- Ну, тогда чего же вы хотите от меня?
- Что ты имеешь в виду?
- Похоже, вы все хорошо просчитали. Мир - отстой. Bы убеждены в этом, и никто не сможет вас разубедить. Так зачем вы настаиваете, чтобы я вам помог? Зачем вы пришли сюда?
- Я пришел сюда, чтобы ты показал мне, как жить дальше, зная то, что знаю я. Я хочу вернуться к иллюзии жизни с целью; жизни со смыслом, забыть, что смерть существует, как противоречие этой иллюзии. Если бы я действительно мог поверить, что дерьмо повседневной жизни на самом деле имеет какое-то значение, тогда я мог бы присоединиться к остальной части стада, безмозглым овцам, трудящимся в блаженном неведении, с полной верой в то, что в конце концов это действительно будет означать нечто большее, чем просто бессмысленное страдание. Я имею в виду: что хорошего в том, чтобы знать правду, когда ты беспомощен ее изменить?
- Вот именно. Что в этом хорошего?
- Помоги мне, док, пожалуйста.
- Знаете, на данный момент большинство врачей прописали бы вам большие дозы антидепрессантов, плюс годы психотерапии. Антидепрессанты, конечно, заставили бы ваc сотрудничать с остальным миром; слепое согласие с состоянием человека. Психотерапия была бы в значительной степени бессмысленна в вашем случае, но она помогла бы хорошему врачу расплатиться с любыми непогашенными долгами.
- Ты предлагаешь, чтобы меня качали наркотиками до конца моей жизни?
- О, нет, нет. Bы - умный человек. Вам нужна иллюзия. Вы осознаетe необходимость этого. Что помогло бы всем нам осознать, что мы находимся в бесконечном цикле, который не прогрессирует и не регрессирует независимо от нашего вклада, который не служит никакой очевидной цели, кроме как продолжаться вечно? Скажите мне, что нам даст это знание? Все, что вам нужно, - это некоторая помощь в поиске пути назад к фантазии, и для достижения этой цели существуют гораздо более мощные лекарства, чем фармацевтическое разнообразие.
Хемингуэй однажды описал религию, экономику, патриотизм, сексуальные отношения и радио, как "Опиум для народа". Они усыпляют разум ложным чувством безопасности и самодовольства, своего рода интеллектуальной летаргией. Они возвращают нас в мир грез, где жизни обмениваются на клочки прямоугольной зеленой бумаги с изображениями мертвых президентов на них. Религию, патриотизм и экономику мы уже отбросили. Ну, на самом деле, мы никогда не освещали патриотизм. Как вы относитесь к своей стране?
- Я - анархист.
- Очень жаль. В любом случае, это подводит нас к половому акту. Это не сработает. Номер один, потому что вы действительно не можете делать это так часто, и попытки делают вас слишком зависимым от других. Когда упругие груди и тугие попки становятся вашей единственной причиной для жизни, одна одинокая ночь может привести вас к самоубийству. Мы бы не хотели, чтобы вы перешли от депрессии к отчаянию. Отчаявшиеся люди совершают отчаянные поступки. Кроме того, опыт почти никогда не сравнится с жаждой этого опыта. Bы бы очень скоро разочаровались в этой поездке.
И, наконец, есть радио. Часы беззаботных развлечений. Никаких размышлений о жизни, смертности или значимости личности. Никакого действия или взаимодействия. Только ты в своем диване, мягко массируемом радиоволнами, пока твой разум не станет пассивным и готовым принять любую брошенную в него иллюзию. Будь то мужчины в красно-синих трико, несущиеся по небу, или белые мальчики, поющие соул-музыку. Через несколько часов после этого смысл жизни становится менее важной проблемой, так как просто следует ему, гармонизируясь с ним и раскачиваясь в его ритмах вместе с остальными овцами.
Теперь, если радио - это "Опиум для народа", то телевидение - это героин; необрезанный и белый фарфор! Я предлагаю вам взять отпуск с работы и купить себе большой широкоэкранный телевизор с пультом дистанционного управления, спутниковую тарелку, видеомагнитофон, DVD, гору кассет и погрузиться в коммерческую реальность.
Шесть лет спустя...
В то утро он проснулся, как просыпался каждое утро со времени своего последнего сеанса терапии, на диване. Он некоторое время смотрел на экран телевизора так, как смотрел бы подросток на мисс Америку, если бы она сидела прямо напротив него, затем встал и выключил его. Он не потрудился принять душ, переодеться или даже почистить зубы. Он зашел в ванную, расстегнул ширинку, помочился в раковину (унитаз был сломан) и улыбнулся в зеркало на дверце аптечки.
- Как песок сквозь песочные часы - это дни нашей жизни, - сказал он.
Он помолчал секунду, пытаясь вспомнить свое имя, кто он такой, откуда пришел. Образы мелькали в его голове, и он отчаянно пытался ухватиться за один из них и расшифровать его. Его память теперь представляла собой калейдоскопический монтаж звуковых и видеоизображений. Он не помнит ни матери, ни отца, хотя и предполагает, что они были совсем не похожи на Клэр или Хитклифа Хакстебла[14], иначе он не оказался бы таким неприспособленным. Он считает, что его семья была больше похожа на семью Брэди или Партриджей; все они носили улыбки, прикованные к их лицам, скованные челюстными мышцами, вынужденные удерживать это неестественное положение в течение целых эпизодов, как какой-то извращенный ритуал рабства. Вот почему он ненавидит видеть, как люди улыбаются, и, вероятно, поэтому он сам так много улыбается. Работает в семье, как он предполагает.
Он не помнит, чтобы у него было детство, юная взрослая жизнь, учеба в колледже, бездельничанье по стране или что-то из тех изящных вещей, которые они делают на других шоу. Может быть, эти эпизоды были отменены? Недостаточная поддержка со стороны общественности или недостаточное финансирование со стороны спонсоров.
Он пристально посмотрел в зеркало.
Говорят, глаза - зеркало души (Eго взгляд был непоколебим. Все выражение исчезло с его лица) но что, если твоя душа - зеркало? Что бы вы увидели, если бы посмотрели в зеркало, в свои собственные глаза? Ничего? Или, может быть, ничто не отражается на вас бесконечно?
- Как у тебя дела? - спросил он себя, вглядываясь глубоко в эту бесконечную пустоту.
Он ничего не мог вспомнить о себе. Его личность медленно разрушалась, стиралась бесконечным потоком рекламных роликов, глупых комедийных сериалов, мыльных опер, фильмов категории "Б" и любой другой формы умственной пустоты, которую могла произвести идиотская коробка. Его жизнь исчезла где-то между УВЧ, УКВ, кабельным телевидением и MTV.
Может быть, он действительно был Клинтом Иствудом "Человеком без имени"[15] в том старом итальянском вестерне "На несколько долларов больше". Может быть, он вообще был никем, просто еще одним гребаным домоседом.
Он улыбнулся и повторил слова бессмертного Эрнеста Хемингуэя:
- Радуйся, ничто, полное ничто, ничто с тобой.
Когда он смеялся, его смех звучал удивительно похож на смех Винсента Прайса. Его дыхание даже показалось ему неприятным.
Он спустился в гостиную, где взял несколько больших ножей и спрятал их в карманах по всему телу. Затем он схватил пригоршню патронов для дробовика и бросил их в карман пальто, рядом со своим ножом, который имел странное сходство с тем, которым пользовался убийца Скорпио в "Блюстителе закона"[16].
Он взял свой дробовик и вышел, пытаясь вспомнить все ингредиенты в Биг-Маке.
В его безумии не было никакого метода. У него не было никакого плана, когда он подошел к дому дальше по улице. Было просто ошеломляющее чувство, что что-то... что все... было неправильно... ужасно, нелепо, ужасно, неправильно... и он должен был остановить это. Он должен был остановить все это. Всю эту отвратительную, абсурдную, бессмысленную жизнь. Все это должно было прекратиться сейчас же.
Он подошел к задней двери одноэтажного дома с лепниной в форме печенья, окрашенного в ошеломляющий символ однообразия, известный как "Швейцарский кофе", название среднего класса для не совсем белого цвета.
Он пнул дверь ногой.
- Привет. Привет. Привет, - он пел разными голосами трех своих личностей.
Кто-то закричал, и он мельком увидел фигуру, убегающую в соседнюю комнату. Он бросился на кухню, чтобы помешать им, и заметил маленького ребенка, который сидел на высоком стуле и ел хлопья. Ребенок швырнул к его ногам ложку, полную размятых кукурузных хлопьев.
- О! Умный парень! - сказал он пугающе реалистичным "булькающим" голосом, а затем надавил пальцами в глазницы ребенка.
Ребенок умер мгновенно. Он прошел в столовую.
Там стояла женщина с 45-м калибром в руке. Затвор уже был передёрнут, и в нем, вероятно, даже не было обоймы, но она держала его так, словно была полна решимости применить.
- О, Люси! Почему ты никогда не разговариваешь со мной? - он насмехался над ней голосом Деси Арнасa[17].
- ТЫ УБЛЮДОК!!! ТЫ УБИЛ МОЕГО РЕБЕНКА!!! - истерически закричала женщина.
- Я спас твоего ребенка, - прошептал он. - Я спас его от остальной части его несчастной жизни. Ты должна быть счастлива. Теперь он не станет таким, как я.
Он поднял дробовик и направил его прямо между пышными выпуклостями ее груди. Она начала отчаянно и совершенно безуспешно пытаться выстрелить из своего оружия.
БАМ!!! БАМ!!!!
Два выстрела из дробовика ударили ее в грудь и вырвались из спины. Она шмякнулась о стену и соскользнула вниз, оставив длинную полосу крови и запекшейся плоти. Ее глаза остекленели от ужаса, она ощущала вкус своей последующей смерти. Он вышел из комнаты, уже забыв о ней.
- Я так рад, что мы провели это время вмееееесте.
Молодой чернокожий мужчина прошел мимо него на улице, когда он уходил, и сделал отвратительное замечание о том, что у него, возможно, была кровь на левой руке. Он повернулся к молодому человеку, схватил его за воротник и швырнул к десятифутовому деревянному забору.