела забивали насмерть. В беспамятстве он почти не понял, что его всего облили чем - то вонючим, похожим на бензин, а потом он горел и сквозь собственные крики он слышал, как безудержно хохотали дети.
Они никогда не поймут.
Джоуи вместе со старшим братом Майком пробрались в дом через окно подвала и на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, прокрались на второй этаж в свои спальни. От ребят до сих пор несло дымом и бензином. Оба юркнули в кровати и попытались выбросить из головы того старого бродягу, попытались забыть, как он кричал, объятый пламенем и дымом, как шипела, будто жир на сковородке, его кожа, сползая с черепа. Но только Джоуи решил, что справился, сумел наконец заглушить жуткие крики у себя в голове, скрипнула задвижка окна и та самая вонь палёной свинины, которая повисла в округе после учинённой ими кремации, ворвалась в комнату и ударила ему в нос.
Он открыл глаза.
К нему, заслоняя свет луны, приближался обугленный череп Даррела. Но старик же умер, умер к тому времени, как они бросили его догорать и разбежались. Джоуи вперился в старика: он действительно умер.
К мальчику приближался безглазый череп.
Сквозь его обгоревшую плоть на Джоуи сверкали зубы, он видел, что некоторые почерневшие ошмётки пристали к черепу, а другие рассыпались пеплом по полу.
К мальчику приближался мертвец.
Джоуи хотел заорать, но старик так сжал ему горло, что тот не выдавил ни звука. Обугленные пальцы Даррела щёлкнули зажигалкой. Пламя приблизилось к лицу мальчика.
- Джоуи, пойми, шутить с огнём нельзя.
Джоуи снова хотел заорать, сумасшедший мертвец направил пламя зажигалки ему в правую ноздрю. Ноздря задымилась, Джоуи корчился, извивался в кровати, но Даррел крепко держал его.
По крайней мере, мальчик усвоил хотя бы один урок.
Он понял, что в мире есть боль, он её испытал.
Теперь мальчик знает, он вовсе не бессмертен и за каждый поступок нужно отвечать. Следующие уроки займут больше времени и окажутся для него куда болезненнее, но как раз времени у Даррела отныне хоть отбавляй. Ведь мальчик должен понять. Даррел не позволит ему встать на кривую дорожку и закончить жизнь в тюрьме, как это случилось с Джейком, сыном Даррела, которого приговорили к смертной казни за убийство наркобарыги. Н-е-е-ет, Даррел как следует научит ребёнка.
Старик поднёс пламя зажигалки к его веку и удовлетворённо улыбнулся, когда кожа на веке задымилась и лопнула.
Перевод: Женя Дарк
"Мюнхаузен по доверенности"
Элли встретила день улыбкой, которая отогнала воспоминания о ночи. Она повернулась ухом к небесам и услышала хор криков и стонов, поющих ей серенаду, как казалось, одновременно со всех сторон. Ее дети взывали. Ее бедное больное потомство нуждалось в ней. Они страдали, и только она могла им помочь.
Она смахнула утреннюю росу со своих волос, и капли рассыпались тонким туманом, оседающим на землю под ней. Ее длинные платиновые локоны развевались на легком дуновении ветерка, как прядь перистых облаков, плывущих за ней.
Элли считала себя поразительной красавицей. Ее бесило, что люди часто принимали ее за мужчину. Она гордилась своей женственностью и еще больше гордилась тем, что являлась матерью стольких прекрасных детей. Никто не сотворил больше жизни, чем она.
Даже после всех многочисленных родов ее груди все еще казались полными и спелыми. Они были слишком велики, чтобы поместиться в бюстгальтер, но нисколько не отвисали. Гравитация не имела над ними власти. Никакая пластическая хирургия не смогла бы имитировать их совершенство. Ни один мужчины не обладал такими широкими бедрами, как ее бедра, пышными и аппетитными, а также такой круглой и пухлой задницей. На самом деле, и ни одна женщина тоже. В ее понимании она являлась идеальной женщиной. Временами ее беспокоило то, что другие не видели ее в подобном качестве.
Сколькими детьми мне нужно обзавестись, чтобы доказать, что я настоящая женщина?!! – часто хотелось ей крикнуть. Все равно ее никто никогда не слушал. Пока она не сделает что-то эффектное. После этого все обращают внимание.
Элли сегодня сияла. Теплый свет радости мерцал вокруг нее, когда она шла через город. Дети звали ее к себе, и ничто не помогало ей чувствовать себя более живой, чем востребованность для других. Они были больны, несчастны, подавлены, и только ее любовь могла сделать их лучше. Она начала петь голосом, подобным ветру и дождю, когда почувствовала, как любовь детей окутывает ее.