В тот день Элли направилась в больницу. Солнце только что взошло, и его желтые и оранжевые лучи струились по небу, как океан нерестящихся карпов. Тени пошли на убыль, и улыбка Элли стала еще больше от восхищения погожим днем. Он должен быть просто великолепным. Ей захотелось, чтобы у нее осталось побольше времени, чтобы посидеть и насладиться им. Но настойчивые крики потомства заставляли ее идти вперед.
Маленький Джои лежал в больнице, горя в лихорадке, а синдром приобретенного иммунодефицита опустошал его плоть. Джои страдал гемофилией, и ему не повезло: ему сделали переливание непроверенной партии плазмы. Его родители выиграли иск о халатности, получив 16.5 миллионов долларов, но даже за такие деньги купить лекарство было невозможно.
Элли обнимала сына, согревая его холодную влажную кожу, когда он дрожал, потел, и молился о чуде. Медсестры наблюдали за ним и были тронуты его благочестием. Джои являлся одним из самых набожных детей Элли. Никто не мог верить так прямодушно, как ребенок. Даже покрытый сыпью и с меланомой, распространяющейся по телу, даже с ознобом и мучительным кашлем, не в состоянии контролировать свой кишечник и теряя вес почти на фунт в день, он продолжал молиться об излечении.
Элли чувствовала, как сила веры Джои окутывает ее, как теплый весенний дождь. Она улыбнулась ему, впечатленная его силой и храбростью.
- Милосердный Боже, помоги мне, – выдохнул он.
Вера Джои не имела ничего общего с последней отчаянной верой тех грешников, которые неистово искали чудо, чтобы спасти свои гниющие души от ада, хватаясь за небеса, как тонущий человек, сжимающий спасательный круг. Она всегда была искренней и сильной. Его любовь к Богу казалась неизменной и безусловной. Даже после всего, что он пережил, его глаза блестели от восторга, когда он смотрел в небо.
Покрытый морщинами, лысеющий, седой священник с печеночными пятнами на коже вошел, чтобы причастить его. Он выглядел как Лазарь, возродившийся, но все еще разлагающийся. Джои не хотел пропускать мессу, даже когда находился в больнице. Поэтому он попросил вызвать старого иезуита, чтобы тот причастил его. Если бы Джои было нужно еще какое-то доказательство того, что чудеса возможны, то хватило бы того факта, что такой невероятно старый человек все еще жив и может ходить.
Умирающий мальчик был слишком слаб, чтобы опуститься на колени, поэтому старый священник встал перед его кроватью.
- Тело Христа, - сказал он, преклонив колени, после чего положил облатку на вытянутый язык Джои.
Элли крепче прижала сына, когда он проглотил ее и продолжил молиться. Во рту и на языке мальчика виднелись белые пятна и язвочки. Он умирал, несмотря на все дорогостоящие лекарства, которые ему давали. Только она могла спасти его сейчас.
Держа его, она чувствовала, как жар медленно спадает, температура падает, дрожь утихает. Элли поцеловала его в потный лоб, и он улыбнулся ей восторженными глазами. Затем встал с кровати.
Медсестры с трепетом смотрели на мальчика, когда тот скинул простыни и ступил на прохладный кафельный пол. А ведь чуть раньше он был слишком слаб, даже чтобы оторвать голову от подушки для принятия лекарства.
- Это чудо! - закричали они почти в унисон.
Одна из них повернулась и поблагодарила старого священника. Встала на колени, чтобы поцеловать его руку. Дряхлый иезуит напыщенно улыбнулся. Элли пронзила вспышка ревности. Ведь это EE любовь воскресила ее сына из состояния, близкого к смерти, а не бесполезные молитвы старого мошенника. Выбегая из палаты, она врезалась в священника, оттолкнув его к стене. Тот схватился за грудь искривленной от артрита рукой, и его глаза расширились, а сердце засбоило, угрожая остановиться. Священник преклонил колени и произнес беззвучную молитву, глубоко вздохнув, чтобы замедлить скачущий пульс.
С теплой улыбкой на лице, чувствуя любовь своих детей, текущую по ней волнами от всех присутствовавших в комнате свидетелей чуда, Элли покинула палату маленького Джои и пошла по коридору. Медсестры разделились, часть из них бросилась поддерживать падающего священника, а остальные начали проводить тесты на маленьком чудо-мальчике, громко хваля Элли всякий раз, когда один из тестов давал положительный результат. Даже количество лейкоцитов у него повысилось. ВИЧ вступил в состояние рецессии. Тем не менее, у Элли оставалось еще больше детей, которые страдали и которые нуждались в ее помощи, ее любви.
В соседней палате дочь Элли, Никки, лежала на каталке с раздвинутыми ногами, прикусив нижнюю губу, вспоминая о боли, пока медсестра протирала стенки ее влагалища ватным тампоном, собирая образцы спермы для анализа ДНК. Женщина-полицейский спокойно фотографировала синяки и следы укусов на избитом лице, груди и ягодицах Никки, вытаскивая пинцетом крупицы крови и кожи из-под ногтей и запечатывая их в пакеты с застежками. Вошел суровый доктор средних лет, пробормотал неискреннее приветствие и несколько прохладных слов ободрения, потом похлопал испуганную молодую женщину по руке, чтобы найти толстую вену на внутренней стороне ее локтя. Затем он наполнил шприц доксициклином и сделал укол от хламидиоза и гонореи, а также выписал рецепт на "Валтрекс" для лечения герпеса, которым ее заразили нападавшие.
Вздохнув, как будто все это являлось таким же испытанием для него, как и для нее, врач приказал медсестре взять кровь для анализа на СПИД и порекомендовал Никки вернуться через три месяца для еще одного теста. Никки торжественно кивнула, ее нижняя губа дрожала, как будто собиралась отвалиться.
Ее глаза блестели от эмоций, но она продолжала сдерживать слезы, рыча от ярости и отвращения, вспоминая зловонное дыхание нападавших на своем лице, их маслянистый пот, стекающий ей на лоб и в глаза, покрывающий ее кожу ядовитой пленкой. Она содрогнулась и подавила крик, вспомнив мерзкий вкус их семенной жидкости, эякулирующей ей в глотку, и пронизывающую боль в животе от их разъяренных членов, вгрызающихся в ее прямую кишку и разрывающих влагалище, прежде чем они искалечили ее. Элли устремилась к Никки раньше, чем та потеряла слабую хватку рассудка. Никки улыбнулась, счастливая, что ее мать находится рядом, чтобы повидаться с ней, несмотря на произошедшую трагедию. Все медсестры были впечатлены любовью и верой, которые она проявляла к своей матери, после того, как ее изнасиловали незнакомцы на платформе метро в четыре часа утра. Они не знали, как сказать ей, что вред, который насильники нанесли ее репродуктивной системе, разбив во время изнасилования во влагалище бутылку "Сент-Идес" в 40 унций, уничтожил все шансы на то, что она когда-либо будет иметь детей.
Медсестра сняла еще несколько зазубренных осколков с половых губ Никки, при этом та вздрогнула, и слезы выступили из уголков ее закрытых век, а затем, когда сбор образцов спермы завершился, смазала их йодом. Младшая медработница выругалась после того, как врач вышел из палаты, поручив ей сообщить ужасную новость бедной Никки. Элли тоже ушла.
Элли перешла в палату, где ее 30-летний сын Уолтер лежал в отделении интенсивной терапии со сломанными костями и ушибами внутренних органов. Перелом двух шейных позвонков привел к параличу практически всего тела. Трубки из его носа, спины и обеих рук подсоединялись к аппаратам искусственного дыхания, капельницам с морфием и катетерам для внутривенного питания. Тело Уолтера являло собой сплошное месиво, никто не ждал, что он выживет, а если он каким-то чудом все же переживет ночь, то навсегда останется парализованным.
Элли проскользнула в палату и, не говоря ни слова, взяла его за руку. Она знала, что Уолтер ее не любил. Он винил ее во всем, что пошло не так в его жизни, включая "Кадиллак", припечатавший его в припаркованный "Шевроле Субурбан", когда Уолтер ехал на велосипеде по Маркет-стрит. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на нее, когда она потерлась щекой об его бесчувственную ладонь.
Его жена вошла и села рядом с ним, слезы катились по лабиринту морщинок на ее лице.
- Все в порядке, дорогой. Все будет хорошо. За тебя молится вся церковь. Бог позаботится о тебе. Вот увидишь.
Элли тихонько выскользнула, чтобы оставить их наедине. Но она все еще могла их слышать. Она все слышала.
- Да, до сих пор Бог проделывал замечательную работу. На хер церковь! - прохрипел Уолт.
Элли остановилась и вернулся в палату. Она кричала и била стены в ярости, отчего во всей больнице замерцал свет.
- На хер церковь? На хер тебя, Уолтер! Ты винишь всех, кроме себя! Пошел ты!
Она схватила Уолтера за горло и начала трясти его, как ребенок с гиперкинезией трясет тряпичную куклу, выплескивая все свое негодование в его испуганное лицо. Швырнув его обратно на жесткий больничный матрас, она потянулась и разорвала связь между позвоночником Уолтера и его мозгом. Она видела, как глаза Уолтера расширились, когда он заглянул в ее сердитую физиономию, и его лицо озарилось выражением узнавания.
- Ты... ты, - удалось прохрипеть ему, прежде чем все ощущения покинули его мышцы.
Его жена закричала, когда Уолтер задергался в конвульсиях, а электрокардиограф сошел с ума. "На хер церковь!" останутся последними словами, которые он сказал. Он будет лежать в постели, как овощ, а в течение следующих двух лет у него отомрет все больше клеток мозга. Каждый день его жена будет умолять Элли вернуть его к ней, молясь с фанатичной регулярностью, иногда пятнадцать или двадцать раз в день и посвящая свою жизнь Господу, пока медицинские счета не истощат все сбережения, и она не окажется на грани того, чтобы заняться проституцией, чтобы выплатить растущий больничный долг Уолтера. В конце концов, она станет умолять Элли навсегда положить конец его страданиям. Элли согласится и коснется его груди, чтобы прервать жизнь. Жена Уолта поблагодарит ее за милосердие.
Элли добралась до онкологического отделения и погладила пролежни, раны и подкожные новообразования, терзавшие тела ее детей, своими пушистыми мягкими подушечками пальцев и нежно прошептала им в уши: